— На поле боя — затишье. Решающая военная схватка еще предстоит Кемалю. Если не произойдут какие-нибудь неожиданные перемены. А пока что вовсю действует дипломатия. Мы постараемся там подписать украинско-турецкий договор. Такой же, как Московский. Московский крепко, очень хорошо ударил по империалистам. Они хотели бы удушить и нас, и волю народов Востока к освобождению… Но мы постараемся…
— Разрешите спросить, в чем незадача? — это Ваня.
Фрунзе неторопливо отвечал:
— Антанта добивается все того же — наши отношения с Ангорой подорвать. Ангорское правительство, как видно, далеко не монолитное. Колеблется. Этим и пользуется Антанта. Все идет в ход — клевета, наговоры.
Ваня подумал: «Не впервой лгут, и не скоро кончат».
А Фрунзе:
— Не унимаются и панисламисты, мусаватисты, дашнаки, белогвардейская верхушка. Скажем, в Константинополе шипят на нас и хорохорятся штаб Врангеля, Монархический союз да «Союз спасения родины» — этакое названьице! Комитет партии кадетов да «Союз офицеров армии и флота». И кто его знает, сколько еще всяческих черных союзов. Без устали распространяют лживые слухи, что и красная Москва вот-вот пойдет войной в Анатолию. Мол, в Закавказье уже изготовилась Красная Армия, с нею комиссары, Чека… Но мы приедем, турки увидят, товарищ Скородумов, вас, красноармейца, вашу звезду на буденовке, скажут: слухам больше не верим, вот она, Красная Армия, у нас в гостях, луна узнается по восходу, человек — по походке. Увидят, кто друзья, кто враги.
Ваня слушал принахмурившись, очень внимательно. Фрунзе говорил о дороге, показывая ее на карте:
— Вот здесь начинается колесный путь, тропы… В прошлом году Анатолия была отрезана от нас. Первая наша делегация добиралась три с лишним месяца. Не пропускали ни грузинские меньшевики, ни армянские дашнаки. Пришлось идти нейтральной полосой, вот этим коридором. На всякий случай — под охраной кавполка и пулеметного взвода вдобавок. Были стычки с отрядами дашнаков…
Кто-то заметил с гордостью:
— Теперь-то они — советские, Грузия и Армения!
— Да, проедем спокойно. А как будет в самой Турции — увидим. Дорогу осложнит, возможно, некоторый груз.
— На чем поедем-то, товарищ командующий?
— До границы — поездом. Дальше железной дороги нет, поедем на лошадях. При этом придется иметь в виду невообразимый бандитизм в горах. По сообщениям из Баку, в самой Анатолии действует множество мусаватистских групп — бежали с Кавказа. Одна из них называется «Вожаки». Эти «вожаки» надеются, что армия Восточного фронта турок вот-вот пойдет в наступление на Азербайджан, и они тогда станут вожатыми — проводниками турецких войск. Тайно работают в Анатолии и агенты сэра Герберта Харингтона — верховного ставленника Англии в оккупированном Константинополе, того самого Харингтона, который арестовал в Константинополе сотрудников нашей торговой миссии, держал их в железной барже-тюрьме, потом на фелюгах под конвоем миноносца отправил к берегу Крыма. Так что будет трудно…
«Ничего, тропами проедем, — подумал Ваня. — С карабином в руках!»
— Первая наша задача — добраться. Прошу вас тщательно подготовиться, время еще есть. Одежду, обувь надо будет подновить. Продумать, что взять с собой в дорогу. Настроиться, уяснить себе обычаи, нравы, даже религиозные, чтобы случайно не оскорбить… Будем и в дороге учиться. Надеюсь на нашу с вами дружную работу от начала до конца этой, очевидно, длительной экспедиции. В августе я был в Москве, советовался с товарищем Лениным и с Чичериным, но об этом расскажу вам в другой раз.
ГОРЯЧИЙ АВГУСТ
В начале месяца Фрунзе вызвали из Харькова на пленум Центрального Комитета. Задумано, что поедет в Анатолию он, член ЦК, «цекист». Наркоминдел Чичерин говорил:
— В нашей мировой политике наши отношения с Турцией имеют настолько крупное значение, что вопрос о личности нашего представителя в Ангоре прямо-таки главный. Надо, чтобы наш представитель импонировал туркам, и следовательно, был личностью с сильной волей и умом.
В светлой выгоревшей гимнастерке Фрунзе шел через Красную площадь к главным воротам Кремля — на утреннее заседание. Дымок вился из-под подковок на каблуках. Город плавился в зное. Солнце раскаляло камни мостовых. Над Россией стояло сухое, казалось, шуршащее небо. Хлеб сгорел. Плакаты кричали: «Волга вымирает!» Сейчас в Красной комнате, перед кабинетом Ленина, будут говорить о хлебе и о хлебе, о спасении людей, Республики.
В прошлом году, направляясь на Крымский фронт, командующий Фрунзе вошел в эту комнату — заседал Совет Труда и Обороны… Красные обои, длинные столы под красными скатертями, белые кресла, обитые красным плюшем, резко белеющая кафельная печь — такой запомнилась Красная комната. Тогда, после заседания, поздно вечером, Фрунзе ходил с Лениным по кремлевскому двору — обсуждали план военных операций. В полночь поднялись снова на третий этаж. В своем кабинете Владимир Ильич за столиком у стены поил Фрунзе чаем, угощал ломтиком хлеба на тарелочке. Обо всем тогда переговорили…
И сейчас бы… Тревожно оттого, что далеко не все было ясно. Общая цель — поддержка ангорского правительства. Но каким все-таки должно быть глубинное содержание поездки? Какие особенности? И как там в Ангоре расположились в правительстве силы сейчас, когда так успешно развивается поход афинской армии? К чему подготовиться? Чего больше всего опасаться и избегать?
Он признавался себе, что пока его сведения об обстановке крайне скудны и незначительны. Это обстоятельство волновало его больше, чем опасности дороги в анатолийских горах, где развертываются кровавые сражения.
Вчера, войдя в Красную комнату, Фрунзе не узнал ее — перестроили. Расширилась, не два, а четыре окна; на дверях и окнах — шторы. Но по-прежнему дверь открывается в кабинет Ленина.
Люди сидели за двумя длинными столами, примыкающими к поперечному. Открылась дверь, из своего кабинета вышел Ленин и сел с краю. Сразу началась работа. Ленин, заметив Фрунзе, приветливо кивнул ему.
Напряженны утреннее и вечернее заседания, перерывы редки. Выступления кратки, сосредоточенны: как идет сбор продналога, поступление и перевозка семян, организация питательных и медицинских пунктов, спасение детей… Решено: военные — члены ЦК, находящиеся в Москве, — соберутся, обсудят, как Красная Армия поможет голодающим. Это предложение Ленина. Решено: Калинин безотлагательно поедет в голодающие губернии…
Ленин, бледный — чувствовалось, пересиливая нарастающую усталость, — все-таки стремительно делал какие-то пометки, подсчеты. Фрунзе видел и то, как чутко, подняв брови, будто удивлен, он слушает людей.
Обстановка в Красной комнате — свободная, дружеская. Вдруг прозвучит и острая шутка. Один другому передает записки.
Вчера ни в одном из перерывов поговорить с Лениным не удалось: другие опережали Фрунзе, подходили к Ленину со своими делами, как только объявлялся перерыв, либо Ленин уходил в свой рабочий кабинет.
И вот очередной день работы. Поглядывая на Владимира Ильича, Фрунзе представлял себе, как войдет наконец в знакомый ленинский кабинет, увидит книжные полки, настольную лампу с зеленым абажуром из стекла, пальму у окна. Войдя, умерит стук своих армейских сапог. Но Ленин услышит, не отрывая пера от бумаги, взглянет, и скрыто-ласковая мелькнет его улыбка.
На вечернем заседании говорили о вооруженных силах, об армии. Затем пошли украинские дела. И внезапно быстро решился вопрос о поездке в Турцию Фрунзе, военного… Он пристально смотрел на Владимира Ильича. Положив ручку с пером, Ленин поднял глаза и снова кивнул Фрунзе, лицо при этом посветлело.
Наконец председательствующий произнес: «Перерыв!» Задвигались кресла. Бросив карандаши, курильщики взялись за папиросы. Открылась дверь в коридор. В эту минуту Фрунзе и подался к Ленину. Легко поднявшись, Владимир Ильич бочком уже шагнул было к двери в свой рабочий кабинет. Однако, заметив устремившегося к нему «цекиста», повернулся, с улыбкой прищурил левый глаз, подал руку:
— Здравствуйте, здравствуйте, уважаемый украинский гражданин!
«Украинский гражданин» — так следовало теперь рекомендовать Фрунзе анатолийскому правительству.
— Вот вам новое поручение! — Углубились весело морщинки, расходящиеся от уголков глаз Ильича. — Необходимо съездить, и, как видите, именно вам, украинскому главкому, украинскому гражданину!
Фрунзе спокойно проговорил:
— А этот гражданин ничегошеньки не знает о том, что происходит там…
Брови Владимира Ильича приподнялись:
— Как так — ничегошеньки? Турецкий крестьянин восстал всей массой, ведет национально-революционную войну, самую настоящую, решительно, бескомпромиссно…
«Это — главное», — тотчас подумал Фрунзе, продолжая вслушиваться в то, что говорил Ленин:
— Крестьянин, его жена и даже дети, все участвуют! И офицеры, и буржуазия — не самая крупная и немного даже крупная. Против империалистических волков, против наших врагов. Это мы знаем очень хорошо. Что же касается оттенков обстановки, движения групп, то надеюсь, что товарищ Фрунзе проедет, на месте все узнает, благополучно вернется и нам всем расскажет! Непременно посоветуйтесь с Георгием Васильевичем. Чичерин знает уйму восточных подробностей, словно сам — шах!
Ленин улыбнулся, улыбнулся и Фрунзе.
Ленин вновь присел к столу на краешек стула. Фрунзе опустился на соседний. Близко увидел подсвеченное красной скатертью лицо Ленина, рыжеватые усы, яркие сейчас веснушки на скулах.
Склонившись, Ленин заговорил тихим голосом, доверительно, быстро. Непрерывной нитью шла цепкая мысль:
— Мустафа Кемаль не признает султана?
— Кажется, не признает.
— Не признает, не признает! Совершенно не признает, категорически. И какие бы он при этом ни выдвигал фантазии и теории, он фактически во главе крестьян, пока что вместе с ними, отчаянно воюет с империалистами. Объективно он наш союзник. Мы можем пойти на временный союз с национальной революционной буржуазией, если она воюет с империализмом. Ведь при этом поднимается и выходит на путь революции самая забитая, угнетенная масса! Ваша задача, украинский гражданин, хотя и сложна, но и вполне ясна. Когда вы воевали с Колчаком, Врангелем, в чем вы больше всего нуждались?
— В силах.
— В поддержке, с какой бы ни шла стороны, даже со стороны погоды и господа бога. Весьма любопытный человек, малоизвестный нам Мустафа Кемаль, сейчас, несомненно, о том же просит аллаха…
— По-видимому…
— А явится к нему украинский гражданин, потому что сегодня мы на этой земле живем, думая не только о пролетариях, о рабочих, но и об угнетенных народах всех стран, потому что мы — их представители в мире. Мы родственны турецким мужикам, турецким нищим, стараемся им пособить в их мучительной освободительной борьбе — борьбе за жизнь, хотя и ведут ее под руководством не социалиста, а бывшего султанского адъютанта Мустафы Кемаля, кажется мудрого человека, судя по его отношению к нам, большевикам. Он не боится вести с нами дружбу, добивается нашей помощи. Колоссальная же наша помощь — это то, что мы на весь мир объявили: мы не цари, никогда не пойдем завоевывать что-нибудь в Турции. Это открыло новую дорогу, которую Кемаль, кажется, понял. Вы поедете и подтвердите: мы своей политики не изменим. Ведь там сейчас, когда империалистский волк уже забрался в хлев, возможны зигзаги, совершенно неожиданные повороты турецкой политики: не попросить ли милости у волка? Вы, военный, приедете к Кемалю, военному, договоритесь: перед угрозами волка друг другу не изменять ни при каких обстоятельствах. Докажете, что за мир на восточной границе им и сейчас не надо беспокоиться.
Ленин поднялся, обеими руками взял руку Фрунзе:
— А ведь вы знакомы с одним из тюркских языков? Удачно!
Они встретились впервые в девятьсот шестом в Стокгольме на съезде, когда Фрунзе было двадцать два, и совсем еще недавними были детство и юность, прошедшие в Киргизии среди мусульман, которых лечил и с которыми ездил на охоту отец, фельдшер Василий Фрунзе.
Ленин уже открыл дверь в свой кабинет:
— Если удастся, еще повидаемся и поговорим обстоятельней… Вероятно, удастся, хотя в последнее время я препротивно чувствую себя, болит голова, не сплю… Отдохните сейчас, погуляйте, пока перерыв…
Неподвижно стоявший Фрунзе сделал шаг, осторожно пожал руку Ленина:
— А мы все безбожно эксплуатируем вас…
Владимир Ильич, виновато улыбнувшись, скрылся за дверью.
…Поздно вечером заседание окончилось внезапным тревожным постановлением: запретить Ленину усиленно работать ввиду его болезни. Обязать продолжить отпуск точно на то время и на тех условиях, как будет указано врачом. А если во время отпуска что-нибудь и делать, то только с официального согласия секретариата ЦК.
Кончилось заседание, но Фрунзе не вставал, смотрел, как Ленин собирает на столе бумаги, что-то говорит секретарю…
Из ворот Кремля скорым шагом вышел, толкая велосипед, боец с кобурой на боку, с сумкой на другом — курьер, «самокатчик». Велено было доставить письмо от Ленина товарищу Фрунзе в гостиницу «Метрополь», Боец знал его раньше. В прошлом году Фрунзе был награжден почетным революционным оружием — за победу над Врангелем. «Народному герою» — было выбито на шашке с позолоченным эфесом. Через несколько минут увидит Фрунзе снова. Отдаст ему запечатанный конверт с письмом номер 705. Попросит расписаться… От Ленина в руки товарищу Фрунзе.
По телефону Фрунзе условился о встрече с Чичериным. Наркомат иностранных дел занимал часть все той же гостиницы «Метрополь».
Пообедав в столовой — тут же, внизу — пшенной кашей и киселем, Фрунзе вышел побродить, подумать.
Детали обстановки в Анатолии, тамошних взаимоотношений, которые, несомненно, все время меняются, просто невозможно сколько-нибудь точно знать, находясь в московском «Метрополе» и не имея прочной связи.
Стало быть, сперва заочное накопление известий, мнений, собирание крох. Затем изучение фактов на месте, личные знакомства, все возможное нужно увидеть воочию…
Московские военные не имели точных свежих сведений о положении армии Кемаля: критическое — и все. Турецкий посол в Москве, генерал Али Фуад, тоже мало что знал и был крайне встревожен.
Фрунзе нашел в архиве любопытный отзыв генштаба царской армии (для союзников) о командире Шестнадцатого турецкого корпуса Мустафе Кемале:
«Популярнейший, храбрый, талантливый, энергичный и независимый по отношению к людям, занимающим более высокое положение… уважаем всеми… удачно воевал в Бенгази и Триполитании, дважды спас положение в Дарданеллах… Принимает программу младотурок, но презирает членов комитета. Опасный соперник для Энвера».
Энвер-паша, лидер партии иттихадистов — так называемых младотурок, совсем еще недавно — военный министр, один из членов триумвирата, правившего Турецкой империей, после поражения бежал из страны. Ныне Энвер-паша в эмиграции, а Кемаль стоит во главе народа, отбивающего наступление Антанты. На волоске, однако, висит Мустафа Кемаль… Стало быть, съездить и от имени России, Украины, Кавказа, всей Советской страны заявить о поддержке…
Раздумывая, Фрунзе не видел улицы, проносившихся грузовиков. Но вот к гостиничному подъезду подкатил открытый, с кожаными сиденьями автомобиль, похоже с иностранцами. Над высоким бортом виднелись кепи. Иностранцы с любопытством смотрели на приземистое здание с затейливыми купеческими башенками по фронтону, на треснувшее стекло витрин у самой панели, на конусные ямки, выбитые пулями в кирпичах, — это вот заинтересовало. Наверно, вопрос — выберется ли Россия из разрухи? Когда?
Лестница и коридор по-старому устланы ковровой дорожкой. На третьем этаже — комнаты Наркоминдела. Фрунзе сел в приемной Чичерина, ждал, пока нарком закончит напряженный разговор с кем-то по телефону. Из-за двери Фрунзе слышал его тонкий голос.
Кабинет Чичерина заставлен книгами, как библиотека. На большом столе и старинных креслах с вычурными спинками — множество папок с бумагами. Чичерин без пиджака, в жилете. Поднял быструю нервную руку, остро и, казалось, даже с какой-то тревогой глянул в лицо Фрунзе выпуклыми орехового цвета глазами.
Фрунзе знал о масштабах его деятельности, наркомат трудился круглосуточно. Ильич говорил, что Чичерин — работник великолепный. Но немногие могли увидеть то большое, что делалось Чичериным.