Но одновременно было также ясно, что не настолько там плохо, чтобы совсем уж шарахаться и бояться.
Компания у нас на самом деле подобралась не такая уж и маленькая. Я и Вера. Сам Борис, а также его жена Лена. А еще их приятель Жорка. Он был сербом по национальности, но жил в Белоруссии. Худой такой, высокий. И довольно веселый. В чем-то, наверное, похожий на меня.
Доехали мы довольно быстро. И первое, что сделали, — это вооружились моим дозиметром и пошли внимательно обследовать окрестности. Приехали мы в самую обычную белорусскую деревню. Но тут были уже не хаты, а все-таки дома. В том числе и каменные. То есть это был почти поселок. А значит, достаточно цивилизованное место и достаточно грамотные люди, а не просто деревенские «лапти».
Поселили нас в одноэтажном каменном домике, не то чтобы в середине поселка. Но и не совсем на отшибе. А так, просто немного с краю. Хозяева были предельно радушны. Они были искренне рады нашему приезду. Мы почувствовали себя важными гостями из каких-то далеких и очень цивилизованных столиц. Однако хозяйство было довольно бедным. Можно сказать, почти обычная белорусская семья.
Во дворе хозяйского дома дозиметр сразу показал около двадцати миллирентген в час. Это совсем не смертельный уровень, но фон все-таки слегка повышенный. Это значило только одно — в нашем дворе присутствовали радиоактивные изотопы. Пусть немного. Но присутствовали. В любом случае ничего хорошего в этом не было. От радиации можно ведь пострадать по-разному. Одно дело попасть под излучение внешнего источника. Неприятно, но далеко не всегда по-настоящему опасно. Совсем другое дело — вдохнуть или съесть с пищей микроскопический кусочек изотопа. Именно такие кусочки-песчинки в совокупности и создают повышенный фон на почве. Кусочек прилипнет где-нибудь к кишечнику, создаст там на небольшом участке очень высокий фон, и привет, пиши пропало.
Помимо двора другие места у нас беспокойства не вызвали. Единственно, внутри печки был совсем высокий фон, почти сто миллирентген. Но туда ведь никто кроме нас, любопытных приезжих, не пытался залезть. А откуда он взялся, этот фон, было понятно. В печке жгут дрова. А дрова берут из леса. Лес же тот — зараженный. Может быть, в целом в нем не так уж и много радиоактивных источников. Но если сжечь много дров, что-то из радиации обязательно зацепится за печку. Вот потому-то и возник такой фон.
Особо неприятный момент возник, однако, когда мы стали тыкать дозиметром вообще направо и налево и наконец наткнулись на местного жителя, очень симпатичного молодого парня. Я повел дозиметром вдоль него, наверное, пытаясь на всякий случай померить радиоактивность на одежде. Но дозиметр вдруг показал высокие цифры. Я вздрогнул, глянул на парня. Однако для него, похоже, это не было новостью. Что, носит радиоактивную одежду? Я включил режим измерения еще раз и наконец понял, в чем дело. У парня был высокий фон у щитовидной железы. Он сам об этом знал и как-то виновато улыбался, как будто доставил нам какое-то неудобство. Нам действительно стало неудобно. Мы тут балуемся со своим приборчиком, а перед нами стоит человек, который фактически обречен на гибель. Что случилось с ним, было тоже вполне понятно. Один из источников радиации — изотоп йода. И он имеет обыкновение застревать в щитовидной железе. В этой связи в случае попадания в зону поражения было необходимо глотать какие-то препараты, содержащие йод. Этот йод оседал в щитовидной железе. И занимал в ней место, которое мог бы занять уже радиоактивный йод. В результате тот не задерживался в организме и попросту выходил вон. Но в этом нашем случае парень в силу каких-то причин не съел вовремя нужный препарат (да откуда они, это препараты, в такой глубинке). И нахватался радиации в полной мере. Собственно говоря, мы не особенно в него и тыкали своим дозиметром. Тот показал излишний уровень уже на расстоянии почти в метр.
На следующий же день мы отправились на охоту, за утками. Для начала за нами утром зашел местный егерь. Это был молодой парень, лет двадцати пяти, не более, худой, но не высокий. Одет он был предельно просто — штаны, которые когда-то были джинсами, да свитерок серо-зеленого цвета, как раз под болото. На ногах его были простые кроссовки. Я бы не сказал, что он был какого-то особо интеллектуального вида. Но в любом случае ум на его лице читался. Он предложил для начала просто побродить по окрестностям, где пруды и протоки перемежались с сухими местами. Мы согласились. Несомненно, в таких местах могли быть утки.
Вера вызывалась сходить на эту охоту вместе с нами. Так сказать, своими глазами посмотреть, что это за штука такая — охота. Тем более охота на уток. Для этой цели она выпросила у Лены сапожки, белые такие, но уже не новые. Я же напялил болотные сапоги, высокие, во всю длину ноги. Были они немножко тяжеловаты, зато я рассчитывал получить больше свободы маневра на воде. При этом я с видом превосходства поглядывал на обувь нашего егеря. «Ну, — решил я, — вы, господа, видимо, планируете вообще ходить только по сухому. А я буду заходить в воду и в результате настреляю полную сумку дичи. Кто ленится и не хочет носить тяжелые болотные сапоги, тот окажется без добычи». Вот именно так я тогда и подумал, и никак иначе. Потом, однако, выяснилось, что кроссовки на ногах нашего егеря, а по совместительству гида, были одеты не совсем случайно.
Сначала мы пошли влево, по дороге. Справа была какая-то канава, заполненная водой, а слева широкая, метров в триста шириной низина, заросшая невысокой осокой. Неожиданно сзади, тоже слева от нас выскочила стайка уток. Шли они параллельно нам, но далеко, метрах в ста, поэтому я даже не стал сдергивать ружье с плеча. Жора же решил иначе. Он снял свое ружье, стал прицеливаться, повел им. И вдруг выстрелил. К моему удивлению одна из уток перестала махать крыльями и по крутой траектории спикировала вниз. Через пару секунд она плюхнулась на лужок с осокой.
Меня удивила вся эта стрельба. У Жорки патроны были заряжены мелкой дробью. Видимо он каким-то чудом попал утке в голову или шею. Именно так ведет себя утка, когда ей попадают в голову. Она перестает хлопать крыльями. Вообще перестает совершать какие-либо движения. И просто падает вниз.
В любом случае трудно было рассчитывать найти добычу, упавшую так далеко. Тем более там кругом была осока. Хорошо еще, если утка действительно была бита насмерть. Она в таком случае хотя бы останется на месте своего падения. А если нет? Тогда она очухается и начнет либо убегать, либо просто прятаться. Пойди найди ее такую!
Тем не менее Жорка полез ее искать. Проискал минут пятнадцать, ходил и туда, и сюда. Может быть, нам следовало ему помочь. Однако поначалу казалось, что он просто сходит и подберет ее. А потом мы уже просто утратили любые ориентиры, чтобы искать там, где надо. В конце концов Жорик вернулся не солоно хлебавши. Все равно он чувствовал себя как герой и навроде павлина прогуливался взад и вперед перед моей Верой.
По поводу этой ситуации я смеялся уже только на следующий день. Когда мы обсуждали выстрел, кто-то заговорил о мелкой дроби. Тут моя Вера призналась, что она не знала, что по утке стреляют дробью. Она искренне полагала, что Жорка на таком расстоянии подстрелил утку пулей, как американский ковбой из кинофильма. Сказала она это столь наивно и растерянно, что мы хохотали просто до упада.
Тогда же мы продолжили свой путь, пересекли протоку справа и углубились в бескрайние просторы небольших озер, соединенных то ли каналами, то ли ручьями. Прошли, наверное, не меньше километра. Никаких уток не было и в помине. Что было удивительно. В такой местности, по моим меркам, утки должны были сидеть на каждом метре. Удобнее условий не придумаешь. Кругом небольшие озерца, протоки, заводи, окруженные кустами и высокой осокой. Но уток почему-то не было.
Наконец подошли к протоке, довольно неглубокой, судя по всему. Но тем не менее метров в пять шириной, никак не меньше. Наш егерь, что называется, ничтоже сумнящеся, прямо в своих кроссовках полез в воду. Ну, если надо ее пересечь, значит надо! Егерю виднее. Может быть, дальше будет больше дичи. И я без лишних вопросов направился прямо за ним. Однако в результате сразу же набрал полные сапоги. Протока оказалась не такой мелкой, как я поначалу счел. Я присел на другом берегу, разулся, вылил воду, выжал носки и вновь надел свои сапоги. Все меня подождали. В любом случае процедура заняла минут пять, не больше. Кроме меня никто никаких сапог не снимал и ничего не выжимал. По очень простой причине. Обувь других членов нашей команды была вообще не приспособлена для плавания по воде. У всех были ботинки. А у моей Веры, как я уже упоминал, сапожки, которые обычно носят в не слишком холодную погоду. Все просто набрали полные ботинки воды и дальше с такой обувью продолжили наш путь.
Вся группа пошла дальше. Через некоторое время пришлось форсировать еще одну протоку. Там тоже было глубоко и вся процедура повторилась от начала до конца, включая выжимание носок. На третьем переходе через воду я наконец все понял. Похоже, таких проток впереди было несчетное количество. Егерь это знал и даже не пытался сохранить ноги сухими. Мои ноги теперь тоже были мокрые. Только в отличие от нашего егеря я на этих мокрых ногах был еще вынужден тащить тяжеленные сапоги с водой внутри. Правда, после очередного брода я наловчился и прыгая на одной ноге, так сгибал другую, что часть воды из сапога выливалась. Но не до конца. Все равно идти было довольно тяжело. На каждую ногу я заполучил по хорошему килограмму дополнительного веса. Это не считая веса самих резиновых сапог.
Так мы брели, наверное, часа два. Уток по-прежнему не было. Наконец вдали взлетела стайка чирков. Они так завертелись между кустами, что стрелять было почти безнадежно. Тем не менее все стали бабахать. Все мимо, чирки благополучно улетели. Перед Верой хвалиться было нечем. А она и так стала поглядывать на нас со все большим сомнением. Во взгляде ее явно читалось: «И что же вы за такие знаменитые охотники, если до сих пор без добычи?» Возразить ей было совсем нечем.
Наши хождения продолжались уже совсем долго. Уток не было напрочь, мы порядком устали и окончательно промокли. Надо было поворачивать назад. Так мы в конце концов и сделали. На подходе к машинам опять подняли стайку чирков и кто-то из нас одного подстрелил. Кто — убейте, не помню. Слишком, видимо, я подустал. Вера тоже выбилась из сил, но молчала. Наконец мы подошли к своим машинам. Я с облегчением снял свои треклятые сапоги. Вера стянула с ног то, что еще за несколько часов до этого было вполне приличными женскими сапожками. Лена вздохнула и тут же на месте их и выкинула. Первая часть охоты завершилась.
Продолжение состоялось вечером. Мы успели отдохнуть и опять рвались в бой. Местные товарищи предложили поехать на место охоты за несколько километров. Из разговора я понял, что нам на этот раз предложат стрелять по уткам на перелете. Что ж, затея наших хозяев была понятна. Ходить мы уже вряд ли сможем, да и смеркалось. А вот пострелять на вечерней зорьке было вполне по силам.
Мы заехали на какую-то длиннющую дамбу. Слева были видны озерца, утопавшие в осоке. Справа — сплошная вода. Она была полностью покрыта отдельными зелеными стеблями осоки. Видимо, глубина была везде по колено. Вскоре меня высадили и порекомендовали зайти в воду именно справа, подальше от берега.
Наконец-то пригодились мои болотные сапоги! Я поднял их и смело двинулся по осоке. Действительно, глубина была по колено, дно не сильно вязкое. Я зашел в глубину пруда метров на триста от берега и остановился у какого-то куста. Место мне показалось вполне удобным для засидки. Снял с плеча ружье, зарядил, стал оглядываться, ожидая, что с минуты на минуту на меня налетит дичь. Время для этого было самое подходящее: солнце уже зашло за линию горизонта, кругом опустилась какая-то мгла, предметы у поверхности воды стали терять свои очертания.
Время шло, но лета не было никакого. Изредка то справа, то слева, но неизменно далеко, слышались отдельные выстрелы, но сколько я ни вглядывался, ничего разглядеть не мог. Становилось совсем темно.
Наконец я увидел стайку уток. Стрелять по ней было бессмысленно. Летели они на очень большой высоте, «с кислородом», как говорил в таких случаях мой отец, имея в виду, что летчики, когда летают на большой высоте, одевают кислородную маску. Потом появились еще стайки, но также очень далеко. По ним, однако, все равно кто-то стрелял.
Темнота уже в полной мере опустилась на землю. У поверхности просто ничего не было видно. На лицо мне сел комар. Я его согнал, но вслед за ним появился еще один, потом еще и еще. С воды и травы поднялось просто облако комаров. Такого их количества я не видел никогда в своей жизни. «Сколько же надо крови, чтобы прокормить эту ненасытную тучу?» — эта мысль привязалась ко мне совершенно неотступно. Мало того, что комары норовили меня ужалить. Они не позволяли разглядеть уток, если бы те вдруг появились. Комар невелик, но когда он движется близко к лицу, да еще в темноте, но на фоне еще светлого неба, то в первое мгновение глаз воспринимает его как утку, летящую на каком-то расстоянии.
Размахивая руками и отгоняя от себя комариную орду, я одновременно силился разглядеть и дичь, если таковая ко мне вдруг приблизилась бы. Но лета не было. Стало уже совсем темно и поверхность воды было совершенно невозможно разглядеть. Я был совсем измучен комарами, шея болела от непрерывного кручения головой, а в глазах плясали какие-то немыслимые чертики, похожие на комаров и уток одновременно.
Неожиданно сзади на меня налетела пара уток. Шли они высоковато, метрах на пятидесяти, но зато прямо над головой. Как я только успел их вовремя разглядеть?! Я вскинул ружье, повел, выстрелил. Мимо. Еще выстрел и вдруг одна из уток, сложив крылья, полетела вниз. Попал! Я аж подскочил от радости.
Но мало не прозевать летящую утку. Мало также ее подстрелить. Надо еще ее найти! Моя же красавица плюхнулась в воду метрах в ста от меня. К моменту удара я уже успел пробежать в направлении падения не меньше двадцати-тридцати метров. Бежать было трудно, от брызг я стал весь насквозь мокрый, зачерпнул сапогом, но все это было неважно. Надо было добежать до утки как можно скорее. Даже если она была бита насмерть, все равно потерять ее было в таких условиях проще простого.
Наконец я замедлил свой дикий бег и стал оглядываться. У меня, кстати, был фонарик, выданный хозяевами, но он еле светил. Я оглянулся и не увидел никакой утки. Сделал несколько шагов вперед и еще раз огляделся. Вот она! Утка лежала впереди, еще в нескольких метрах, скрытая осокой. Я вцепился в нее так, как будто ее могли у меня отобрать.
Сердце прыгало от радости, вода, комары и прочие невзгоды сразу стали мне нипочем. Есть добыча! Теперь не стыдно будет появиться перед своими. Все увидят, что я настоящий охотник. Подгоняемый этими радостными мыслями, я вернулся к своему кустику. Стало совсем темно. Но вот теперь утки появились! Свист от их крыльев ясно слышался то справа, то слева. Более того, несколько раз я явственно слышал, как они шлепались в воду и перелетали с места на место, хлопая по поверхности крыльями. Но видно ничего уже не было. Я просто разрядил ружье и повесил его на плечо. Охота на вечернем перелете закончилась.
Стоять на номере пришлось, однако, еще довольно долго. Я уже начал сомневаться, не забыли ли про меня вовсе. Вот была бы потеха — провести ночь на берегу этой лужи в окружении комарья. Наконец ждать надоело, и я просто пошел в направлении дамбы. Видно ее не было, но я надеялся, что ориентируюсь хорошо и после всех своих пробежек-перебежек не окончательно запутался, где север, а где юг. А то была бы веселенькая история, если бы я куда-нибудь ушел в такую темень и потом всю ночь стоял бы по колено в воде, ожидая спасения. Вообще-то, по уму организаторы охоты должны были в этой ситуации идти по дамбе и подавать сигнал фонарем.
Мой фонарь тем временем стал быстро садиться. Я же прошел, как казалось, уже намного больше трех сотен метров. Но мои инстинкты меня тем не менее не подвели. Вдали вдруг замаячили огоньки и даже послышалась речь. «Вдали» оказалось совсем близко, просто метрах в семидесяти. Настолько была обманчива вся окружающая обстановка, что даже такое короткое расстояние не позволяло разглядеть все должным образом.
Наконец я выбрался на дамбу. Машины уже не было, она уехала, видимо, собирать других охотников. Тут же оказались другие стрелки, которых я раньше не видел. Однако это не помешало нам поговорить и об охоте, и об обстановке в целом. Я, однако, не решился заводить речь о радиации. Ведь это были, скорее всего, местные жители. Мои «радиационные» вопросы могли показаться некорректными. Они ведь, в отличие от меня, постоянно жили в окружении изотопов.
Беседа беседой, но я при этом не показывал свою утку. Дело даже было не в том, что я не хотел хвалиться. Как раз наоборот, я хотел похвалиться по максимуму. Но если сразу станешь совать в нос свою добычу, всякий поймет, что для тебя это большое достижение. Именно поэтому я выжидал. Было ясно, что в конце концов кто-нибудь спросит про результаты охоты. И вот только тогда я как бы небрежно покажу свою птичку.