Мы с Гантуа старые приятели. По правде говоря, не люблю я сплетен, только вам это рассказал, клянусь нашей дружбой, а другим — ни за что.
Перевод А. Эбаноидзе
Сон
По сравнению с тем, что порой снится нам с вами, дорогой читатель, сон Годердзи Квициния был самый что ни на есть обыкновенный, заурядный, однако, проснувшись, он все-таки долго довольно бессмысленно взирал на портрет Гегеля, висящий на противоположной стене. Инкассатор пятидесяти с лишним лет насмотрелся на своем веку всяких снов, но никогда по ночам к нему не являлся Ило Бибичадзе. Правда, Ило был соседом по лестничной площадке, однако не настолько близким, чтобы инкассатор засыпал с мыслью о нем. За прожитые рядом восемнадцать лет соседи от силы раза три заглядывали друг к другу на огонек. Не наладились те непосредственные и теплые отношения, которые в Имеретии называют «дружбой у очага, жаркой, как уголек». Годердзи мельтешил в этом полном неожиданностей мире сам по себе, а Ило сам по себе. Разница между ними была та, что, насколько был распахнут и общителен Годердзи (вернувшись со службы, он часами вышагивал по двору в надежде найти собеседника и поделиться с ним накопившимися за день впечатлениями), настолько же замкнут и неразговорчив был Ило Бибичадзе. Он никогда не задерживался ради разговора на улице или во дворе, все сновал с деловым видом туда-сюда. По сей день Годердзи не знает, чем занимается и где работает его ближайший сосед. Сколько раз он ни спрашивал об этом Бибичадзе, столько раз тот или пропускал его вопрос мимо ушей, или переводил разговор на другую тему. Так что инкассатор окончательно убедился: человеку неприятен разговор о его профессии.
Поначалу Годердзи довольно настойчиво приглашал соседа в гости, но в ответ получал либо вежливый отказ (например, по причине приступа печени), либо обещания, которые никогда не выполнялись. Бибичадзе, по его словам, что-то очень часто оставляли после работы на какую-нибудь лекцию…
Утром, когда живущий на верхнем этаже молодой холостяк с застенчивой улыбкой проводил по лестнице свою возлюбленную, когда водитель машины, вывозящей мусор, в последний раз зазвонил в свой колокольчик, а бледное осеннее солнце уперлось лучами в запыленные окна дома, Годердзи Квициния набросил халат, и, опасаясь, как бы кто не стащил из почтового ящика свежие газеты, пошел вниз по лестнице. Если б ближайший сосед не столкнулся с ним носом к носу, может статься, что он и не вспомнил бы свой сон. Но, поздоровавшись и спустившись на несколько ступенек, Квициния решил: «Давай-ка развеселю немножко человека, развлеку», — и окликнул:
— Послушай, Ило!
— А?! Что? — Ило замер, прерывисто вздохнул и, опершись рукой с газетами на колено, перегнулся через перила.
— Представь себе, этой ночью во сне тебя видел.
Бибичадзе растерялся. Сперва в его глазах с увядшими подглазниками мелькнуло удивление, потом нерешительная улыбка осветила его припухшее лицо с неопределенным выражением.
— И говорить не стоило, пустяк, но раз уж ты мне встретился. Вообще-то ничего особенного, сон был самый обыкновенный. Хочешь узнать какой?
— Ну-ка, ну-ка? — Ило сощурил глаза и оперся о колено второй рукой.
— Приснилось, вроде пошел я на стадион посмотреть матч. Началась игра, понимаешь, и вдруг что я вижу — Ило Бибичадзе! На поле! Я глазам своим не поверил. Присмотрелся — ты! Точно ты, собственной персоной. Смотрел я на тебя во сне и удивлялся: как я не догадался, кто со мной по соседству живет! Вот и все. Смотрел и радовался… Больше ничего. Сам знаешь, что за штука сон.
Чем простодушней и доброжелательней расплывалась улыбка на физиономии Годердзи Квициния, тем мрачнее делался герой его сна. К концу рассказа он глубоко вздохнул и вопрошающе взглянул на соседа.
— Как ты думаешь, к чему бы это?
— Что?
— Когда игра в мяч снится.
— Да ни к чему. Ты что, в сны веришь? Верно, перед тем как спать лечь, о футболе думал. От этого и сон. Бывает…
— Спасибо, спасибо, — нервно проговорил Ило, повернулся и быстро пошел по лестнице…
Я забыл сказать, что была суббота.
Газеты почему-то не печатали ничего интересного и заслуживающего внимания. Просмотрев газеты, он углубился в решение кроссворда на последней странице журнала «Дроша». Не вспомнив фамилии грузинского композитора из семи букв, он рассердился на себя — нашел время кроссвордами заниматься! Близился конец месяца, во вторник ему предстояло сдать квартальный баланс. Он взялся за счеты, но никак не мог углубиться в работу. До телепередачи «Иллюзион» оставалось еще целых пять часов. Он не знал, чем занять это время.
Годердзи Квициния не любил субботы.
Звонок у двери обрадовал его: «Кто бы там ни был, хоть немного отвлекусь», — подумал он и, не выглядывая в глазок, распахнул дверь. Перед ним стоял Ило Бибичадзе.
— Заходи, Ило, дорогой.
— Спасибо, я здесь постою. У меня маленький вопрос, — проговорил Ило. Было заметно, что он взволнован.
— Не можем же мы в дверях стоять, дружище, — еще раз пригласил Годердзи, но гость не переступил порога.
— Как его… Значит, говоришь, в футбол я играл? — Бибичадзе понизил голос, огляделся по сторонам и, словно доверяя большую тайну, шепотом спросил: — А под каким номером играл, не помнишь?
— А? Представь себе, не присматривался, черт бы меня побрал! — Годердзи удивился вопросу, но еще больше его возмутила своя невнимательность — как же он не заметил и не запомнил номера!..
— Где ты меня чаще видел, в центре поля или на фланге?
Между нами говоря, какое это могло иметь значение, но ведь странности человеческой природы поистине безграничны, дорогой читатель.
— И в центре, и на фланге. Ты и в нападении играл, и защите помогал, когда туго приходилось. — Годердзи явно пытался угодить своему соседу.
— За наших играл или за них?
Годердзи не помнил, кто и с кем встречался на зеленом поле прошлой ночью в его сне, но, не задумываясь, ответил:
— Конечно, за наших.
— Народу много было?
— Да. Билет еле достал. На трибунах ни одного свободного места.
Ило немного успокоился, даже вроде собрался уйти, но передумал.
— С кем играли, ты говоришь?
— Да я как-то не разобрал, будь оно неладно. — На лбу у Годердзи выступил пот. — Какая-то такая команда была, без своего лица. Знаешь, бывают такие безликие команды.
— Они очень грубили? — со значением спросил гость.
— Да, пожалуй. К тому же судья им подсуживал.
— Скажи-ка, пожалуйста, какого цвета на мне была майка.
— Кажется, желтая.
— Желтая? — Ило поскреб в затылке.
— Да, точно, желтоватая, если не ошибаюсь. Да заводи ты в дом наконец, человече, продрог я в дверях.
— Спасибо, спасибо. — Судя по всему, ответы соседа не удовлетворили Ило Бибичадзе. Он повернулся как бы в раздумье и, шаркая шлепанцами, пошел к своим дверям.
Годердзи вернулся к счетам, но цифры куда-то разбегались. Он то и дело ошибался и вынужден был начинать сначала. Мысли об Ило не оставляли его: «Что же это получается: с утра пораньше испортил человеку настроение, можно сказать, отравил весь день. И какого черта мне приснился такой странный сон!.. А с какой стати я бросился его рассказывать? Хранил бы при себе…»
Не прошло и двух часов, как Ило опять пожаловал к нему. Открыв дверь, Годердзи с виноватым видом воззрился на соседа.
У Ило дрожали губы, он не находил места рукам и никак не мог заговорить.
— Слушаю, Ило, дорогой, — подбодрил его Годердзи.
— Я того… ничего особенного… Хотел кое-что уточнить, конечно, если ты… Какая была погода?
— Дождливая, — не задумываясь, ответил Годердзи и решил впредь повнимательнее присматриваться к своим снам; уж больно поверхностным зрителем он оказался.
— Дождливая? — не своим голосом спросил Ило.
— Да, точно.
— А скажи, ради бога, на новом стадионе проходила игра или на старом?
— На новом. На старом во время дождя лужи, вода на поле скапливается.
— Что скапливается?
— Лужи, говорю, на старом стадионе, когда дождь. Заходи, покорнейше прошу. — Годердзи попятился, приглашая соседа.
— Ничего, ничего, я в другой раз. — Ило возвел глаза к потолку и вздохнул. — Если помнишь, конечно: грубая игра была?
— С чьей стороны? С нашей или с ихней?
— Вообще.
— Нет, игра, пожалуй, не была слишком уж грубой. Но к прессингу прибегали.
— К чему прибегали?
— К прессингу.
— По всему полю?
Годердзи почувствовал сухость в горле и с трудом сглотнул слюну.
— Нет, только в пределах штрафной площадки.
— Спасибо, спасибо. — Ило пошел было к своим дверям, затем опять вернулся, хотел еще что-то спросить, но передумал, махнул рукой и ушел-таки наконец.
«Какая муха его укусила! Прямо свихнулся человек. С чего бы? Сон ему рассказал — чепуховину какую-то, пустяк. Больше ведь ничего не было… Неужели мужика в его возрасте может выбить из колеи сон, да к тому же чужой. Да родись он футболистом, сейчас для него и футбол дело прошлое, и даже волейбол; покраснел, прямо кровью налился, того и гляди удар хватит. Как бы с ним по моей вине чего не приключилось, вот какая штука, вот чего я боюсь… А я тоже хорош — такая белиберда приснилась! Не то что футболистом на поле, я его и на трибуне зрителем никогда не видел. Сон должен быть правдоподобным, хоть самую малость… Надо же — серьезный человек, а впал в такое состояние! В наше время из отборных яиц под хорошей наседкой цыплята не вылупляются, а он боится, что сон сбудется. Сколько раз мне во сне конец был, полный каюк, но ведь жив, и ничего…»
То одним попробовал заняться Годердзи Квициния, то другим. Но ни к чему не лежало сердце. Не найдя дела по душе, вынес на балкон табурет и ножовку и на два пальца укоротил ему ножки; убеждал себя, что табурет высоковат, неудобно сидеть. Однако, отпилив, убедился, что табурет был в самый раз, теперь же стал низковат.
Кое-как дотянул до обеда. Было почти четыре, когда он устроился перед телевизором. В дверь позвонили. Он знал, что это Ило. Говоря по правде, он ждал появления соседа.
Ило был в черном выходном костюме и в шляпе. В руках у него была трость с набалдашником в виде львиной головы; его левый глаз подергивался от тика.
— Я сейчас ухожу, — после недолгой паузы доверительно сообщил гость, словно если кто и должен был знать об его уходе, то в первую очередь Годердзи.
— Куда? — из вежливости спросил хозяин. — Далеко?
— Да тут недалеко, к шурину по делу. Ничего особенного… Вот что еще скажи: играл-то я хоть прилично?
— По-моему, неплохо играл… Ну, как тебе сказать… раза два прорвался хорошо, остро. Подробностей-то я не помню… И вообще, что ты ко мне привязался? Думаешь, я всю игру от начала до конца смотрел?.. Сам знаешь, что за штука сон — промелькнет, и все. Так тебе и покажут во сне оба тайма! — В голосе Годердзи Квициния послышались нотки досады и раздражения.
— Мне интересно, создал ли я хоть один голевой момент. Или, может, хорошо навесил на ворота…
— Не навешивал. Пробросил себе мяч и не догнал, за лицевую упустил. Вот все, что я видел. И вообще… меня больше не интересуют сны. А тебе что, заняться нечем?! — Годердзи не захлопнул дверь перед соседом, но ясно дал почувствовать, что ему надоели бессмысленные визиты.
— Спасибо, спасибо, — Ило легко и изящно повернулся, щелкнул каблуками и нажал кнопку лифта, но, не дожидаясь кабины, приподнял шляпу и побежал вниз по лестнице.
Как вы думаете, он в самом деле шел к шурину?
Перевод А. Эбаноидзе
Спасение
Бачана Суладзе и его супруга Нора собрались на рынок. Им нужно было купить помидоры. Бачана не любил рынка, и жена еле уговорила его: коли сейчас не купим, помидоры опять вздорожают и останемся в этом году без томатной подливы. Посвященный читатель знает, а непосвященному я во всеуслышанье заявляю, что без острой томатной подливы имеретинский дом — не дом.
Последние дни августа. Воскресенье. Зной и пекло уже позади, но с утра на город жарко дохнуло с моря; горожане позакрывали ставни и шторы и твердо решили без крайней необходимости не покидать тенистых дворов.
— Нашла время: в такую жару — за помидорами! — ворчит Бачана, вяло помахивая корзиной. — Ну кто ходит на базар в такую жару!
— Шагай, шагай. Не бойся, не растаешь. Тоже мне — подвиг. Неужели мне самой тащить тридцать кило помидоров? — не остается в долгу жена.
Со стороны, однако, незаметно, что муж с женой переругиваются. Они идут степенно и даже гордо и так неторопливо и приветливо раскланиваются со знакомыми, словно в городе царит прохлада, как в пещерах Сатаплии, а для Бачаны нет большего удовольствия, как тащить на плече корзину, полную подкисших и даже чуть подгнивших помидоров.
На Белом мосту они заметили толпу народа. Бачана с надеждой подумал, что не все еще пропало. Супруги прибавили шагу.
Под мостом ревел и пенился стального цвета Риони. Против сада Цулукидзе, в воде на большом белом валуне стояла собака и лаяла на людей, протягивающих к ней руки.
— Кто-нибудь прыгнул с моста? — с тревогой спросила Нора старика в парусиновом кителе.
— Пока еще нет, — бросил старик, даже не обернувшись.
— Собирается прыгать? — не отставала от него встревоженная женщина.
— Запретить-то некому. — Ответ старика был короток и невнятен.
— Неужели не видите, сударыня, собака на камне застряла, на берег выбраться не может, — объяснил из толпы какой-то разговорчивый зритель.
— Собака? Ой, точно, вон она… И столько народу на собаку глядит? Я-то думала — беда какая. — Нора сразу успокоилась.
— У нее кирпич на шее, вон, видите, между передних лап. Видно, хотели утопить, а она спаслась, — проговорил незнакомый голос.
— Кирпич? Где кирпич? — вмешался в разговор Бачана.
— Вон, спереди… Веревку на шее видишь? Проследи, куда она свисает, там и кирпич в ногах.
— А эти люди чего смотрят? — Суладзе показал на пятерых мужчин, сгрудившихся внизу у реки.
— А что им делать? В такую бешеную стремнину ради собаки не полезешь. Целый час зовут, подсвистывают, чмокают губами, но толку никакого. Один умник даже веревку ей бросал. А? Каков?
Мужчины, толпившиеся у перил моста, затряслись от смеха.
— С веревкой не то что собаке, человеку оттуда не выбраться. На такое проклятое место ее вынесло, беднягу.
— Может, вода спадет?
— Куда там! Или Риони не знаешь? Так и будет реветь недели две. Скажи спасибо, если больше не разольется.
Бачана постоял, подумал и вдруг протянул корзину своей благоверной.
— Ты иди, Нора. Иди на рынок. А назад возьми такси. Домой на такси отвезешь.
Бачана обернулся, полез в карманы, вытащил деньги и носовой платок. Платок запихал назад, а деньги протянул Норе.
— До стоянки такси носильщик поднесет, сама не поднимай, а то опять поясницу схватит. Ну я пошел!
— Бачана!
Когда муж скрылся там, где у аптеки к реке сбегает извилистая тропинка, Нора с несчастным видом, шепча что-то себе под нос, пересекла улицу и пошла по направлению к базару.
Собака была самая заурядная дворняга. Она не могла похвастать породой. Разве что торчащие кверху уши намекали на некую аристократическую примесь. Ее глинисто-коричневую шерсть облепили мох и тина. Собака испуганно озиралась и, вытянув заостренную морду в сторону берега, устало лаяла на столпившихся там мужчин. Почему она лаяла? Кто знает. Может быть, из-за короткой веревки на шее и кирпича она озлобилась на людей, а может быть, просила помощи — дескать, что вы стоите, придумайте что-нибудь; до каких пор я буду торчать на этом камне…
— Здесь нет ее хозяина? — спросил Бачана.
— На что тебе хозяин? — спросил парень в закатанных до колен штанах.
— Хочет кличку собаки спросить. Не может же окликать: «Эй, как тебя!» — не упустил случая сострить высокий рыжеватый мужчина в рубахе цвета хаки.
— Хозяин, сам видишь, что с ней сделал.
— Что?
— А как по-твоему, откуда на ней кирпич? Тот, что она на шее таскает.
— Неужели хозяин привязал?
— А то я! Утопить хотел, но не вышло. Молодец, псина! Вот я и торчу тут два часа. Переживаю за нее, сердце кровью обливается.
— Думаете, выплывет? — К отряду спасателей присоединился молодой мужчина среднего роста, в модных белых брюках. Бачана узнал его: это был лучший бегун города, ныне тренер по легкой атлетике Давид Чичиашвили.
— С кирпичом не выплывет, — ответили ему.
— Смотри, воды боится. Знает, что кирпич ко дну потянет.
— Если она такая догадливая, пусть перегрызет веревку и освободится, — высказался тренер.