— Все-о-о! — выдохнул парнишка, забежав за первую сосну, и, немного собравшись с силами, через бурелом и кочки двинулся дальше.
Только добрался до большого бора, как перед ним выросли высокие штабеля ящиков. Хлопец растерялся. Из-за крайнего штабеля показался немец, медленно шагавший в том же направлении, что и беглец. Володя круто повернулся и снова бросился в кустарник.
Сколько времени и какое расстояние пробежал он — неизвестно. Добравшись до болота, почувствовал, что сил больше нет. Очень хотелось пить. Болото пересохло, и лишь кое-где под пухлыми кочками, когда наступишь, булькала вода. Но отдохнуть не решился, заставил себя шагать еще и еще. Наконец сквозь просветы в кустах увидел, что болото кончается, а за ним начинается луг. На краю его и остановился.
Будто подхваченные вихрем листья, поднялись скворцы, замелькали в солнечных лучах, нырнули вниз и рассыпались по траве. «И они улетели из деревень, не хотят с фашистами жить», — подумал юноша. Сделав несколько шагов, он начал внимательно осматривать окрестность. Стояла тишина, только стрекотали кузнечики и едва слышно шептала высокая трава. Деревень отсюда не было видно. В южном направлении сенокосный луг врезался в поле. «Туда и пойду», — решил хлопец и подался поближе к кустам.
Неожиданно возле молодых березок он заметил лошадь. Увидав человека, та подняла голову и заржала. Володя нырнул в кусты и притаился, ожидая, что будет дальше. Лошадь насторожила уши. На ней не было ни уздечки, ни седла. Только рой мух вился над спиной. Беглец начал обходить коня со стороны кустов, одновременно присматриваясь, нет ли где человеческих следов. Трава возле березок была вытоптана конскими копытами, виднелись лежки, и Володя понял, что лошадь находится здесь не один день. «Что, если сесть на нее, подъехать к полю, а там отпустить?» От такого заманчивого соблазна парня охватила еще большая усталость. Он глянул вдаль, где поле сливалось с небом, и решительно подошел к лошади. Но та мгновенно прижала к голове уши и угрожающе повернулась к парню задом. Ни ласковые уговоры, ни строгий приказ не действовали на норовистого коня.
— Вот скотина! — вполголоса ругнулся Володя. — Небось, фрицы за такое упрямство вытолкали из обоза.
И вдруг неожиданно для самого себя со злостью крикнул:
— Хальт!
Конь послушно замер. Хлопец уцепился за гриву, согнал со сбитой холки мух, и только схватился за хребет, чтобы вскочить на спину, как тут же отлетел в сторону, сбитый с ног ударом копыта выше колена. Пришлось отползти к кустам, руками выкопать ямку и приложить к ноге горсть мокрого торфа. Стало немного легче.
Уже заходило солнце, когда Володя, прихрамывая, выбрался на незнакомую дорогу, вдоль которой высились телеграфные столбы с оборванными проводами. Выбитая фашистскими сапогами, она напоминала изъеденное оспой лицо. На юго-востоке чернела какая-то деревня. «Нужно немного отдохнуть», — решил юноша и прилег на обочине. Из глаз потекли слезы, собираясь в мутные горошинки на горячем песке. «Чего же ты плачешь, ведь ты свободен», — упрекнул себя парень и, оттолкнувшись руками от земли, поднялся на ноги, зашагал в сторону деревни.
Через несколько минут солнце скрылось за тучей.
2
Мать Володи пролила много слез. Искала сына в траншеях, в окопах, на болоте. Все казалось, что где-то тут, возле деревни, он лежит убитый. Так говорила и односельчанам. Но найти не смогла. И тогда закралась мысль, что сын ушел с красноармейцами.
Было у нее еще двое детей, жил с ней и ее отец, дед Андрей, совсем седой, но еще крепкий старик. Перед самой войной мать тяжело болела. Уходя на фронт, муж сказал старшему сыну, Володе:
— Ты останешься хозяином, сынок. Слушайся маму, береги младших.
Вспоминая теперь эти слова, женщина всхлипывала. Так, ничего не зная о сыне, она и жила. Однажды нашла в соседней деревне икону и повесила ее в углу. Ходили слухи, что, если немцы явятся в избу и не увидят иконы, тут же перестреляют всех. А если двери избы окажутся запертыми, непременно перебьют стекла в окнах. Поэтому мать и не запирала дверь, и ей часто казалось, что по избе кто-то ходит. Бывало, спросит: «Это ты, сынок?» И, не слыша ответа, заплачет, натянув, как малое дитя, одеяло на голову.
Как-то утром, когда все еще спали, кто-то сильно хлопнул дверью. Женщина вскочила. В избе возле шкафа стоял высокий парень с винтовкой в руке.
— Подымайся, — пискливым голосом приказал он.
— Что вам нужно? — спросила мать.
— Надень юбку, тогда скажу.
Женщина оделась, сунула босые ноги в ботинки и даже повязала платок.
— Ты Бойкач Мария Андреевна? — спросил незваный гость, вытаскивая из кармана пиджака потрепанный блокнот.
— Я.
— Сколько большевистских командиров и комиссаров переодела в гражданское?
— Каких командиров? — пожала плечами Мария.
— Тут, поблизости от вашей деревни, они были окружены германскими освободителями и разбежались, — заглянул парень в блокнот. — Не признаешься?
Он подошел к кровати, где спал старик, стянул с него одеяло и тоже приказал встать. Перерыв всю постель, залез на печь и сбросил оттуда солдатскую гимнастерку и брюки. Потом открыл дверцы шкафа, вытащил белье, костюм, пальто и начал заворачивать все это в скатерть.
Мать возмутилась:
— Что же ты делаешь? Отдай костюм, это сыночка, Володи. Что хочешь бери, а костюмчик не трогай. Пускай останется мне на память. Ты же свой, из Дубравки, через нашу деревню в школу ходил. Говорят, Комячову избу ты поджег…
— Что?! Я вас всех сожгу! Из-за вашей деревни мне пять лет условно припаяли. Думаешь, я тебя не знаю? Твоего мужа — колхозного активиста, заведующего фермой? Твоего сына, Володьку-комсомольца? Он меня еще в стенной газете разрисовывал! Жаль, что морду ему тогда не набил!
— Стыдно так говорить, — сказала Мария.
— Стыд не дым, глаза не выест. На, распишись вот здесь и… помалкивай.
— Расписаться? На чистом листе бумаги?
— Я потом напишу все, что надо.
— Ишь ты, дуру нашел. Ну, уж нет, не дождешься…
— Ах, так? Сейчас же пойдешь со мной в волость, в полицию. Одна такая умная нашлась, стоит вон на улице под конвоем. И ты собирайся!
— Да кто ты такой, чтобы приказывать? Пользуешься тем, что никакой власти нет, так пришел грабить!
— Я — власть, я — полицейский! — вскипел детина и толкнул Марию кулаком.
Дети заплакали, бросились к матери. Старик отец присел на край кровати и тяжело вздохнул.
Мария вышла на улицу, а следом за ней, уцепившись в подол материнской юбки, бежал черноголовый мальчуган. Полицай оторвал малыша от женщины, и тот громко, горько заплакал. Возле соседнего двора прохаживались еще двое полицаев, а недалеко от них, прислонившись к углу избы, стояла арестованная. У Марии потемнело в глазах: она узнала Веру. «Бог ты мой, неужели нашли? Тогда всем нам конец». Но, взглянув на спокойное лицо соседки, сразу поняла, что тревога напрасна. Даже пошутить постаралась:
— Видишь, каких преступников поймали: старых баб, своих матерей!
Вера не ответила, лишь пониже надвинула платок на глаза.
На окраине деревни их уже ожидала запряженная в телегу лошадь. Полицаи побросали на подводу узлы и расселись сами, так что женщинам пришлось шагать рядом. Вскоре деревня осталась позади.
На песчаной дороге, ведущей в волость, порывы ветра то там, то сям поднимали пыль. Нагулявшись вволю на большаке, пыльные вихри кружили в спелой ржи, гнули к земле колосья, тревожно шептались с ними. Темная тучка, появившаяся из-за горизонта, быстро росла, затягивая все небо. Хлынул дождь.
Только после полудня вернулась Мария домой. Вернулась одна, без Веры.
Не прошло и нескольких минут, как прибежала Верина дочь Лида.
— Где мама? — взволнованно спросила она. — Скажите, тетенька, только правду! Ее не убили?
— Возьми себя в руки, Лида, — Мария с трудом подавила тяжелый вздох. — Твою маму отправили в Жлобин. Там допросят и отпустят: у них никаких доказательств нет. В полицию сообщили, что она прячет раненого политрука Сергеева. Не иначе кто-то из нашей деревни подсказал, потому что, когда здесь проходил фронт, все знали фамилию политрука.
— Ой, тетенька, я ни есть, ни пить ему не носила. Боюсь открывать, потом не замаскирую. Мама хотела сегодня перевязку сделать, бинты выстирала… И как это полицейские их не заметили: ведь бинты висят возле печки на жердочке.
— Разве это дурачье догадается, — поморщилась Мария.
— Дурачье-то дурачье, — вмешался дед Андрей, — а хорошо, что я убедил вас спрятать Сергеева там. Вы в кладовку хотели, а человек не иголка. И его погубили бы, и сами угодили бы в петлю.
— Правда, дедушка, нашли бы. Везде искали: и под полом, и на чердаке, и в погребе, и в хлеву. А туда заглянуть ума не хватило.
Дед Андрей соорудил для политрука надежное убежище. В хлеву, в двух метрах от задней стены, он сколотил еще одну стену до самой крыши. Под нее сделал лаз, который замаскировывали мятой соломой и разным мусором.
— Я знал, что спрятать человека в теперешнее время очень трудно, — продолжал рассуждать старик. — Разные люди в деревне есть. Одни хотят на чужом горе нажиться, перед немцами выслужиться, другие по дурости болтать начнут, а враг и подслушает.
— Беги, Лидочка, домой, я скоро приду, и сделаем перевязку, — сказала Мария. — Хорошо, что дождь хлещет, ни одна собака на улицу не сунется.
Лида потуже повязала платок и быстро ушла. А хозяйка, проводив ее теплым взглядом, озабоченно покачала головой:
— Боюсь, как бы с собаками не нагрянули. Тогда наверняка найдут. Но не стоит пугать девочку.
Дед Андрей попытался успокоить ее:
— Кто в такую непогоду сюда с собаками поедет? Да и времени вон сколько прошло. Надо было Вере признаться, что подобрала раненого красноармейца. Мол, перевязала, он посидел несколько дней и ушел. А куда — кто его знает.
— Но Вера ни в чем не призналась.
— Это хуже… Начнут пытать… И политрук, небось, волнуется, он же все слышал.
Мария задумалась, машинально подошла к окну. Внезапно, вспомнив свое обещание, заспешила во двор, сорвала несколько листиков подорожника и, оглянувшись вокруг, вдоль забора направилась к соседнему двору. Лида через окно увидела ее, открыла сени. Захватив приготовленную еду и бинты, обе поспешили в хлев.
Политрук еще утром догадался, что с его хозяйкой что-то случилось, и не зажигал фонаря. А теперь, услышав знакомые голоса, он обрадовался и начал искать спички. Наконец трепетный огонек засветился.
— Что случилось? — спросил Сергеев.
— Ой, и не говорите, — заспешила Мария. — Веру арестовали, вместе с нею и меня сгоняли в волость. Там уже и власть свою успели организовать, да только из кого… Бог ты мой, Кичка Яков из Панышей — начальник полиции. Хоть весь свет обойди, большего дурака не сыщешь! Василь Шайдоб, вы его видели, он из нашей деревни, — тоже какой-то начальник…
— Кто-кто?
— Старик у нас есть, единоличник, ему кличку дали: Шайдоб. Раскулаченный был когда-то. Вот его-то сын, Василь, и стал теперь начальством. А еще к Лиде в женихи метил…
— Вы бы так и сказали: высокий, стройный, блондин. Вспомнил! А где Вера?
— В Жлобин увезли.
— В Жлобин? — удивился Сергеев.
— Кто-то донес, что она вас спрятала.
— Был бы я на ногах… — политрук оборвал фразу, задумался. Свет фонаря падал на его лицо, и видно было, как на лбу выступили капельки пота.
— Володи вашего дома нет? — наконец спросил Сергеев.
— Нет.
— Так вот что, Лида, ты должна выручить мать. Это же тот Василь, с которым вы вместе в школу ходили. И, помнится, Вера говорила, что у него к тебе особое отношение. Нужно так подойти к нему, чтобы послушался, помог освободить мать.
— Ой, он такой противный! — поморщилась девушка.
— Правильно человек говорит, — строго остановила ее Мария. — Или Миколу боишься?
— А это еще кто? — спросил Сергеев.
— Да ее хлопец.
— Ну что вы, тетенька, — смутилась Лида.
— Я не знаю старого Шайдоба. Но вот думаю: не он ли видел меня на поле? — размышлял Сергеев. — Когда я переползал в рожь, какой-то старик ходил возле траншеи. Видно, следил, кто меня подберет. Ведь, по вашим словам, кроме этого человека, в деревне нет ни одного, кто был бы так враждебно настроен к нам?
— Ни одного, — подтвердила Мария. — От отца и Василь о вас узнал. Значит, мог и донести о Вере.
— Сегодня суббота. Василь придет домой, и я смогу с ним встретиться… — начала, но тут же умолкла, опустила голову Лида.
— Только сразу о матери разговор не заводи, иначе догадается, что к чему. Сделай вид, что тебе нравится его новый пост, и только, — посоветовал политрук.
— Давайте перевяжу ноги, да поешьте.
Сергеев сел на топчане, начал разматывать бинты.
— Эта уже в порядке, а на второй пятка никак не заживает, — поморщился он.
— Приложу подорожник, быстро затянет. О, да вы недели через две танцевать будете!
Подождав, пока политрук пообедает, Мария и девушка ушли.
— Тетенька, я одна дома оставаться боюсь, — пожаловалась Лида.
— Приходи ко мне ночевать…
И женские голоса затихли.
Сергеев прилег, прислонившись головой к стене. Рядом, в сухом бревне, старательно работал короед. Он то поскрипывал, вгрызаясь в древесину, то шуршал, отгребая труху. «Пили́, проклятый, точи насквозь голову воина, — подумал Сергеев и еще крепче прижался затылком к бревну. — Довоевался, боец-защитник, до того, что люди в своих углах боятся жить. А тоже кричал — шапками закидаем врага, на своей земле воевать не будем!..»
От горьких этих дум даже глаза закрыл. И будто поплыли перед мысленным взором кадры трагического фильма.
Вот жена разорвала конверт, зарыдала и рухнула на постель, комкая небольшую бумажку: «Убит…» А Сергеев на фронте, рядом гибнут его товарищи… Всплывают в памяти родные места. И здесь свистят пули, вражеские снаряды рвутся в бору, куда он мальчишкой бегал собирать птичьи яйца… А вот и поле… Сколько он слышал об этой земельке рассказов от матери, от людей! В детстве брала его мать с собой на узкую полоску.
Что сейчас мама делает? Отправляет младшего брата, Митю, на фронт. Он уже большой, идет добровольцем. Почему-то Митя очень похож на соседкиного Володю. И характером, и привычками, и стремлениями. Наши дети, одной школы и воспитания одного, потому и похожи…
Мысли начали путаться, наплывать одна на другую. И Сергеев незаметно для себя задремал.
А в это время Лиде не сиделось дома, она часто выбегала на улицу, чтобы как будто случайно встретить Василя. Но попадались только женщины, тут же принимавшиеся участливо утешать девушку. Встретилась она и со стариком Шайдобом. Тот поздоровался, спросил;
— За что же твою мать арестовали? А?
— Откуда я знаю?
— Не горюй, если не виновата, отпустят. — Шайдоб втянул голову в плечи и зашагал дальше, переваливаясь с ноги на ногу. Лиде показалось, будто он усмехнулся. Неужели прав Сергеев, подозревая именно его?
Сразу расхотелось встречаться с Василем. Вернулась в избу, сбросила туфли, упала на кровать. Но тут в дверь кто-то постучал.
— Войдите, — не поднимаясь с постели, глухо сказала Лида.
В избу вошел Микола Вересов. Был он годом старше Лиды, недавно пошел восемнадцатый. Вместе с нею учился в школе и перед войной закончил десятилетку.
— Ты плакала? — участливо спросил Микола, наклоняясь над девушкой.
— Нет.
— По глазам вижу, плакала.
Лида спрыгнула на пол, парень бережно обнял ее, прижал к груди, вдыхая запах волос и глядя в заплаканные глаза. Волосы пахли так же, как в тот первый раз, минувшей зимой, когда он робко дотронулся губами до нежной щеки девушки. Но Лида сразу же высвободилась, снова прилегла на постель.
Микола пододвинул стул, сел рядом. Он уже знал, что случилось с матерью девушки, но не мог придумать, как успокоить любимую. Сидел и молчал, глядя в черные глаза, в которых, как крупные дождевые капли, светились слезы. Никогда Лида не казалась ему такой красивой, как в эти минуты. Покрытое ровным загаром лицо, полные румяные губы, чуть вздернутый нос — все казалось необыкновенным. Хотелось сказать, что он будет с нею всегда, но решимости не хватало. А Лида вдруг приподнялась на локте, глубоко вздохнула и не без заметного усилия произнесла:
— Нам с тобой пока встречаться нельзя.
— Почему? — опешил от неожиданности парень.
— Я должна встретиться с Василем.
— Должна? — Микола вскочил со стула. — Понимаю: понравился командир взвода полиции?!
— А я и не знала, что он командир. Тем лучше: сделаем так, чтобы маму отпустили.
— Но при чем тут наши с тобой отношения? Сходи и попроси, предложи деньги…
— Так они и пожалеют меня, как же!