Турецкий караван - Яков Ильич Ильичёв 3 стр.


Белогвардейцы негодовали: дворянин обернулся врагом дворянства, отдал большевикам все свои деньги — свою долю наследства от проданного имения своей матери в Уфимской губернии, сам стал большевиком. Фрунзе вспомнил фельетон о Чичерине во врангелевской газете «Таврический голос». Эту газету Фрунзе видел в прошлом году в доме у городского сада в Симферополе, где ночевал полевой штаб Крымского фронта, когда перешли Сиваш. Фельетон был помещен в рубрике «Враги России».

А пролетарии, красноармейцы гордились им, выходцем из дворян Чичериных, внуком помещика Тамбовской губернии, сыном царского дипломата.

В конце пятнадцатого века в свите племянницы византийского императора прибыл в Россию Афанасий Чичерин. Племянница императора вышла замуж за московского царя Ивана III, и Афанасий Чичерин остался в России… Отец наркома окончил университет, служил под началом дипломата Горчакова, ездил за границу в составе российских миссий, был советником посольства в Париже, собрал многие исторические произведения и дипломатические документы. С детства видел их будущий нарком.

В селе Покровском Чичерины построили школу для крестьянских детей. Молодой Чичерин был потрясен крайней нуждой простых людей и в России, и за границей, где он учился.

«У меня жажда живой среды, — говорил он, — жажда массы, гущи процесса… Я невольно сблизился с рабочим классом… На почве личной дружбы, забот о детях. Я изнутри узнал рабочую среду. Я глубоко полюбил ее».

В августе семнадцатого года английские власти арестовали его за «антисоюзническую деятельность». Заключенный № 6027 сидел в одиночке Брикстонской тюрьмы. Отсюда он писал товарищам — просил их не забыть о его няне в России, послать ей денег из его скромных сумм: своей старенькой няне, где бы ни был, он неизменно помогал.

Чичерин не ждал скорого освобождения. Но пришло седьмое ноября, Советское правительство ультимативно потребовало — освободить! Бывшему при Временном правительстве английскому послу Бьюкенену было предложено передать в Лондон, что не выпустят из России ни его, ни других британских подданных, пока не выйдет на свободу Чичерин. Если бы знал премьер-министр, дьявольски умный Ллойд Джордж, кого он выпускает! И вот в начале восемнадцатого питерские рабочие тепло встретили Чичерина на вокзале.

У Чичерина и сейчас не было семьи, дома: его жилой номер в гостинице — второй рабочий кабинет. Управляющий делами Совнаркома, зайдя однажды к Чичерину, увидел, что нарком увлечен каким-то письмом, но при этом, не глядя, берет тут же с тарелочки и грызет сырой овес — выдали наркоминдельцам в качестве пайка, дома очистят, смелют на кофейной мельничке… Чичерин был одинок, не вел хозяйства.

Он был болен. Сахарная болезнь неизлечима, он это знал. Облегчать ее течение казалось ненужным: временами он хорошо чувствовал себя. Однако он часто простужался, сотрудники видели его с шарфом, обмотанным вокруг шеи.

Фрунзе, подойдя, склонил голову, пожал его большую с длинными пальцами руку, опустился в кресло и уже вблизи увидел беспокойные, выпуклые, орехового цвета глаза наркома. Сказал:

— Георгий Васильевич, помогать ныне Турции или бросить ее, конечно, такого вопроса у меня нет…

Чичерин повел плечами, как в ознобе:

— Но кое-кто у нас считает, что дружба с кемалистами просто недоразумение, находит обстановку в Ангоре скандальной и полагает, что там, по существу, верховодят империалисты, пока в парламенте идут потасовки и кулачные бои, чем разрешаются скандалы… А мне вспоминается книга Тэна о французской революции и вписанное одним из моих родственников на полях: «Я ли, не жалея рыла, обшарила весь задний двор». Исследование задних дворов — вот что нужно сказать о мнении кое-кого! Коллекция анекдотов о каких-то драках в Национальном собрании… Да, у Кемаля есть противники, о нем многое выдумывают. Но из этого не следует, что личность Кемаля незначительна или что он против нас. По крайней мере сейчас.

— Постараюсь поговорить с ним по душам. Что сказать ему от вашего имени, Георгий Васильевич?

— От всех нас! Мы понимаем, какую тяжелую, кровавую борьбу ведут ныне турки… Да, там положение сложное, особенно сейчас, когда армия Кемаля отступает под ударами королевской армии Афин. Положение самого Кемаля также сложное. Это мы видели, чувствовали уже на переговорах с турками в Москве. Переговоры были нелегкими, долгими, с бесконечными зигзагами. Турки нервничали, колебались. На первом этапе просто метались между Лондоном и Москвой…

— Вопреки своей же поговорке — «Не кланяйся, как весы, в обе стороны»?

Чичерин помедлил, ответил:

— Да, поговорка чудесная. Но слишком острая, и вам, когда поедете, может, и следует кое-кому там напомнить ее. Кемаля же, например, мне кажется, она незаслуженно оскорбит. А главное в отношениях с Анатолией — как бы она ни колебалась, не терять из виду историческую перспективу. Как ни страстно желание Сити привязать к себе имущие классы восточных народов, имеется нечто, на чем эта политика поскальзывается. Имеется неизлечимая склонность господ из Сити получать в колониальных странах некую мелочь, называемую сверхприбылью! И имеется столь же неизлечимая склонность тех, с которых она должна быть содрана, ее не платить…

Фрунзе откинулся в кресле, усмехнулся. Чичерин продолжал:

— Парижский агент Франклен-Буйон или агент ультразловредного Форейн-оффиса наверняка сейчас обхаживают и Мустафу, и его противников, но это нас не пугает!

— А военное поражение не приведет ли к сговору с Антантой?

— Вряд ли! Правда, наш полпред товарищ Нацаренус шлет почти панические телеграммы, что глава обороны Рефет-паша интригует против Мустафы, вместе с Энвер-пашой, который болтается в эмиграции, хочет отстранить Мустафу и, пока враг не взял Ангору, сговориться с Антантой. Но мне кажется, что это не реально…

— Смещение Мустафы Кемаля?

— Как сказать, стремящихся к этому генералов там предостаточно, — отвечал Чичерин. — К тому же, сообщает Нацаренус, пока Мустафа и Февзи на фронте, Рефет-паша стал уже председателем совета комиссаров, и в полиции и всюду насадил своих людей. Сторонников же Мустафы удалил…

— Выходит, мы с нашей поездкой вроде уже опоздали?

— Нет, нет! О ней сейчас же громко объявим всему свету, и это поможет Кемалю устоять перед нажимом и с Запада… Я храню вот эту статью из «Дейли геральд», — Чичерин достал папку с вырезками, прочел: — «Заговор о создании нового фронта против России на Кавказе налицо. Западные капиталисты не хотят отказаться от своих надежд на бакинские нефтяные богатства… Опасность заключается в секретном союзе между Кемалем и Антантой против России… Нужно признать Кемаля, дать ему компенсацию за расходы в Армении, и он согласится выгнать красных из Баку…»

— От этой мечты Запад еще не отказался…

— О ней хлопочут его агенты! В самой Анатолии! — подхватил Чичерин. — Весной мы разгадали этот план. Разгадали и сорвали его! Тогда Красин телеграфировал о заявлении французской «Матэн»: желаемое франко-турецкое соглашение даст возможность создать Кавказскую конфедерацию. Запад будет, так сказать, организовывать Кавказ! «Организовывать» — это их словечко!

— Любопытно…

— Мы тогда обратились к рабочим за границей. Мы приняли дипломатические меры, чтобы удержать Турцию от участия в этом гнусном походе. Все это время нам удавалось удерживать Турцию от пагубных выступлений, от опасной ориентировки. Когда подписали Московский договор, открылась перспектива полного избавления от вечных войн на Кавказе. Навсегда! Скажите, пожалуйста, Мустафе, что мы крепко держимся за наш договор, Московский. Если вам удастся укрепить его подписанием аналогичного — украинско-турецкого, то антисоветского похода впредь не будет.

— А если к власти в Анатолии придет оппозиция, Рефет?

— Слишком много причин толкают турок к дружбе с нами. Что будет с Кемалем, если король возьмет Ангору? Что бы ни было, война за независимость на этом не кончится. Я хочу сказать — в случае поражения сейчас…

— Георгий Васильевич, вполне сознаю, что без союза с народами Востока наше социалистическое дело немыслимо. Стало быть, помощь борющейся Турции — наш не только моральный, но самый естественный, соседский интерес. Как член Цека, я полностью поддерживаю обещание помочь оружием и золотом. И думаю вот, как бы добиться решения, изыскать, получить какую-то сумму и отвезти в счет тех обещанных десяти миллионов… Обещание надобно выполнить. Верно? Ведь турки проливают свою кровь…

— Это все так, — задумчиво проговорил Чичерин. — Да где взять?

— Чрезвычайно интересуюсь личностью Мустафы Кемаль-паши, — сказал Фрунзе.

— Прочтите его письма. Особенно первое — к Ленину. Его декабрьскую радиограмму Ленину… Султанский двор ругает Мустафу дьяволом. А он отвечает: если дело независимости этого потребует, то я и дьяволом стану!

— Есть один вопрос, филологический, что ли. Знаю, члены ангорского правительства называют себя «векилями», на французский переводят — «комиссар», а можно и «министр». В нашей переписке — как?

— «Комиссар». Это импонирует им.

— Кружатся еще тысячи вопросов у меня…

— Обстановка меняется без спроса, вот и вопросы! — засмеялся Чичерин. — Зато политика наша постоянна! Пожалуйста, скажите там, пусть держатся так же. Закавказские республики на произвол не отдадим. Если вновь о Батуме заговорят, то пусть не забывают: не согласимся на пересмотр уже утвержденного Московского договора. Батум принадлежит Советской Республике! Пусть князь Карабекир-паша, командующий Восточным фронтом, не смотрит на Кавказ, как лиса на виноград…

— А ведет армию на Западный фронт…

— Если же заговорят о нашем торговом соглашении с Англией, то пусть не подозревают нас и поймут: Англия надеется торговлей убить Советскую власть, остается враждебной не менее, чем Штаты, которые заявляют, что никогда не признают нас! Напомните, пожалуйста, о двойной политике Англии: одной рукой подписывает договор, а другой — снаряжает антисоветские армии. Впрочем, турки это знают на своем опыте, говорят: «Ангору бьет греческая перчатка, но в ней английская рука». Неплохо сказано!

Распрощались, и Фрунзе ушел.

ИЗ ТЕЛЕГРАММ ЧИЧЕРИНА НАЦАРЕНУСУ

Август, 1921

…Вам поручается сообщить турецкому правительству… чтобы предоставило полную возможность Фрунзе выполнить свою задачу. Его назначение должно подчеркнуть тесную связь Советских Республик с Турцией, и факт поездки такого видного лица, притом главкома, в Ангору в момент поражения должен произвести эффект.

Ввиду Ваших указаний на финансовую катастрофу, я зондирую почву, не удастся ли теперь послать вторые пять миллионов золотых рублей. При наших затруднениях… это нелегко, но я прилагаю усилия.

…Еще раз повторяю, что мы базируемся не на мимолетных ситуациях, а на длительных исторических силах, и поэтому не только не ослабляем наших тесных отношений с Турцией, но, наоборот, усиливаем их. Турецкая национальность не погибнет, и национальное движение достаточно сильно, чтобы в конце концов одержать верх, если даже будут временами капитуляции верхов перед Антантой.

То была главная мысль. Скажем, бывший векиль иностранных дел Бекир Сами-бей совсем уже тесно сошелся с Антантой…

* * *

В августе солнце разило все живое на Малоазийском плоскогорье. Будто недостаточно было огня от ружей, бомб. Сабельные вспышки ослепляли солдат. Раскалились склоны холмов, уложенные телами павших.

Греческий король Константин под зонтом въехал в древний Эскишехир, бросил своим войскам клич: «На Ангору!» И вот его авангард уже у реки Сакарьи.

Турецкая пехота вместе с кавалерией весь день двадцатого с криками «Алла!» то и дело бросалась в контратаки против воинов в белых чулках с помпонами — кипело сражение…

Закат обагрился, тут же и погас, фиолетовым стало небо, затянуло торчащий минарет мечети Дуа-Тепе, в селении, где главная квартира турок. Ночь накрыла землю, и оборвались крики, пальба. Тоскливо заскрипели цикады, стало холодно, запахло майораном — душицей, диким чесноком. Глухой голос верховного главнокомандующего Кемаля где-то во мраке:

— Адъютант, подойди! В Дуа не поеду. Ночую в поле…

Это чтобы утром с вершины холма уловить через трубу ход неприятеля. По ступеням Кемаль сбежал в отрытый солдатами окоп, лег на тюфяки, взглянул на звезды, дрожащие за воздушными струями. Сказал:

— Отсюда не видно зарев, легко усну. Разбудить, если телеграмма.

Однако спать еще не стал, закурил. В ночной тиши пришло раздумье… Запад взял за горло железной рукой… Три года, как окончилась мировая война и развалилась империя.

…В те дни Кемаль со своей Седьмой армией совершал марш из Палестины домой, дошел уже до Александретты у моря. Вдруг с Босфора глупый приказ маршала Иззет-паши: отдайте англичанам этот город, он нужен им для снабжения Алеппо, отдайте — мы бессильны…

Это значило сдать и армию. Кемаль ответил: списку жертв следует положить конец. Но маршал продолжал увещевать: английский генерал обещал снисхождение, дал заверения джентльмена, ответим любезностью. Скрывая ярость, Кемаль с иронией ответил: «Я чувствую себя лишенным той деликатности, которая, очевидно, нужна, чтобы осознать необходимость любезности». Его, конечно, отстранили от армии, но он успел раздать населению ее оружие.

«Я начал борьбу. Мне помогла Россия. Самим своим существованием. Заявлением Ленина о святости нашей борьбы», — подумал Кемаль.

Первые атаки Запада были отбиты… Но худо получилось во Фракии: действующие совместно турецкие и болгарские четы оказались оторванными от главных сил и отступили в Болгарию — не получили поддержки от стамбульских аристократов, османов, которые не верят в победу Турции, подавленные богатством и размахом жестокостей Запада.

«Я поступил безошибочно, обратившись с письмом к Ленину, — думал Кемаль. — Но если теперь падет Ангора, то аристократы поладят с Западом — не будет конца любезностям! — а меня убьют».

Над краем окопа тень заслонила ворох звезд. Голос адъютанта:

— Если не спишь, верховный… Только что векиль обороны Рефет-паша передал из Ангоры: вчера в Сирии французы расформировали армянский легион…

«Адвокат Антанты и султана, — подумал о Рефет-паше Кемаль. — Да!»

— Хорошо. Иди, не мешай мне спать, — сказал Кемаль и другую нащупал в пачке сигарету — изделие французской концессии «Режи» на турецкой земле, родящей превосходный табак.

Когда началось вот это наступление, Англия и Франция заявили о своем будто бы нейтралитете. Но из греческой перчатки не вынута английская рука. Франция желала бы видеть в Ангоре побежденных, податливых, хотела бы, чтобы он, Кемаль, вместе с дымом ее сгоревшей папиросной бумаги с золотой печаткой вдохнул желание выгнать красных из Баку! При мысли о том, что его хотят приобрести в качестве наемника, закипала душа… Но тут же он отдавал себе отчет в том, что единственная цель его жизни — спасти родину, и превращался в холодное железо.

«Согласия с Западом не будет, — твердо решил он. — Москва знает меня… Но поражение установит в Ангоре власть Антанты, и тогда Москве придется подтянуть дивизии… Надо отстоять Ангору… Придется бросить кость поклонникам Антанты, плетущим заговоры. Обмануть их имею право и обязан… Уступку аристократам диктуют обстоятельства. Но нужно найти ее границы. Где граница? Где выход? Как быть? Как понимает меня народ? Каким видит?»

— Еще не спишь, верховный? — послышался наверху теперь взволнованный голос старшего адъютанта. — Особая новость!

— Разве дадите уснуть! Что еще случилось?

— Только что векиль наших иностранных дел господин Юсуф передал: Москва посылает к нам главного командующего войсками Республики Украина, его превосходительство Фрунзе. Что ответить?

Кемаль сразу встал с тюфяка, по ступенькам вышел на холод…

Через девять дней полпред Нацаренус телеграфом передал из Ангоры Чичерину ноту векиля иностранных дел Великого национального собрания: согласны с назначением господина Фрунзе, счастливы, примем хорошо, сообщите как можно скорее о времени прибытия господина Фрунзе, а также каким путем он желает следовать.

Это он, векиль Юсуф Кемаль, подписал весной в Москве Договор о братстве. Образованный, он умеет составлять любезные письма. О пути же следования спрашивает недаром: все пути в Ангору нынче опасные, разорванные. Повсюду пахнет порохом, письма, бывает, идут месяцами. Сам выбирай путь.

Выехать в августе Фрунзе не пришлось. Вскоре после ноты Юсуфа поступило сообщение Нацаренуса и Российского информбюро в Трапезунде о критическом положении Ангоры: армия греческого короля переправилась через Сакарью, бои идут у Полатлы — последней станции перед Ангорой. Летчики с аэропланов швыряют бомбы на ангорский вокзал и вагоны. Государственные учреждения покинули город. Московское представительство, Нацаренус перебрались в Кайсери — на юго-восток.

Назад Дальше