Разве можно оставаться спокойным, когда на виду у всех и под самым носом у руководства действовал враг. И как действовал! Лицемерно прикрываясь хвастливыми словами об успехах и достижениях, он бесцеремонно разваливал не только хозяйство, но и подрывал политико-моральное состояние людей.
«Что может натворить один человек! — думал, вероятно, Иван Петрович. — И как просто! Говорит одно, а делает другое, обещает и не выполняет, сам создает трудности, а сваливает на вышестоящее руководство».
Невольно вспомнилось предупреждение Угрюмова о том, что враги умны и хитры.
Действительно, хитры! Установить налог на шерсть больше, чем дает овца…
Тут Иван Петрович спохватился, сообразив, что вряд ли Суханов мог влиять на налоговую политику. Конечно, нет… Суханов тут ни при чем, но ведь он только «девятка пик». Есть карты и постарше…
Размышляя о вредительской деятельности Суханова, Иван Петрович пришел к неожиданному выводу, о котором следует сказать подробней, потому что этот вывод сыграл в дальнейшей судьбе нашего героя большую роль.
Здесь, на бревне, Иван Петрович понял, что нездоровые настроения и вся критика Оли, доярок и даже сторожихи райпо были направлены не по адресу советской власти, а против вредной деятельности Суханова. Значит, все, что они говорили — правда! Ну, а если правда, то почему это называется нездоровыми настроениями? Почему они нетерпимо относятся к недостаткам, а Суханов наоборот, замалчивает их и говорит только об успехах?
И вот тут-то Ивана Петровича и осенило! Подобно Архимеду, который в «древние времена», с криком «Эврика!», голый выскочил из купальни и побежал домой, чтобы проверить так неожиданно открытую им теорию, Иван Петрович вскочил и, размахивая руками, побежал куда-то по берегу, пока не споткнулся о торчавший на тропинке корень и не упал. Но даже и лежа на влажной земле, он продолжал возбужденно двигать руками и что-то бормотать. Архимед пришел в такой раж потому, что открыл основной закон гидростатики. Ну, а Иван Петрович?.. Он тоже открыл нечто вроде закона. Сформулировать его можно примерно так:
«Недостатки и ошибки критикует человек, не желающий с ними мириться, и критикует их потому, что у него душа болит за дело».
Естественно, напрашивалось и продолжение.
«Замазывает или замалчивает недостатки и ошибки человек, которого они устраивают»…
Здесь мне, как автору, придется вмешаться. С первой половиной открытого Иваном Петровичем закона я полностью согласен, ну а продолжение… он просто не додумал. Конечно, если иметь в виду Суханова, то это так. Враг не будет критиковать наши промахи и недостатки. Они его, действительно, устраивают. Но нельзя же, скажем, Поликарпа Денисовича или других работников Главсовхоза назвать врагами только потому, что они замалчивают недостатки своей системы, причины здесь другие, и причин много.
Во-первых, прежде чем критиковать, надо знать и понимать. Сам Иван Петрович, например, пока не приехал в совхоз, был убежден, что дело здесь обстоит совсем иначе… Примерно так, как сообщалось на собраниях или в отчетах. Во-вторых, не у каждого человека душа болит за дело. Надо еще иметь такую душу, в-третьих… Признание своих собственных недостатков и ошибок называется самокритикой, а это далеко не одно и то же, что и критика. «Самокритикующийся» всегда может регулировать: отобрать то, в чем полезно сказать, понимает — как сказать и для чего сказать. Критикой же называется разговор о чужих недостатках, и критикующий обычно отбирает факты и случаи наиболее яркие, хлесткие, а значит и обидные. Но зачем обижать?.. Русский человек добрый, «жалостливый»… Если критика идет сверху вниз, то это еще ничего. Но если снизу вверх… О-о! Это совсем другое дело. Начальство, как правило, бывает особенно обидчиво и бдительно оберегает свой авторитет.
И наконец, нужно вспомнить еще об одной причине, сильно повлиявшей на критику в минувшие годы. Воспитывать советских людей полагалось только на положительных примерах. Не будем спорить. Положительный пример действительно воспитывает, вдохновляет и вызывает желание подражать, если он приводится вовремя, к месту и не очень назойливо. Короче говоря, когда воспитатель имеет великое чувство меры, в противном же случае, получается иначе…
Читатель, вероятно, еще не забыл, какое широкое распространение получила в те годы эта простая, а для многих и очень удобная теория. В самом деле. Если положительные примеры вызывают желание подражать, то значит, их нужно почаще повторять, а всевозможные недостатки и отрицательные явления нашей действительности в воспитательных целях переделывать или, на худой конец, просто замалчивать. Таким образом, отрицательные люди и плохие руководители автоматически превращались в хороших.
Как было приятно сознавать, что у нас нет ни бюрократов, ни очковтирателей, ни взяточников, ни других отрицательных героев, вызывающих только чувство досады и сожаления за советского человека.
Вполне естественно, что при этом исчезли и всевозможные столкновения между людьми, доказательством чего может служить «теория бесконфликтности», родившаяся в литературе. Незамедлительно появились и художественные произведения, где авторы, по мере своих сил и возможностей, показали всю прелесть этой бесконфликтной жизни.
Само собой разумеется, что Иван Петрович особенно не задумывался о воспитательных задачах положительного примера, потому что был не воспитателем, а воспитанником. Все и всегда он принимал на веру и быстро привык считать, что если критикуют чужие недостатки, то это значит или клевета, или личные счеты, или нездоровые настроения, или просто враждебная вылазка…
Теперь, я думаю, читатель поймет, почему открытие Ивана Петровича привело его в такое возбужденное состояние.
Пока я записывал свои размышления, Иван Петрович уже немного успокоился и, сидя на новом бревне, с блаженной улыбкой смотрел на озеро. Приятно было реабилитировать Олю, доярок и даже сторожиху. На основании открытого им закона было ясно, что они не только не попали под влияние врага, но наоборот, косвенно стремились его разоблачить.
В сухих камышах что-то зашлепало и вдруг раздался оглушительный выстрел. Мысль о том, что стреляют в него, на какое-то мгновение лишила Ивана Петровича способности двигаться, и он даже не сумел вскочить.
В воздух поднялась утка, и грянул второй выстрел, птица упала на воду и сразу нырнула. В кустах послышалась смачная брань, а еще через минуту вышел в замасленной рабочей одежде охотник. В одной руке он держал ружье, а в другой согнутую пополам кепку, в которой что-то лежало. Увидев сидевшего на бревне Ивана Петровича, молодой человек некоторое время удивленно смотрел, не столько на лицо, сколько на новенькие галоши.
— Вот, зараза… Теперь ее не возьмешь. Будет нырять, проклятая, — словно оправдываясь, пояснил он, направляясь к плановику.
— Улетело ваше жаркое! — пошутил Иван Петрович.
— Да. Видно, чуть крыло задел.
Кепку с утиными яйцами охотник положил на землю, ружье прислонил к бревну и сел.
— Ну ничего. Зато яичница есть! — успокоил его Иван Петрович, разглядев содержимое кепки.
— Еще неизвестно. Наверно, насиженные, — недовольно пробормотал тот, расчесывая пальцами и приглаживая взлохмаченные волосы. Затем он вытащил из кармана папиросы и протянул Прохорову. — Закуривай!
— Спасибо, я некурящий.
— Пошел посмотреть, не играет ли где щука. Да нет, уж поздно. Нынче мы много взяли! — похвастал он, зажигая спичку. — Месяц назад я с одного выстрела два пуда взял! Самка была — во! Ужас какая!.. Ну, а теперь все… отыграла.
Иван Петрович слушал с интересом, и даже не подозревал, что имеет дело со злостным браконьером, которого следовало бы привлечь к ответственности. Браконьеры наносят серьезный вред государству, портя и уничтожая рыбу, дичь, зверей в недозволенное время и недозволенными способами. Браконьеры — хищники, живущие минутой удачи и совершенно не думающие о будущем… Впрочем, если сравнить всех браконьеров с одним только министром рыбной промышленности или директором завода, спускающим в реку отходы производства, то вред от браконьерства покажется настолько мизерным, что не стоит о нем и говорить.
— Вы в совхозе работаете? — спросил Иван Петрович.
— Ага! Трактористом.
— Почему же вы на охоте?
— Загораем! Запчастей нет.
— Вот тебе и на… Как же так? В самое горячее время и вдруг трактор стоит, — забеспокоился Иван Петрович. — Почему же вы раньше не позаботились? Надо было выписать!
— А чего выписывать, когда их на складе нет.
— Как нет! Что значит нет! — все больше возмущался Прохоров. — Должны быть!
— Это правильно. Должны, — равнодушно подтвердил тракторист.
— Ну?
— Ну, а нет.
— Фу! Да неужели вам все равно?
— А мне-то что! Я человек маленький, сам вроде тех запчастей. Скажут — делаю! — весело пояснил тракторист. По-видимому, ему понравилось сравнивать себя с запчастями. — Заведут меня — тяну! Не заведут — дым пускаю!
— Ну, а как с остальными машинами? — спросил Иван Петрович.
— С какими машинами?
— С другими? Кроме тракторов, надеюсь, у вас есть и другие машины?
— У-у! Машин у нас до черта. Даже комбайн прислали. Зерносушилка, культиваторы, хлопковые сеялки… Да черт их не знает, какие там еще свалены!
— Почему свалены?
— Потому что без надобности. Культиватор, к примеру, тут не годится. Камни везде. А хлопковые сеялки? Смех один! Или комбайн? Пустили мы его раз как молотилку… так, для пробы.
— Зачем же вы их берете, если они вам не нужны?
— А нас не спрашивают. Присылают и весь разговор… Надо, не надо — бери!
— А где-нибудь в другом месте их не хватает! — снова возмутился Иван Петрович.
— Точно! — согласился охотник. — Там не хватает, а здесь ржавеют. Растаскивают помаленьку. То подшипник снимут, то другое что… В утиль надо сдавать.
Иван Петрович вытащил записную книжку и начал записывать новые факты.
— Чего это вы пишите? — поинтересовался охотник. — Вы кто, корреспондент из газеты, что ли?
— Вроде! — буркнул Иван Петрович.
— О-о! Понятно! — усмехнулся парень. — Вы запишите, что из пяти тракторов у нас только один работает. Четыре на приколе…
Договорить ему не удалось. В кустах раздался пронзительный женский голос:
— Пашка-а…
— Нашла ведь! — с досадой вырвалось у браконьера. — Ты не говори ей, что я тут был, — попросил он, нагибаясь за кепкой и, подхватив ружье, побежал в кусты.
Не прошло и минуты, как в другой стороне затрещал сухой валежник и появилась запыхавшаяся, раскрасневшаяся молодая женщина в желтом сарафане. Был момент, когда она приняла Ивана Петровича за Пашку, и решительно направилась к нему, но, не доходя несколько шагов, остановилась. Приложив ладонь к бровям, увидела, что обозналась.
— Вы не встречали… не проходил тут один бездельник с ружьем? Чумазый такой, в спецовке? — сердито спросила она.
Ивану Петровичу очень хотелось сказать правду, но… какая-то сила удержала. Не мог же мужчина выдать мужчину, когда ясно, что дела тут чисто семейные… Женщина в таком случае поступила бы иначе. Они как-то умеют не солгать, хотя и правды не скажут.
Услышав, что Иван Петрович, вот уже почти час сидит в одиночестве, женщина с презрением посмотрела на него и, махнув рукой, направилась в кусты по следу мужа.
18. Тайник шпиона
Иван Петрович почувствовал известное всем томление в желудке и сообразил, что приближается время обеда. Часы подтвердили, что желудок не ошибся.
Дороги он не знал, но тропинка привела его точно к дому Суханова, хотя и с тыльной стороны. Весь участок оказался скрытым высокими и очень часто посаженными елями, продраться через которые было почти невозможно. Приходилось обходить. В одном месте Иван Петрович заметил между деревьями пространство, где, как ему показалось, можно было пролезть. И ветки здесь почему-то оказались не такими густыми. Приподняв колючие лапы, Иван Петрович увидел близко дом, а через окно склонившегося над столом зоотехника.
Я уверен, что при виде шпиона сердце Ивана Петровича екнуло, и он сразу почувствовал себя в положении Пинкертона. Во всяком случае, он замер с поднятыми руками и долго стоял так, без движения. Когда Суханов выпрямился и зачем-то прошел в конец кухни, Иван Петрович отпустил ветку и вплотную приблизился к стволу. Сейчас он оказался закрытым со всех сторон и прекрасно видел все, что делается в кухне.
Не берусь угадывать, что переживал наш герой, но думаю, что его легко поймут те из читателей, кто, любопытства ради, подглядывает иногда в замочную скважину или, приложив ухо к стене, слушает, о чем говорят в соседней комнате. Правда, мы с вами, дорогой читатель, через Ивана Петровича тоже подглядываем за шпионом, а значит, и наши чувства, хотя и в микроскопической дозе, но чем-то схожи…
Перед Сухановым лежала папка с бумагами, и никакого подозрения она вызвать, конечно, не могла. Мало ли получает зоотехник совхоза всевозможных инструкций, указаний, запросов при таких деятельных руководителях, как Харитонов и Куликов. Вытащив из кармана какой-то документ, Суханов положил его в папку, захлопнул ее и перешел к полкам, на которых стояла посуда. Это было подобие самодельного буфета, приделанного к стене и открытого спереди, здесь он отодвинул одну из досок, а в образовавшуюся щель между бревном и обшивкой засунул папку. Затем поставил доску на место и закрыл ее снятой ранее кастрюлей.
Как видите, я не напрасно задержал ваше внимание. Иван Петрович увидел тайник. Теперь можно думать, что угодно… Что лежит в папке? Не будут же прятаться в тайник распоряжения Главсовхоза…
Где-то за спиной вдруг громко запел петух. От неожиданности Иван Петрович вздрогнул, спрятал голову за дерево, но скоро сообразил, что петухи и куры здесь явление обыкновенное и не могут привлечь внимание шпиона.
Увидев, что Суханов по-прежнему спокоен, он согнулся и осторожно, чтобы не пошевелить ветки, выбрался за еловую изгородь. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, пошел в обход.
Зоотехник встретил его на крыльце.
— Где это вы пропали? — приветливо спросил он. — Я уже с полчаса поджидаю.
— Да все плутаю… не освоился… Дороги у вас без указателей… Грязные, между прочим!
— Весна! Не просохли еще. Проходите, Иван Петрович. Как ваши успехи?
— Да так себе… — неопределенно отвечал Прохоров, снимая в сенях галоши и проходя в знакомую уже кухню. — Не радуют…
— Пожалуйста! Если хотите руки помыть, вот рукомойник, вот мыло, полотенце… сейчас будем обедать. Рюмочку для аппетита выпьете?
— Нет. Спасибо. Я непьющий.
— Сердце, печенка?
— Да… всего понемножку.
— Бывает! А мы тут прикладываемся со скуки. Деваться некуда по вечерам, ну и развлекаемся…
Пока Иван Петрович мыл руки, причесывался, Суханов, с ухватками опытной хозяйки, накрыл на стол, нарезал хлеб, достал из русской печи горячий чугунок.
— Кислые щи любите? — спросил он, размешивая поварешкой густые щи.
— Да-а… Великолепное кушанье!
— Самая русская еда!
— Вы один? — неожиданно спросил Иван Петрович, пододвигая к себе тарелку и почему-то снижая голос.
— Как один? Ах, в доме! Да, сейчас мы одни. Можете говорить свободно. Наверно, что-нибудь Столбоворотов просил?
— А что он может просить? — заинтересовался Прохоров.
— Ну… дровишек подбросить, или насчет дачи…
— Нет. Столбоворотов тут ни при чем… У меня другой разговор. Вернее поручение… — с волнением начал Иван Петрович, разыскивая куда-то затерявшуюся карту. Наконец, он нашел ее в боковом кармане и выложил перед собой на стол. — Ясно?
Взглянув на десятку пик, Суханов сначала вытаращил глаза, и вдруг расхохотался. Смеялся он долго, искренне и, смеясь, сходил в соседнюю комнату. Вернувшись назад, он так же положил на стол, перед собой, девятку пик.
— Ясно! — подтвердил он, и снова засмеялся. — Значит, сыграем! Но здорово вы меня провели! Вот уж никогда бы не подумал…
Серьезным он стал только после того, как получил письмо и, разорвав конверт, занялся чтением.
Читатель, вероятно, помнит, что Иван Петрович не знал содержание письма, и сейчас бросал исподлобья сердитые взгляды на шпиона, недобрым словом вспоминая капитана. В самом деле. Почему он не сообщил, что там написано? Ну хотя бы вкратце.
Чужие секреты всегда интригуют… Не случайно значит считается неприличным шептаться и секретничать в обществе, или говорить на незнакомом языке. В наши дни, с появлением радио, это чувство досады переживал каждый человек. Я знал одного старика, который с удивительным упорством просиживал все вечера возле дорогого радиоприемника, подаренного ему внуком. Поймает, бывало, какую-нибудь станцию: немецкую, английскую или французскую и сидит, склонив голову.