Дубовая Гряда - Владимир Константинович Федосеенко

Владимир ФЕДОСЕЕНКОДУБОВАЯ ГРЯДА

Роман

1

Августовский день выдался знойным, раскаленный воздух мелкими волнами плыл над полем. И хотя тени косматых верб уже вытягивались на восток, все еще было душно. Дорога через торфяное болото, по которой немецкий ефрейтор гнал деревенского паренька и раненого красноармейца, была настолько выбита копытами лошадей и колесами телег, что настил ее торчал сухими острыми щепками. Высохшее за лето болото горело, едкий дым стлался низко над ним. Высоко вверху, поблескивая на солнце черными перьями, пролетали вороны. А вокруг — тишина. Только у парня за спиной лязгали две железные коробки да глухо стучал подкованными копытами конь, на котором ехал конвоир.

Миновав полосу дыма, ефрейтор удобнее уселся в седле и начал напевать какую-то песню. Паренек поднял голову и глянул вперед, где густые ряды верб сливались в сплошной косматый вал, врезавшийся в высокий темный лес. Верхушки елей сплетались в замысловатый орнамент на фоне голубого неба.

Во время зимних каникул парнишка вместе с отцом приезжал в этот лес и потому знал, что где-то недалеко должна быть река.

— Скоро дойдем до воды, там напьемся, — вполголоса сказал он красноармейцу.

— Не смогу, — ответил тот и, прижав ладонью окровавленную гимнастерку к правому боку, опустился на трухлявый пенек.

Парень остановился, снял коробки.

— Вставай, дойдем…

— Ауфштеен! — гаркнул ефрейтор, направляя коня на красноармейца. Конь встал на дыбы. Повернувшись, конвоир взмахом руки приказал юноше поднять раненого, и тот послушно подхватил спутника под мышки.

— Дойдем до реки, напьешься, и станет легче, — уговаривал бойца паренек.

Красноармеец отрицательно покачал головой:

— Нет, браток, худо мне… Все равно погибну… Глаза почти не видят, сапоги полны крови…

Однако, стиснув зубы, он все же поднялся и зашагал рядом с юношей, успев шепнуть:

— Дойдем до леса — убегай…

Парнишка не сразу понял смысл этих слов, и все же сердце его забилось чаще. «Я убегу, а что с ним будет? — мелькнула мысль. — Он же погибнет!» Как бы ожидая ответа, глянул на красноармейца, все еще прижимающего бок ладонью, на которой, поперек набрякших жил, запеклись темные полоски крови, и негромко сказал:

— Зачем бежать? Он нас куда-нибудь да приведет, а там тебе перевязку сделают.

— Слушайся меня, — поморщился от боли боец.

Юноша промолчал. Ефрейтор по-прежнему напевал себе под нос.

Вот и лес. На придорожных соснах, ободранных автомашинами, поблескивали похожие на слезы капли смолы. Высоченная сосна, срезанная снарядом, почти перегородила дорогу. Подходя к ней, красноармеец оглянулся. И вдруг ухватился обеими руками за корень, торчащий из земли, и изо всех сил рванул его. В тот же миг грянул выстрел. Паренек бросился бежать, но ее успел свернуть за сосну, как над головой его захрапел конь.

— Хальт! — взревел ефрейтор. Юноша остановился. Лежа на земле, так и не выпустив корень из рук, красноармеец судорожно вздрагивал.

— Фашист, гад! — вырвался у паренька отчаянный крик. Повернув голову, немец с видом победителя цыркнул сквозь зубы слюной на затихшего пленного и махнул рукой, приказывая парню идти дальше.

Под вечер они добрались, наконец, до деревни Галы. На окраине ее, возле гумна, под большой дикой грушей стояла палатка. В палатке потрескивал радиоприемник. Оставив пленного во дворе, конвоир вошел в гумно, где, сидя вокруг стола, немецкие офицеры играли в карты. Ефрейтор вытянулся и отрывисто заговорил, но никто не обратил на него внимания, Только один из игроков, седой подполковник, время от времени поглядывал на ефрейтора, потом бросил карты и вышел из гумна. Натянув на руки перчатки, подполковник подошел к юноше, взял его за подбородок и заглянул в глаза.

— Умный, как это у вас говорят, морда… Как зовут?

— Володя, — ответил паренек.

— Волёдиа, — повторил офицер. — Откуда пришель? Где есть твой дом?

— В деревне Дубовая Гряда.

— А-а, Вольдемар, Вольдемар из Дубовая Гряда. Карашо.

Подполковник вошел в палатку и спустя минуту вынес топографическую карту.

— Значит, ты из эта деревня? — он ткнул пальцем в нанесенную синим карандашом черточку на карте. Володя присмотрелся к мелким буковкам надписи: «Дубовая Гряда».

— Ага, — кивнул он головой.

— Там большевистски зольдат, и ты бежаль сообщать о германски зольдат, так? — ссутулившись, офицер внимательно смотрел в глаза хлопцу.

— Я ничего никому не собирался сообщать.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— О, у меня дома такой сын, и зовут его тоже Вольдемар. Карашо. Иди туда, — подполковник указал рукой на широко распахнутые ворота гумна.

Шагнув в помещение, Володя не успел даже оглядеться, как двое солдат схватили его, втолкнули в темный закут и плотно прикрыли дверь, привалив ее чем-то тяжелым. Несколько минут парнишка стоял неподвижно, не решаясь сделать и шагу.

— Проходи, не бойся! — послышался из темноты чей-то голос.

— Я не боюсь, но ничего не вижу.

— Это со света. Проходи сюда и садись.

Юноша ощупью добрался до незнакомца и опустился на холодный ток. Начались расспросы: за что схватили, где, когда…

Тут оказалось три человека: два раненых красноармейца и бывший колхозник из соседней деревни. Он и заговорил с хлопцем, рассказал, что два дня назад, после допроса, немцы расстреляли за гумном двух арестованных.

Долгий путь по августовской жаре настолько измучил Володю, что он растянулся на холодном жестком току и незаметно уснул.

Наутро все пленные молчали, прислушиваясь к тому, что делается вокруг. Вдруг один из красноармейцев, раненный в шею, приподнялся и заговорил: «Патроны на исходе, на нас нажимают!» Поняв, что боец бредит, его попытались успокоить. Но с криком: «Вперед! За Родину!» — красноармеец сорвался с места, ринулся в темноту и, с разбега ударившись головой о стену, как подкошенный рухнул возле нее.

Часовой вытащил солому, которой на ночь было заткнуто маленькое оконце. Солнечные лучи осветили неподвижного бойца, на шее которого заплывала алыми пятнами грязная марлевая повязка.

— Воды, дайте воды! — закричал Володя, изо всех сил навалившись на дверь. Дверь приоткрылась, юноша протиснулся в щель и замер под удивленными взглядами немецких офицеров.

— Воды… Скорее воды… Там человек умирает… — сбивчиво попросил он.

Седой подполковник что-то недовольно пробормотал, но все же позволил ему поднять банку из-под консервов, валявшуюся возле ворот.

— Вольдемар, не бегать. Убьют.

Володя вышел на улицу и остановился. Возле колодца собралось множество немцев. Во все стороны летели брызги. На заборе висели мундиры, брюки, сорочки, на траве стояли сапоги, валялись портянки.

С какой же стороны удобнее подобраться к колодцу? Один из немцев, подняв голову, заметил хлопца. Подпустив Володю поближе, он схватил ведро и выплеснул грязную воду на растерявшегося от неожиданности юношу.

Поняв, что к колодцу не подпустят, Володя повернулся и зашагал к калитке соседнего двора. Вошел во двор и сразу увидел пожилую женщину с влажными воспаленными глазами.

— Ой, сыночек, чего это они так на тебя? Я через щелку видела… Чей ты, откуда? — негромко спросила женщина.

Юноша ответил и тут же поинтересовался:

— Немцы разрешают вам выходить за деревню?

— Нет, детка. Чуть что — сразу стреляют. Тут их полно.

— Тогда дайте, пожалуйста, воды.

Босая женщина перешагнула через камень возле порога и скрылась в сенях избы. Минуту спустя она вынесла кружку.

— Мне сюда, в банку.

Вернувшись в гумно, Володя напоил красноармейца, потом лег на голый ток и молча уставился в темный, как ночь, потолок. Старался уснуть, но очень хотелось есть, да и неотвязная мысль о побеге не давала покоя. Часто билось сердце, в ногах чувствовалась слабость. Вдруг широко распахнулась дверь. В гумне никого не было видно. Только узкие солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели в стенах, голубовато светились в сигаретном дыму. Но вот послышался знакомый голос подполковника:

— Вольдемар, иди сюда.

Из-за двери показалась голова немецкого солдата. «На допрос!» — мелькнула у юноши догадка. Он глянул на людей, лежащих на полу, и, как бы прощаясь с ними, кивнул головой. Часовой запер за ним дверь.

За столом не было ни одного немца. Лишь подполковник стоял возле ворот гумна. А по гумну бродил огромный рыжий пес. Увидев хлопца, он вздыбил на загривке шерсть и шагнул ему навстречу. В выпуклых собачьих глазах горела злоба. Володя замер. Подполковник что-то проворчал, и пес, помахивая хвостом, сел. Чем заинтересовал крестьянский паренек старого германского офицера — неизвестно, но он смотрел на юношу приветливо. Быть может, немец изучал выдержку советского комсомольца, а возможно, и представлял себе его будущее — будущее раба…

— Тебе нехорошо, страшно, но ты не плачешь, — сказал, подходя ближе, подполковник. — Покажи руки.

Володя протянул обе ладони.

— Откуда мозоли?

— Торф копал.

— А где твой отец?

— На войне.

— Наверное, в плену, как и ты. — Офицер свистнул собаке и направился к выходу, приказав напоследок: — Ты умеешь работать, возьми веник и подмети пол.

Вокруг стола валялись окурки, клочки бумаги. В углу стояла большая коробка. В ней оказались сухие хлебные корки и обрезки сыра. Обрадовавшись, паренек набил ими полный карман. Покончив с мусором, он выглянул из ворот и крикнул:

— Господин офицер, я все сделал!

Снова скрипнула дверь закутка, громко стукнула подпершая ее молотилка…

На четырех человек хлебных корок оказалось маловато, но пленные были довольны, что все обошлось хорошо.

— Почаще бы тебя вызывали на такую работу, — сказал боец с простреленной рукой, дожевывая последний кусочек своей доли.

Разговор не клеился: каждому больше хотелось слушать других, чем говорить самому. Щели в двери постепенно темнели, топот за стенами начал утихать. Наверное, близился вечер.

— Когда спишь, есть не так хочется, — сказал бывший колхозник и, повернувшись на бок, потихоньку засопел.

А у Володи из головы не выходила мысль: как убежать? Что, если еще раз попроситься сходить по воду да и спрятаться где-нибудь в деревне? Но в каждой избе — немцы. Из гумна не выползешь: днем и то стоят часовые. Так ничего и не придумав, юноша тоже забылся в тяжелом сне.

Вдруг недалеко от гумна раздался сильный взрыв. Даже в закутке, словно в кузнечном меху, всколыхнуло затхлый воздух. Из оконца вышибло солому.

Четверо пленников сразу проснулись: что это? А через минуту — еще взрыв! На дворе, в густом синем сумраке, метались солдаты, ржали лошади, ревели моторы автомашин. А снаряды, один за другим, ложились все ближе.

— Наши бьют. Из тяжелых, — тихо сказал боец, раненный в шею.

Кто-то крикнул:

— Бежим отсюда!

Володя первый нажал плечом на дверь и очутился в гумне. За ним выскочили остальные.

Снаряды рвались уже на околице деревни. В огороде ярким пламенем полыхал грузовик, и от этого возле гумна было совсем темно.

— По картошке и — в лес! — скомандовал бывший колхозник. — Там я дорогу знаю.

Труднее всех пришлось бойцу, раненному в шею. Ноги его путались в высокой ботве.

Неожиданно позади послышался крик:

— Рус! Хальт! Цурюк!

Володя рванулся было бежать, но вдруг увидел автомобиль, стоящий на картофельном поле. Машину, очевидно, только что пригнали из деревни, потому что днем ее здесь не было. Парень круто повернулся и первый зашагал навстречу немецкому солдату. Гитлеровец со всего размаху ударил его автоматом в спину и направился к другим. Послышались глухие удары, стоны. Трое вернулись в закуток. Через несколько минут туда явился тот самый немец и приказал забрать тяжелораненого бойца. Красноармеец потерял сознание, и его пришлось нести на руках.

Вскоре взрывы утихли. В клети пахло горелой резиной. Все сидели молча, потеряв надежду на освобождение.

За стеной вдруг послышался тяжелый топот. Открылась дверь, и в клеть, один за другим, вошли несколько человек. «Почему не вызывают, а сами пришли?» — удивился юноша.

Один из пришедших споткнулся о его ноги и едва не упал.

— Гляди-ка, и тут такие же вояки, — равнодушно, с упреком самому себе произнес он. — Без патронов в обороне сидел, так вон куда угодил. А фрицы наковали техники, мать их… Всю Россию хотят загнать в клеть…

В темноте разместились, где кто сумел. Слышались тяжкие вздохи, шепот, стоны.

В неутихающей тревоге прошла для хлопца ночь после неудачного побега.

Днем его опять вызвали подмести пол. Володя время от времени поглядывал на подполковника, удивляясь, почему тот ни о чем не спрашивает. «Наверное, часовой во время обстрела деревни удрал с поста и теперь не смеет признаться офицерам, что пленные едва не сбежали», — подумал он и, почувствовав себя смелее, решился спросить у офицера:

— А почему нам есть не дают?

Подполковник ехидно усмехнулся:

— Это ваши плохой люди не хотят вас кормить.

— Откуда им знать, что мы здесь? — понуро ответил юноша. — Господин офицер, отпустите меня домой…

Немец выставил вперед ногу в начищенном сапоге, затянулся сигаретой.

— Домой? — переспросил он. — У тебя дома большевик все забрал, сжег. Скоро поедешь в Германия, там будет карашо.

И, резко приставив ногу к ноге, позвал солдата, что-то объяснил ему по-немецки и повернулся к Володе.

— Вольдемар, пойдешь с ним. Скажешь людям, пускай кормят и поят вас один раз в день.

А в клети тем временем каждый по-своему рассуждал о том, почему вызвали хлопца. И когда тот, вернувшись, принес хлеб, некоторые из пленников разозлились: не обрабатывают ли, не хотят ли купить дурня.

Шли дни. Каждое утро часовой вытаскивал из оконца солому, и женщины передавали узникам кто хлеб, кто вареную картошку. Они не знали, сколько в клети пленных, и пищи на всех не хватало. Бывало и так: задержится хозяйка, опоздает, а часовой и близко ее не подпускает. Не удивительно, что узники голодали.

Первым умер боец, раненный в шею. За ним еще несколько человек, потерявших много крови. Володя держался, помогали и хлебные корки, которые он находил во время уборки на дне ящика в углу гумна. Что там ни говори, а все же дополнительный паек…

Как-то раз он незаметно вместе с корками сунул в карман небольшой кусок тонкой жести. Отличная находка! Острым концом железяки парень нацарапал на стене клети: «В августе 1941 г. умер пленный 1925 г. рождения, Вл. Петрович Бойкач. Сообщите матери. Жлоб. р-н, Дубовая Гряда».

А однажды утром во дворе послышался гул мотора. Пленные насторожились. Тут же распахнулись двери клети, и подполковник громко скомандовал:

— Выходите!

Возле ворот стояла крытая брезентом машина. С обеих сторон заднего борта кузова сидело по автоматчику, а в самом кузове было темно, как в тоннеле. Темень в машине показалась Володе более страшной, чем в их закутке. «Ой, наверное, в Германию», — подумал он. Подполковник вышел из гумна, и солдаты начали подталкивать пленных в машину. Только теперь юноше удалось рассмотреть своих соседей. Большинство — красноармейцы в заскорузлых от запекшейся крови гимнастерках, кое-как перевязанные почерневшими от многодневной грязи бинтами. Володя влез в грузовик последним. Наконец машина тронулась, и под брезентом стало светлее. Солнце, как никогда, слепило глаза. Парнишка вспомнил мать и почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Он глянул на автоматчика, сидевшего почти рядом, и спросил:

— Скажите, куда нас везут?

— Бобруськ, — буркнул солдат и отвернулся, дав понять, что разговаривать запрещено.

Машина немного прошла в сторону леса и почему-то повернула назад к деревне. Остановилась возле колодца. Рыжий, огромный, как медведь, шофер подошел к автоматчику и попросил подать ведро. Потом посмотрел на Володю и приказал ему слезть. Шофер, как видно, спешил, потому что тут же сунул в руки хлопцу ведро и показал, куда нужно заливать воду. А сам, покопавшись в кабине, взял какой-то инструмент и полез под машину.

Опустив журавль в колодец, Володя зачерпнул ведром воду и, оглянувшись на машину, чуть не вздрогнул. Грузовик стоял носом к колодцу, и автоматчиков не было видно. А шофер, лежа на спине, все еще что-то завинчивал под днищем. И вокруг, куда ни глянь, — ни одного немца! Эх, была ни была!

Не раздумывая, перемахнул через невысокий забор на межу, заросшую вишняком, и — ходу! А когда миновал выгон и приблизился к лесу, показалось, что еще рывок, и отвалятся ноги…