Ну и черт с ним. Главное, что он подстрелил свою утку. Значит, все было не зря. Я оставил со своими расспросами бедного Михаила Степановича и направил лодку в сторону дачи. Было светло и спокойно. Я бы даже сказал: природа демонстрировала полную безмятежность. Ничто не напоминало о том, что только что, несколько часов назад, я чуть не отправил всю честную компанию на дно великой русской реки.
То охотничье мероприятие дальше прошло без каких-либо осложнений. Опять было застолье. Опять дорогие гости слегка перебрали. Но в этот раз уже не до смертельного состояния. До машины дошли. Интересно, что Капица отказался забрать с собой свою добычу. Сказал, что якобы у него дома ненавидят все подобные трофеи. И просто отправляют их в мусорное ведро. Мне это было довольно удивительно. В моей семье все, что было добыто на охоте, только приветствовалось и съедалось с особым удовольствием.
Эта «дипломатическая охота» вопреки ожиданиям никак не сказалась на моей дальнейшей карьере. Никуда меня особенно не продвинули, не послали и не назначили. Хотя не исключено, что охота все-таки сказалась. Могли, например, прижать, чего-нибудь лишить, в чем-то ограничить. Но не прижали, не лишили, не ограничили. И то слава богу!
Охота — пуще неволи
Охотничье мероприятие с известными дипломатами почему-то напомнило мне и другие охотничьи приключения. Почему, не могу понять. Но связь именно такая — дипломатическая. Спишем это на особенности нашего мозга. То по непонятным причинам мы что-то забываем. А то вдруг что-то вдруг всплывет в памяти, и не поймешь, почему и отчего.
Так вот, где-то еще в начале семидесятых годов я охотился вместе с отцом на все ту же неизменную дичь — диких уток. Дело было под Минском, в одном рыбхозе. То есть там, где разводят рыбу, и где много прудов. А на них, как известно, любят садиться утки. Рыбхоз действительно состоял из множества довольно больших прямоугольных прудов, разделенных высокими дамбами. Пруды заросли осокой и служили прекрасным прибежищем для уток. Наверное, они тут не только прятались, но и добывали себе достаточно легкое пропитание. Сюда мы в тот раз и приехали на охоту. Конечно же, это считалась настоящей генеральской охотой. Посторонних лиц на охраняемых прудах не было. Места было много, уток тоже хватало.
Старшие охотники куда-то отправились, а я пошел бродить по дамбам в надежде подстрелить либо с подъема, либо на перелете. В это время я охотился еще не с автоматом, а с ружьем, которое отец привез из Китая. Это было вообще-то неплохое ружье. С гравировкой, буковым прикладом. Но 16й калибр. То есть стрелять-то оно стреляло. Но заряд был поменьше и расстояние уверенного выстрела существенно покороче. Вообще, дробовики стреляют недалеко, особенно мелкой дробью. А тут тем более. Если же еще умножить на мое неумение точно стрелять навскидку, то получалось совсем не очень хорошо. Получалось плохо. Я мог подстрелить только случайно. Или в том случае, если утка делала попытку сесть прямо мне на голову. Но последнего не происходило почти никогда. В результате я если и стрелял, то на слишком большом расстоянии и, конечно же, не мог убить никакую пристойную дичь.
Уток я видел, но достать никак не мог. Что было довольно обидно. Другие охотники приходили с добычей, да еще по несколько штук. Я же брел к привалу, как правило, пустой. Хотя на каждую охоту тщательно готовил удавку, на которую предполагал за шею подвесить убитую утку. Ох, как же редко в то время оказывалась нужна та удавка!
Кстати, отец был в Китае не просто так. Это была командировка, покрытая государственной тайной. Наше правительство подослало своих наиболее опытных летчиков для того, чтобы они помогли Северной Корее отбиться от американцев. Вообще-то, это были не просто американцы, а американцы в голубых касках. Попросту говоря, войска ООН. А мой отец помогал воевать против этих самых войск Организации Объединенных Наций, направленных туда по резолюции Совбеза ООН для поддержания международного мира и безопасности. Потому его миссия представляла тогда большую государственную тайну.
Кстати, уже в наше время я как-то смотрел передачу по National Geographic о той самой войне в Корее. Передача была довольно интересной. Американцы пытались расхваливать свои самолеты и одновременно оправдывались, почему они ту войну проиграли. Поначалу все складывалось хорошо. Американские пилоты сбивали корейцев на советских самолетах в неисчислимом количестве. Соответственно, наземные войска (то есть формально — «голубые каски», войска ООН) наступали без каких-либо препятствий. Однако в какой-то момент все вдруг изменилось. Корейские самолеты вдруг перестали сбиваться. А стали сбиваться американские самолеты. В результате прикрытия наземных войск с воздуха не стало, там возросли потери. И американцы остановились в середине Корейского полуострова по линии, которая теперь и является государственной границей между Южной Кореей и КНДР.
Так вот, американские эксперты в той кинопередаче вот как объяснили этот неожиданной перелом в войне. Со стороны СССР в помощь корейцам прибыли военные летчики, прошедшие школу Второй мировой войны. И эти самые советские летчики стали поступать, по словам экспертов, «нечестно». Эта самая «нечестность» заключалась в следующем. Они стали встречать американские самолеты не абы где, а там, где у тех уже почти кончалось горючее на обратную дорогу. В результате американские пилоты не могли «плести» сложных воздушных маневров в воздухе — на это у них просто не было времени. А как только они разворачивались домой (читай: начинали драпать во все лопатки), их тут же и сбивали.
Слушая эти неуклюжие рассуждения американских военспецов, я только ухмылялся. Ведь именно таким способом в свое время английские пилоты смогли переломить битву в воздухе с фашистами и именно поэтому Великобритания избежала немецкого вторжения. При этом никто из англичан не считал и не считает, что кто-то поступал «нечестно».
В этот самый момент передачи вдруг возникло изображение, которое заставило меня просто подскочить на месте. Когда по National Geographic рассказывалось о прибытии опытных советских пилотов и об их «нечестности», на экране в качестве подтверждения возникла картинка двух человек. Они стояли на чем-то вроде трибуны Мавзолея Ленина, беседовали между собой и при этом довольно-таки насмешливо ухмылялись. Узнать их было совсем несложно. Одним был известный советский летчик-истребитель, трижды Герой Советского Союза Покрышкин Александр Иванович. А вторым был мой отец! Как мне показалось, он ухмылялся особо издевательски. Кинорежиссеры действительно нашли удачный кадр. Из их сюжета как бы следовало, что корейская война против войск Организации Объединенных Наций была выиграна в силу значительного вклада именно моего отца. Я не знаю, что могло бы в тот момент доставить мне большее удовлетворение.
Я опять отвлекся. Впрочем, война в Корее — это интересный эпизод, согласитесь. Итак вернемся к ружью. Именно с той войны отец и привез мне упомянутое ружье, Иж-17, кажется. Это был экспортный вариант, особо высокое качество. Да еще с такой особо секретной войны. То есть, с одной стороны, почти боевое оружие. А, с другой стороны, попасть во что-либо из него было очень непросто, особенно для восемнадцатилетнего подростка.
В этот раз прогулка продолжалась особо долго. Я крутил головой во все стороны, ожидая, что может налететь утиная стайка. Одновременно осторожно обходил травяные заросли, кусты. Я даже крался. Тихо-тихо почти переползал, стараясь оставаться незаметным. Я думал, что если я не вижу утку, то, скорее всего, и она меня не видит. Вот я сейчас так осторожненько обойду куст, потом гляну на воду, а там утка! Но никакой утки все не попадалось. То ли их просто в таких местах не было. То ли я крался недостаточно аккуратно. Можно ведь совсем немного подшуметь, и осторожная дичь просто зайдет в камыш. Такую ни за что не заметишь!
В общем, все мои попытки были тщетными. Уток видно не было. Скорее всего, они все попрятались в гуще осоки поближе к середине пруда. А может, сидели под берегом и не вылетали, несмотря на мое приближение и топтание вокруг и рядом.
Наконец сквозь несколько кустов осоки я разглядел одинокую утку, которая неторопливо плыла справа налево. Видимо, она не замечала меня сквозь траву, тем более что расстояние между нами было не менее сорока метров. Я не верил своему счастью. Потихоньку поднял ружье, снял с предохранителя, тщательно прицелился и наконец ударил. Тотчас вскочил в полный рост, ожидая, что утка будет пытаться улететь, и я ее тут же добью из второго ствола. Однако, на удивление, выстрел оказался удачным, утка тут же перевернулась кверху лапами.
Что-то надо было делать. Как достать желанную добычу? Лодки нет, ветер не к берегу, ее не прибьет. По всему выходило, что надо лезть в воду. А дело было уже в конце октября. Холодно. В такое время даже спьяну в воду не лазят. Но известное дело, охота пуще неволи. А для меня, восемнадцатилетнего мальчишки — тем более. Я вообще как сумасшедший был, так любил охотиться. В общем, я разделся, снял все свои многочисленные одежки и поплыл. Вода, ясное дело, просто обжигала. Но по большому счету терпеть все-таки было можно. Уже метров с двадцати я увидел, что ноги у моей утки какие-то не такие, куриные. Еще миг, и стало ясно, что я шлепнул не утку, а чайку. Спутал на расстоянии, да сквозь траву ее силуэт с уткой.
Тут надо было просто повернуться и плыть назад. Но я почему-то по инерции догреб до своей «добычи» и, схватив ее, поплыл назад. Вышел на дамбу и бросил чайку в траву, рядом с одеждой. Но тут вдруг с другой стороны дамбы подплыла лодка с двумя охотниками. Один из них вылез и встал рядом со мной, оглядываясь по сторонам. Вообще-то подстрелить чайку вместо утки — позор для нормального охотника. А лазить за ней в воду в октябре — это еще хуже. Я ногой пнул свою одежду на чайку. Дядька все стоял. Мне было холодно и надо было одеваться. Так я и поступил, но одежду натягивал очень медленно, тянул время. Сейчас охотник уйдет, и я спокойно выкину свою чайку. Но он как нарочно не уходил, все стоял и оглядывался. Деваться было некуда. Медленно-медленно я поднял куртку, которая последней лежала на несчастной птице. Потом наклонился, поднял ее и кинул в воду. С каким же отвращением я ее кинул, это не описать никакими словами! Дядька вроде бы даже не смотрел на мои телодвижения. Но вскоре повернулся и ушел. А я остался. Да, по-всякому бывает на охоте. Некоторые истории расскажешь только лет через двадцать, а то и вовсе промолчишь.
В воду приходилось лазить не только по своей воле. Однажды на тех же самых прудах рыбхоза я вновь охотился на утку на перелете. У меня к этому времени уже был автомат. Понятное дело, к нему я брал чуть не сотню патронов. Вдруг налетит масса уток, а у меня кончились патроны? Мальчишество, конечно, но я не видел никакого вреда в количестве. Ну, немножко тяжело, что тут такого плохого? Оказывается, судьба, если захочет, может так ловко спрятаться в каких-то внешне малозначительных деталях, что в жизни не предугадаешь…
Пытаясь добыть уток, я в конце концов сошел с дамбы на узкую полоску земли, вдающуюся в воду. С одной стороны вода утекала под дамбу в перепускную трубу. Там был своеобразный канал. Воду из пруда через такую трубу в конце лета постепенно спускают. Рыбе деваться некуда, она переплывает в более глубокое место. То есть шаг за шагом приближается к перепускной трубе. Наконец вся вода спущена, а вся рыба из пруда оказывается в этом глубоком канале перед трубой. Тут ее прямо ковшом вычерпывают и грузят в машину.
Именно тут я и стоял, разглядывая окрестные кустики, торчащие из воды. Что-то показалось мне достойным внимания. Однако для того, чтобы разглядеть сомнительный куст, надо было пройти немного прямо по откосу над каналом. Откос был, в сущности, не крутой, достаточно ровный, поросший травой. Иначе говоря, искусственного происхождения. На него-то я и ступил.
Была осень, часто шел дождь, трава была мокрая. В общем, со всей своей амуницией вместе с болотными сапогами я вдруг стал медленно сползать к воде. Попытался судорожно схватиться за что-нибудь левой рукой. Не получилось. Рука скользнула по траве и мокрой вязкой земле. Сапоги ушли в воду. Однако дна я не достал. Оказывается, под откосом в воде был крутой глубокий обрыв!
В конце концов я доскользил до того, что вода стала мне по грудь. Сапоги так и не доставали до дна, весь я держался, что называется, ни на чем. Левой рукой вцепился кое-как в какой-то клочок земли, вот и все. Патроны тянули вниз, причем так нешуточно, что стало ясно — ухни я сейчас весь в воду, и пойду со своими сапогами и патронами прямо на дно, в ледяную воду. Пора было бросать ружье. Жалко. А что делать? Потом его и не выловишь из этой канавы.
Все-таки я помедлил и как-то добился стабильности своего положения. Хоть и по горло в ледяной воде, но дальше не скользил. Кое-как, перебирая руками, в одной из которых сжимал ружье, я пополз к той части полуострова, где скат был не такой крутой. Медленно, но это мне все-таки удалось. Ни холода, ни воды я не чувствовал. Только бешеное напряжение в пальцах, которыми царапался по мокрой почве. Наконец я зацепился попрочнее и мало-помалу выбрался на берег. Надо было выжимать одежду. Только тут я почувствовал, как замерз. Меня трясло. Снял сапоги, куртку, брюки. Ледяной ветер просто пронизывал. Самое же ужасное было вновь одеваться в свою амуницию, пусть отжатую, но смертельно холодную.
Самое забавное, что хоть и мокрый, но я продолжал в тот день охотиться. И не простудился. Правду говорят, охота пуще неволи. А ведь на самом деле я почти чудом в тот раз избежал гибели.
Припять
Однажды мой друг, бывший одноклассник Борис Золотоверхий пригласил меня на охоту в Белоруссию. Я с радостью согласился. Моя жена Вера тоже вызвалась меня сопровождать. Мы еще мало к этому моменту прожили вместе, и ей было интересно посмотреть на меня в новой ситуации.
Быстро собрались, подъехали на Белорусский вокзал и утром следующего дня были уже в Минске. Борис нас встретил на вокзале. На его машине мы доехали до Борькиной квартиры. Там довольно быстро окончательно собрались. И сразу же выехали на охоту.
Вообще-то, я уже в Москве знал, куда именно мы едем. На Припять! То есть на ту самую реку, на которой находится аварийный ядерный реактор в Чернобыле. И именно в тот самый район в Белоруссии, который пострадал от радиоактивного загрязнения. Конечно, с момента аварии прошли уже годы. Считается, что за год тяжелые радиоактивные элементы погружаются в почву сантиметров на двадцать. То есть за четыре года большинство радионуклидов должны были быть на глубине одного метра. Но это в теории. На практике, конечно же, все происходило не так. Часть радиации попала в природный круговорот. То она находилась в листьях, то в тех насекомых или животных, которые съели эти листья. А потом могла попасть и на стол жителям пораженного района. Рыба могла съесть что-то со дна. А потом кто-то эту рыбу поймал и зажарил…
Кроме того, в некоторых местах почва была не такая уж и мягкая. Если каменистая, то радионуклиды, понятное дело, уходили вглубь намного медленнее. А еще радиацией могли быть заражены такие предметы, которые никуда не девались со временем. Древесина, гравий, металлические изделия. Да мало ли что еще!
Я сегодня с удивлением смотрю на того Володю Трофимова, который согласился на подобную поездку. Ведь ясно было, что это довольно опасное мероприятие. Но вот согласился. А почему? Во-первых, не мог отказать себе в удовольствии пообщаться со своим другом. Уж очень это было приятное общение. Во-вторых, нельзя сбрасывать со счетов то, что я по своей сути, может быть, немного авантюрист. Особенно в те, молодые годы. Кроме того, мне было просто любопытно. Что это за места такие? И насколько правда все то, что нам рассказывали про радиацию и саму аварию?
В общем, было принято решение поехать. Единственно, я взял с собой хороший дозиметр. Решил им мерить все и вся. Чтобы сразу выявить источник радиации и избежать радиоактивного облучения. Звучит по-детски. Но приборчик надо было взять по-любому. Тут и спорить было не о чем.
И вот мы уже сидим в Борькином автомобиле, «жигульке», называемом в простонародье «зубилом». И летим по шоссе в сторону Припяти и всей этой треклятой радиации. За окном мелькают осины да березы. А также хвойная растительность. Обычный для Белоруссии ландшафт. Что-то нас там впереди ждет?
По дороге Борис произнес речь. Понятно, что Припять была в полной мере в зоне радиоактивного поражения. Но Борис уверил, что жизнь наша будет вне опасности. А ехали мы к каким-то чуть ли не родственникам Бориса. Не к родственникам, конечно. Но к очень близким и надежным знакомым. Настолько надежным, что те гарантировали полную безопасность на любых стадиях охоты.
Вообще-то, вся эта речь была вполне излишней. Я и так был уже достаточно взрослым человеком. И с самого первого момента понимал, что такое Припять, и что такое зона радиоактивного заражения. Я ехал туда вполне осознанно. И рассчитывал, что буду вести себя там достаточно разумно. Настолько разумно, чтобы не поставить под угрозу свое здоровье. Хотя надо согласиться, что ссылки на уверения местных жителей добавили мне спокойствия. Конечно, люди в подобной ситуации склонны приукрашивать свое положение. Потому что иначе непонятно, зачем они там вообще живут.