Так мы узнали имя и фамилию своего будущего благодетеля. Веселов не стал уточнять его звание, полномочия и прочие детали. И так было понятно, что милицейская должность в глубинке значила много. Уж охоту-то он способен организовать как надо. Тем более, что сам вызвался.
— Сначала на вокзале зайдете ко мне в отдел. Я там решу с билетами.
Если сказал, значит решит. Тут и обсуждать было нечего. Ужин закончился, а с ним и весь инструктаж. Если не было названо никаких условий, значит их и не было. Охота-то организовывалась, что называется, по все тому же блату. Значит, не гости должны соблюдать какие-то особые правила, а, наоборот, хозяева обязаны их поить, кормить и в целом ублажать.
Несколько дней до пятницы пролетели незаметно. Собираться было просто. Собственно говоря, охотничьи принадлежности состояли из теплой одежды и ружья с боеприпасами. Все было быстро сложено в одну большую кучу у стены. В пятницу пришлось удрать с работы пораньше. Нельзя сказать, что меня отпустили с радостью. Но отпустили, что уже было неплохо.
К пятнице погода лучше не стала. Двадцать с лишним градусов ниже нуля означали, что надо надеть все теплое, что только найдется. Рубашка, на нее свитер. Сверху меховая куртка, хотя и видавшая виды, но еще не успевшая окончательно прохудиться. Толстенные ватные штаны, под них обычные. Боеприпасы, нож, патронташ, валенки, специальные охотничьи варежки — перчатки. На правой был умышленно отрезан указательный палец, чтобы было удобнее нажимать на спусковой крючок. Все это добро пошло прямо в рюкзак. Ну, кажется, готов!
Вовка заехал за мной на своем «жигульке». До Казанского вокзала было совсем близко. Уже минут через двадцать мы притормозили у линейного отдела милиции Казанской железной дороги. Я остался в машине, а Володька, изображая из себя большую важность, отправился на окончательную встречу с Веселовым в его кабинет. Минут через двадцать он вернулся. Было решено оставить машину тут же, рядом с отделом. Чтобы милиционеры сторожили, пока мы будем охотиться. Об этом Володька договорился с самим Анатолием Ивановичем.
И вот мы, нагруженные своим охотничьим багажом, уже идем по перрону. Городская атмосфера сменилась на особый запах железной дороги, который ни с чем не спутаешь. В воздухе пахло сгоревшим каменным углем, которым по-прежнему что-то тут топили. Так пахнет поездка в какие-нибудь далекие края в хорошем пассажирском вагоне.
Поезд стоял где надо, из вагонов выглядывали проводники, торопились пассажиры. Мы плелись вдоль вагонов, выбирая какой получше. За спиной болтались ружья в чехлах, а в руках мы тащили свои рюкзаки. Для пригородной электрички мы бы выглядели вполне пристойно. Там много любителей подледного лова, да и просто жителей подмосковных сел, волокущих в руках самую разную кладь. Но тут-то был все-таки пассажирский поезд, на котором ехала немного другая публика. Проводники поглядывали на нас с некоторым недоумением, а мы все не решались, где остановиться.
Оказалось, что Веселов снабдил нас интересными проездными документами. Дал две маленькие картоночки, очень похожие на те, которые раньше выдавались вместе с билетами на пассажирские поезда. То есть вроде бы плацкарта. Но не плацкарта. Действовали эти картонки следующим образом. Подходишь к любому поезду, который понравился, на любой попавшейся станции. Заходишь в любой вагон и суешь эту самую картонку в нос проводнику. Это значит, что в вагон сел сотрудник транспортной милиции. Так можно ехать сколько хочешь и куда хочешь. Хоть до Владивостока. Если есть свободные места в купе (а они всегда, наверное, есть), то проводник обязан их вам предоставить. В крайнем случае сиди на откидном стульчике в коридоре. В общем, сплошной железнодорожный коммунизм.
Наконец, один из вагонов нам понравился. Это был обычный купейный вагон, но проводник выглядел попроще. Худой, какой-то замученный. Такой не будет задавать ненужные вопросы. Ведь мы со своими ружьями и котомками изображали из себя милиционеров. Что-то вроде секретных оперативников на ответственном задании, переодетых под охотников. Думаю, однако, было видно за версту, что мы за оперативники. Но проводник тем не менее в вагон нас пустил, никаких вопросов не задал, да еще посадил в свободное купе. Правда, от нас как-то все отворачивался и кривил губы. Чая также не предложил. Видно, не сильно любил милицию. Но нам было не до таких тонкостей. Мы расслабились, наслаждаясь первой маленькой победой. Развалились у окна, сняли верхнюю одежду. Вечерело. Поезд тронулся и вскоре за окном побежали дома с освещенными окнами, которые попеременно сменяли то пролески, то переезды.
Конечно, тут же, прямо в купе, можно было перекусить, а то и выпить. Но зачем размениваться? Ведь вскоре нас должен был ждать шикарный стол, который предварял бы такую же шикарную охоту. Володька стал что-то рассказывать о своей работе. Я слушал его вполуха. Власов был комсомольским работником. То есть на самом деле он был химиком. И поначалу работал в соответствующем институте недалеко от Курского вокзала, где изобретали всякие нужные химические вещи. В том числе занимались и порохом, что переводило институт в разряд особо важных государственных учреждений.
Вот в этот институт Власов и попал по распределению. Маленько поработал на младших химических должностях, а потом смекнул, что делать карьеру химика сложно и малоперспективно. Тут же подвернулась и возможность себя проявить на ином поприще. Что-то там такое Владимир сделал, где-то удачно выступил, кое-что организовал. И в результате был избран освобожденным секретарем комсомола этого самого института. Освобожденный — это значит, что занимаешься только комсомолом, и никакой работы по основному профилю. Вся химия с этого момента была полностью заброшена, о чем Володька, по моим наблюдениям, никогда в своей жизни ничуть не жалел. Во всяком случае он никогда не рассказывал никаких историй на химические темы. Хотя имел высшее химическое образование. То ли вся эта химическая наука плохо ему давалась и потому была нелюбимой, то ли он стеснялся своего химического происхождения, я уж и не знаю.
Вообще-то, мне было понятно, почему у Володьки получилась комсомольская карьера. Вида он был не вполне приятного. Тонкие злые губы, прямой римский нос. И колючие недоброжелательные глаза. Самый настоящий комсомольский вожак. Который может строго спросить, если что не так. Но у нас с ним отношения, понятное дело, были приятельскими.
Освобожденным секретарем дело, кстати, не кончилось. Власова через годик-другой вдруг пригласили на должность третьего секретаря райкома ВЛКСМ Бауманского района столицы. Куда он с успехом и перешел. В его ведении оказался в том числе Микояновский мясокомбинат со всеми своими колбасами и прочими мясными изделиями. То есть по обычным московским меркам Вовкина жизнь к этому моменту уже удалась в полной мере, дальше можно было не дергаться, а просто жить в свое удовольствие прямо до пенсии. Но Власов был какой-то вечно недовольный. Все ему было не так да не эдак. В конце концов это его недовольство сыграло с ним плохую шутку. Но это уже, как говорят, другая история.
Сейчас он просто сидел напротив меня и рассказывал про внутрирайкомовские интриги, про плохого и глупого второго секретаря, про то, какой он сам умный и грамотный, а это никто не ценит. Все это было, в общем, интересно, но не слишком. Я слушал и лениво, впопад и невпопад, поддакивал. Колеса перестукивали, вагон покачивало. Мы ехали навстречу приятному мероприятию.
Поездка продолжалась уже достаточно долго. Наконец очередь дошла и до нашей станции. Мы заранее оделись, перешли в тамбур и приготовились к высадке. Скрипнули тормоза, наш поезд дернулся и замер.
Мы с Вовкой с некоторым трудом слезли с высокой подножки и начали оглядываться. Однако на перроне не было никого, кто выглядел бы как местный милиционер. Вообще почти никого не было. Кстати, это был даже и не перрон, а просто площадка вдоль железнодорожного пути. Было уже довольно поздно, станционное освещение тусклое. Вдоль поезда дул пронзительный ветер с острой ледяной крошкой.
Стало как-то совсем сиротливо и неуютно. Куда нас черт занес?! А если Веселов не смог созвониться? А если кто-то что-то там не так понял? А если мы перепутали станцию? И что, теперь, на ночь глядя, будем ловить поезд в сторону Москвы? А если он будет только утром? Тем временем наш состав дернулся, медленно поехал, потом набрал ход и вскоре скрылся за красным светофором. Мы остались совсем одни.
Однако вскоре наши горестные мысли были прерваны самым неожиданным образом. Из ниоткуда вдруг нарисовался какой-то дядька. Где он находился до этого, понять было невозможно. Но вот не было никого, и вдруг появился. Вида он был совсем не милицейского. Среднего роста, постарше нас лет на десять. Не сильно упитанный. Одет в телогрейку и шапку с завязанными сзади ушами. Лицо поначалу мы даже и не разглядели. Было темно, к тому же он наклонял голову от ветра.
— От Веселова? — довольно лаконично проговорил он, не потрудившись даже поздороваться. Или поздоровался, а мы не расслышали? Мы при этих словах радостно закивали головами и кинулись трясти руку нашему спасителю. Значит, ночевать на путях этого полустанка не придется. Мы представились, сказали что-то еще, но мужик не очень-то и прислушивался к нашим словам.
— Пошли со мной, тут недалеко.
Что именно недалеко? Дом, в котором мы остановимся на ночь? Поначалу я именно так и подумал. Однако оказалось, что «недалеко» находилось лишь транспортное средство. Мужик шел впереди, уверенно заворачивая в какие-то темные проходы. Мы толкались за ним со своими рюкзаками. Вообще, что это за тип? Что, сам местный блюститель закона не мог подойти и встретить нас? Но, как потом оказалось, Телогрейка и был нашим милиционером по имени Сергей, предложившим Веселову устроить эту самую охоту.
В конце концов мы вырвались из станционных закутков и оказались на местной проселочной дороге. Она была покрыта плохо укатанным снежным настом. Собственно говоря, понять, что это именно дорога, а не просто пространство между домами, можно было только по окружающим предметам — телеграфным столбам и каким-то заборам в отдалении. Было ясно, что транспорт движется по ней только изредка, для коротких местных поездок.
Что, тут конец нашего перехода? Однако наш провожатый, кажется, не спешил зайти в какой-нибудь близлежащий дом. Он притормозил, помедлил, покрутил головой туда и сюда. Забыл, который из домов наш? Мы за его спиной переминались с ноги на ногу, снежок скрипел под ногами. А дядька все озирался, как будто кого-то искал. Может, мы ждем кого-то, кто должен подъехать? Мы уже были готовы пуститься в расспросы. Но тут оглядывание по сторонам прекратилось без какой-либо видимой причины, Сергей пришел к какому-то выводу и промолвил с некоторой неуверенностью в голосе:
— Сейчас немножко проедемся. Вы не против?
Мы были не против, хотя из этих слов стало ясно, что никакого дома тут не предвидится. А надо будет еще куда-то ехать. Впрочем, почему бы и нет? На то и охота, чтобы куда-то ехать.
После этих Сережиных слов я подумал, что вот сейчас мы подойдем к какому-нибудь автомобильчику, например, вроде моих «жигулей», или в крайнем случае к милицейской машине. Сядем на теплые креслица — и вперед, к натопленному дому и хорошему столу! Давно пора. Однако никаких автомобилей в пределах прямой видимости вообще-то не наблюдалось.
Сергей энергично двинулся дальше, вдоль этой самой то ли улочки, то ли дороги, а мы, подхватив рюкзаки и ружья, которые к этому моменту уже успели пристроить на снегу, рванулись за ним. Все-таки где же наша машина? Никаких машин по-прежнему видно не было.
Еще несколько минут, и рядом с калиткой довольно неприметного домика наконец обнаружился мотоцикл с коляской. Это был совсем не милицейский мотоцикл, а самый обычный, довольно затертый и пошарпанный, при этом засыпанный снегом. Получалось, что наш провожатый приехал сюда не на нем? А на чем? Или он тут был у кого-то в гостях? Все эти безответные вопросы молнией промелькнули у меня в голове.
Вообще, все это было так неожиданно, что мы с Володькой даже и не осознали поначалу, чем чревата подобная ситуация. Мотоцикл так мотоцикл. Даже интересно слегка прокатиться на таком устройстве. Как же, настоящая местная экзотика! Единственно, неудобно, да и тесновато.
Разместиться удалось с трудом. Кое-как приторочили рюкзаки и ружья, что-то взяли на руки. Власов сел сзади водителя, а я с некоторым усилием втиснулся в коляску. Какая же она маленькая! Ноги уперлись в железные борта, и их пришлось довольно неудобно поджать. Как я ни пытался разместиться поудобнее, это не получалось. Ладно, можно несколько минут потерпеть.
Наш Сергей завел свой драндулет, хотя далеко не с первой попытки. Тот наконец затарахтел так, что захотелось заткнуть уши. Нас окутало облако выхлопных газов. Порыв ветра отогнал их, но новая порция вновь накрыла с головой. Наконец мотоцикл дернулся, потом еще раз и с трудом покатил по заснеженной дороге.
Уже через несколько секунд этой поездки меня вдруг начал пробирать немыслимо холодный ветер. Он жег, студил, кажется, до самых костей. Это было совсем неожиданно и оттого вдвойне неприятно. Или втройне. Я никогда не ездил на мотоцикле зимой и совсем не представлял, что это значит.
Не припомню, чтобы когда-нибудь в своей жизни я так мерз. Я, кажется, даже не трясся. Холодно было просто до боли. Я корчился в своей коляске, закрывая то лицо, то поджимая рукава, то запахивая поплотнее свою куртку. Но ничего не помогало, мороз забирался в каждую щелку, постепенно охватывал меня целиком, от макушки до пальцев ног. Тут я оценил значение слов «промерз до костей». Хотя скорость была, в сущности, ерундовая. Я сильно пожалел, что не надел в поезде валенки. Но кто же ждал такого оборота событий? Впрочем, валенки тоже вряд ли сильно бы помогли.
Когда же это кончится? Мы все ехали и ехали и все не могли доехать. Я объективно не могу сказать, сколько это продолжалось. Время разделилось на множество отдельных секунд. Каждую из этих секунд я усилием воли отдельно преодолевал, борясь с холодом. Мне показалось, что прошло не менее получаса. Явственно однако помню, что тут ко мне пришло еще одно довольно острое чувство. Мне вдруг стало очень жалко и этого нашего милиционера Серегу, и всю нашу милицию в целом. Ясно, что у него не было никакого «жигуля». И бедолага ездил на свою работу на этом мотоцикле. Каждый день, и в хорошую, и в плохую погоду. «Или он вообще не боится холода?» — вдруг поразила меня нехорошая догадка. Бывают же такие люди, «моржи», которые запросто зимой ходят босиком по снегу и купаются в проруби. Вот он и катается себе в удовольствие на открытом мотоцикле. То есть один ненормальный сейчас насмерть заморозит двух нормальных! Впрочем, почему двух? О Володьке я в этот момент точно не думал. Мне вполне хватало и собственных ощущений.
Я еще раз искоса глянул на водителя. «Морж» или не «морж», но наш Сергей внешне держался как ни в чем не бывало. Кстати, на нем не было ни мотоциклетного шлема, ни даже очков. А ледяной встречный ветер, кажется, стал еще пронзительнее.
Мы наконец подкатили к какому-то деревенскому домику на краю поселка, прямо у леса. Я бы даже сказал, что домик стоял уже прямо в лесу. А другие дома виднелись лишь вдали. Похоже, ледяная поездка подошла к завершению. Я просто не мог поверить в свое спасение.
Интересно, что мне стало тепло не тогда, когда я зашел в избу. А раньше, когда мотоцикл только остановился. Воздух вокруг тоже вдруг утихомирился, угомонился, перестал меня терзать. Телу было еще очень холодно, но умом я понял, что пытка стужей уже закончилась. И это было очень приятное чувство, которое само по себе меня согрело. Так себя чувствуют, наверное, жертвы кораблекрушения, когда на горизонте появляется спасительный парус.
В нашем случае роль паруса играла избушка нашего милицейского друга. Мы остановились перед воротами. Володька неуклюже соскочил с мотоцикла. А я в свою очередь попытался вылезти из коляски. Не тут-то было! Ноги затекли, замерзли и никак меня не слушались. Я стал так неуклюже и беспомощно ворочаться, что Власов счел необходимым мне помочь.
— Я со-сем околел! — это все, что я смог вымолвить, шевеля непослушными губами. Даже слово «совсем» мне не удалось толком выговорить. А на большее у меня просто не было слов. Володя только покачал головой в ответ, как бы с укором и осуждением в отношении нашего хозяина. Видно, он тоже сильно промерз. Но жаловаться было не с руки — ведь инициатором нашего путешествия был сам Власов.
Наконец я вырвался из плена жестяного сооружения и захромал по снежку, волоча за собой свой рюкзачок и ружье. Странно, но Сергей никак не озаботился нашим состоянием после ледяной поездки. Не понимал, что нам могло быть холодно? Вообще не понимал страданий других людей? Я этого очень сильно не исключаю. Ведь почему-то он пошел именно в милицию, а не на завод и не в колхоз. Хотя что я хочу сказать этой фразой? Что в милицию идут бессердечные люди, к тому же с садистскими наклонностями?