Итак, после раскола стало понятно, что оставшихся по числу совсем мало для загона. Но и следов никаких не попадалось. По сути, загон стал невозможен не потому, что осталось мало охотников, а потому, что не было никакой дичи. Короче, эта группа тоже пошла своим путем. При этом не оставляла надежды найти лося в каком-то определенном квадрате леса, пригодном для загона. Так эти товарищи, включая и нашего участкового милиционера, гуляли по лесу довольно долго. Но, в отличие от нас, насколько я понял, не прошли такого чудовищного расстояния. Они шли не спеша, долго каждый раз обсуждали, куда и когда повернуть. Так прошло несколько часов. При этом они ни разу ни на какие следы лося так и не наткнулись.
В конце концов они вышли на одиночный след. Стали совещаться, стоит или не стоит организовывать загон. Поскольку было решено, что тут загон малоперспективен, поскольку просеки не образовывали полный квадрат, охотники двинулись дальше. Но один вызвался пройти по следу и «толкнуть» лося, если тот еще находился достаточно близко. На том и порешили.
Вся эта группа продолжила движение дальше по все той же просеке. И в конце концов вышла на опушку, на край обширного заснеженного поля. Вдруг, к своему удивлению, охотники увидели одиночного лося, который шел практически боком к ним. Скинули ружья, наш герой выстрелил чуть раньше других. И попал, хотя расстояние было довольно приличное, сто двадцать хороших шагов, как потом выяснилось.
Получалось, что член группы, который пошел по следу, все-таки стронул зверя. А тот двинулся не слишком удачно. Да еще выскочил на открытое пространство. Впрочем, если бы основная группа вышла на опушку даже минутой позже, лось оказался бы намного дальше предела какой-либо разумной стрельбы.
То есть добыча была случайной по любым меркам. Это не был загон, где животному некуда деваться, кроме линии стрелков. Это даже не была стрельба с подъема, поскольку преследователь, пошедший по следу, дичи в глаза не видел. По сути, спугнутый им лось мог свободно пойти на все четыре стороны, не рискуя ничем. Но к своему несчастью выбрал тот единственный путь, который привел его к преждевременной гибели от случайной пули.
Да, именно от случайной, а как же иначе! На расстоянии ста с лишним метров прицельная стрельба из ружья круглой пулей была совершенно невозможна. Даже по такой крупной мишени, как лось. Так что наш герой, который «целился в сердце», бахвалился немилосердно. Нет, он может и хотел попасть в сердце. Но попал в лося случайно. Другие и вовсе ни разу не попали. Никуда. Потому как далеко. Кстати, выяснилось, что наш милиционер вовсе не стрелял. Плохой охотник?
Самое интересное, что убитого лося рядом не было. Я скорее ожидал, что подобное обсуждение охоты должно было проходить именно у туши подстреленного животного. Однако, как выяснилось, охотники довольно далеко от него ушли. Лось лежал метрах в двухстах, так, что его с этого места даже и не было видно. К чему это все было нужно, я в тот момент даже и не понял. Однако понял чуть позже.
Разговоры разговорами, но наконец кто-то сказал, что пора бы и разделать убитого зверя. Местные двинулись, мы пошли вслед за ними. Дошли и до места, где лежал наш несчастный лось. Он был не слишком крупный. Я бы даже сказал, что это был скорее подросток, молодой и неопытный. В таком случае было понятно, как он ухитрился попасть на мушку нашим незадачливым охотникам.
Ну, и как разделывать? Оказалось, что местные не такие уж и специалисты по свежеванию. Они топтались, переминались с ноги на ногу, но к работе не приступали. Поглядывали друг на друга, медлили, но ножей никак не вытаскивали. Наконец я вызвался помочь, и никто не стал возражать. Если уж они считали, что я малоопытный охотник, которого надо отправить подальше от загона, чтобы чего не напортачил, то почему они решили, что я могу нормально разделать тушу? Вообще-то, это далеко не простое дело, без определенного опыта тут не обойтись. Надо понимать, откуда начинать и как действовать на каждом этапе. И самое главное, надо иметь соответствующее орудие труда.
У меня в этот момент уже был отличный охотничий нож, подаренный самим Веселовым. К тому времени я уже разделал не одну тушу и потому хорошо понимал, что значит классное лезвие. Поначалу у меня был обычный заводской ножик, из магазина. Тогда, кстати, в отличие от нынешних времен, добыть приличное охотничье снаряжение, в том числе и нож, было нелегко. Всякая дрянь из плохого металла, конечно же, лежала на полках, но это было заведомо не то. Завзятые охотники заказывали ножи у мастеров, а те нередко использовали автомобильные рессоры или иные источники качественной стали.
Дело в том, что сталь для охотничьего ножа должна быть первоклассной, гибкой и одновременно держащей заточку. Иначе нож в одно мгновение затупится, потеряет жало. Или обломится. Шкура у животного, в том числе у лося, да и у оленя, довольно жесткая. И мороз сказывается. Если же нож затупился, разделка туши превращается в одно сплошное мучение. Надо отделять шкуру от мяса. А нож перестает слушаться хозяина, упрямится, не желает резать как надо. Усилий приходится прикладывать много, и шкуру порежешь, и мясо все покромсаешь. А хорошим острым ножом делаешь небольшие движения, разрезая как бы по полукругу, и шкура сама отваливается от туши.
Все это мне было хорошо понятно и известно на собственном опыте. И я очень даже оценил полученный от Анатолия Ивановича столь шикарный подарок. Первая же охота оправдала мои самые лучшие ожидания, тот ножик резал как бритва. Был при этом легче легкого, с широким полукруглым и одновременно тонким и гибким лезвием, на котором к тому же красовалась гравировка — голова оленя.
Наконец лось был мной разделан. Обычно на этом этапе начинается дележка добычи. Я сталкивался, как правило, со следующей процедурой. Разрезанное мясо разделялось на равные порции по числу претендентов. Эти порции, или кучи, раскладывались тут же, на снегу. Один из охотников становился к ним спиной. Другой спрашивал его: «Кому?» При этом показывал на одну из куч. Первый охотник, понятное дело, не видел, о какой куче идет речь. И называл имя одного из охотников, какое первое пришло на ум. Соответственно, названный товарищ и становился обладателем этой мясной порции. Потом процедура продолжалась в том же порядке, пока не были названы все охотники и разобраны все кучи.
Удивительно, но эти охотники не стали ничего делить. Просто мясо было разделено на кучи, разложено в большие пластиковые пакеты и роздано охотникам. Я не слишком внимательно следил, но похоже, мясо получили не все. То есть кое-кто пошел дальше налегке. Нам же с Володькой дали два самых больших пакета с мясом. И что это означало? Я не спрашивал, а никто нам и не разъяснял. Это наша доля? Очень хорошо, если так. Вот наконец уважили больших московских гостей! И учли их вклад в общее дело. Ведь я разделывал лося, то есть взял на себя большую сложную работу.
Однако мой рюкзак оказался не то, чтобы тяжелым, а просто свинцовым. Володька свой напялил тоже с большим трудом. Мы встали на лыжи и просто зашатались под тяжестью лосиного мяса. Неужели нам выделили так много? Если все наше, значит, придется постараться и дотащить до дома, не жалуясь, что тяжело. А то еще отнимут, чего доброго.
Тем временем, однако, с остатками нашего лося, точнее, с его шкурой и головой, происходили тоже достаточно своеобразные события. Обычно, в зависимости от обстоятельств, от вида лицензии, но шкуру либо сдавали, либо забирал один из охотников, как правило, тот, который завалил зверя. Голова животного, понятное дело, тоже была его. Кто чучело сделает, кто еще куда-то пристроит. Но голова — это законная добыча короля охоты.
Однако нашу шкуру, да и голову, постигла иная судьба. Их положили на снег и стали активно забрасывать. Через некоторое время те скрылись в небольшом снежном сугробе. Еще несколько движений, и следы нашей деятельности вовсе оказались замаскированы. Один раз пройдет снег, и тут вообще ничего не будет видно. Но зачем все это? Неужели никому не нужна ни шкура, ни голова?
Тут меня посетила очередная нехорошая мысль. Я очень даже знал, кто именно поступает так со шкурой и головой. Браконьеры, вот кто! Именно они прячут следы своего преступления. Но неужели наши товарищи по охоте — браконьеры? Может, потому-то они и не подходили сразу к убитому зверю, а какое-то время стояли подальше от него, опасаясь, что на выстрелы может явиться егерь? Я стал гнать эти мысли от себя всеми силами. Они — браконьеры, а мы, выходит, их подручные? Вот будет замечательно, если нас поймают, и в райком комсомола к Володьке, а также ко мне в министерство иностранных дел придет письмо, в котором будут излагаться наши подвиги. Увольнение в тот же день было просто гарантировано.
Но не может быть, чтобы мы занимались незаконной охотой! Нет, просто наши хозяева часто заваливали лосей, ведь они же местные, тут лес совсем рядом, под боком. Вот им уже и не нужны никакие головы и шкуры. Куда их девать, складывать в кучу в сарай? А вес большой, таскать трудно. Я остановился на этом варианте и предпочел дальше не рассуждать на рискованную тему. А тем более кого-либо тут расспрашивать. Вопрос был слишком острый. А вдруг мы действительно сделали что-то не то? В таком случае и я, и Володька должны были на этом самом месте выкидывать мясо из своих сумок и немедленно говорить «гуд бай» нашим охотникам. А еще лучше — идти и писать заявление в милицию.
Но вариант немедленного бегства выглядел совершенно диким. Это получался скандал, мягко сказать. А ведь мы были гости на местной охоте. Пригласили нас милиционеры, блюстители закона, заметим себе. А мы начинаем выкидывать коленца. Да и с какой стати? Ведь наш участковый ясно нам сказал, что лицензия имеется. А может, потому и нужен участковый в этой охоте, что она браконьерская? Так сказать, для отмазки? В общем, ни я, ни Володька, не промолвили на эту тему ни слова. Мы даже друг другу ничего не сказали. Хотя очень даже понимали суть ситуации, все-таки не первый раз на охоте.
Из этого дальнейшего похода в памяти очень ясно отпечаталось следующее. Рюкзак был непомерно тяжел. Такие тяжелые рюкзаки я никогда не таскал. Даже не думал, что мясо может быть таким свинцово тяжким. На каком-то повороте я чуть оступился, покачнулся и рухнул боком в сугроб. Попробовал подняться, да куда там! Рюкзак как камень на шее намертво приковал к земле. Встать было абсолютно невозможно, как я ни старался и не изворачивался. Наконец, общими усилиями меня, с помощью нескольких человек подняли, и лишь после этого вся группа продолжила ползти дальше.
В конце концов мы дошли почти до нашего поселка. Домов еще не было видно, но на снегу появились еще чьи-то следы. А потом мы и вовсе вышли на проселочную дорогу. Тут, однако, с нами приключилась следующая история. Лес еще не кончился, но довольно прилично поредел. И на дороге впереди показалось что-то похожее на перекресток. По нашей дороге, судя по всему, по крайней мере иногда, но все-таки ходили машины и она была чуть-чуть, но укатана. А по пересечению с этой дорогой машины не ходили, это, скорее, была широкая тропа, утоптанная пешеходами или лыжниками. Так вот, по этой тропе нам навстречу вышла довольно большая группа людей. Издалека было видно, что это тоже охотники. Их было больше, чем нас, раза в два. Уж и не знаю, на какую охоту они шли во второй половине дня. Но за плечами почти у всех висели ружья. Более того, часть людей была довольно прилично одета. У нас-то только человек в дубленке выглядел как надо. Да может быть, еще мы с Володькой были похожи, хоть отдаленно, на городских жителей. Остальные-то наши были сплошь в телогрейках и потертых холодных кожанах.
Другое дело, те. Там многие выглядели, я бы сказал, даже по-пижонски. Хорошие кожаные и меховые куртки, несколько маскхалатов, белых, не затертых до грязных дыр. Нет, это были настоящие городские жители. «Маскировочные халаты есть, а добычи нет», — хмыкнул, однако, я себе под нос.
Две группы столкнулись и остановились. Я думал, что сейчас наши поздороваются с ненашими и на том общение и закончится. Действительно, один человек из чужой группы, по виду скорее егерь, чем рядовой охотник, в теплой куртке с зеленой маскировочной раскраской и в меховой же фуражке с какой-то кокардой, начал что-то спрашивать. С нашей стороны в переговоры вступил тоже один охотник, но не Дубленка. Остальные стояли в сторонке и в беседу не вмешивались.
А беседа, хотя я стоял и поодаль и не слышал всех слов, складывалась, судя по всему, не очень хорошо. Егерь что-то спрашивал с недовольным видом, не сильно настойчиво, но как бы с презрением. Наш что-то отвечал, но его слова воспринимались явно с недовольством. Речь шла о чем-то достаточно важном, раз чужой егерь держал всю свою группу и из наших никто к беседе не присоединялся, даже наш друг из милиции.
Разговор затягивался. Мы сняли свои рюкзаки и с некоторым недоумением взирали на общение двух человек. Наш был больше похож на парламентера, а тот — на злого инспектора. Он все спрашивал и спрашивал, и при этом становился все недовольней и недовольней. Охотники из нашей группы стояли молча и никак не пытались помочь ведению переговоров. Но, кажется, начали немного волноваться. Что же там такое происходит?
Развязка наступила достаточно неожиданно. «Петро, это ты? Я тебя поначалу не признал! Что же ты стоишь, прячешься за спины!» — это завопил на весь лес один из наших, толстый и красномордый, в кожаной легкой куртке, под которую был поддет шерстяной светлый свитер. Он кинулся к кому-то из чужих и начал чуть ли не обнимать того. Тот поначалу смутился, затоптался и даже как бы подался назад. «Ты что, не узнаешь меня? Как на свадьбу ходить, так все в порядке. А тут не узнаешь? Да ты еще к Коле ходил, просил по строительству. Что, и это не помнишь?»
Упоминание о Коле вызвало волшебное превращение. Чужой охотник перестал топтаться и тоже завопил от радости: «А, ну да! Да как же это я?! Да ты-то что тут? Как дела-то?»
Он еще что-то такое выкрикнул, тоже довольно бессвязное. Но все это означало одно: чужой не только был знакомым нашего, но и сильно зависел, судя по всему, от этого самого неизвестного Коли. И поэтому не только не стал отрицать общее знакомство, но и наоборот, кинулся всячески подтверждать дружескую связь.
В чужой группе возникло оживление. Вновь обретенный знакомый подошел к своему егерю и стал горячо убеждать, что тут все свои, что это хорошие ребята. Он еще что-то такое добавлял вслед, но егерь довольно быстро закончил переговоры с нами и просто в мгновение покатил мимо на лыжах. За ним последовали и остальные. Наши явно вздохнули с облегчением. Это облегчение было столь велико, что наш провожатый Миша, который уже совсем про нас забыл, тут подобрался к нам и стал вполголоса объяснять. То, что он сказал, подтвердило мои самые нехорошие опасения.
Да, действительно, лицензия на отстрел лося у наших горе-друзей в общем-то имелась. Но вот именно, что «в общем-то». Они ее держали в кармане, но только не гасили. То есть выходили на охоту, выслеживали зверя и убивали. Потом распихивали мясо по сумкам и несли домой. Если их кто-то задерживал и пытался проверить, то в таком и только таком случае лицензия гасилась, и все становилось законным. Ну, а если никто не пытался проверить, то мясцо успешно перекочевывало в домашние холодильники, а лицензия использовалась еще раз. Как срок лицензии кончался, ее сдавали как неиспользованную, а выписывали новую. При такой системе можно было весь лес опустошить, перетаскав домой всех имевшихся тут животных. Что, надо полагать, эти товарищи и делали с переменным успехом.
Тут же нас поймал, что называется, с поличным, местный егерь. Все бы ничего, но в его группе были прокурорские работники. Так что загородиться участковым в этот раз не очень получалось. И если бы егерь стал настаивать, запросто могло бы произойти оформление браконьерства. И даже погашение лицензии могло не помочь. А в таком случае составляется акт, изымаются орудия незаконной охоты, то есть наши ружья, а также браконьерское мясо.
Но дуракам, как известно, счастье. Каким-то счастливым образом, но нашлись общие знакомые. Да не просто знакомые, а такие, с которыми та сторона была вынуждена посчитаться. В результате егерь простил нам очевидное преступление и поимку с поличным. Получалось, что наше изгнание из райкома ВЛКСМ и МИД СССР отменялось.
Мы с Володькой перевели дух, осознав, насколько были близки к большим неприятностям. Всем остальным досталось бы меньше. Ну, отняли бы ружья, оштрафовали. А вот мы бы лишились своей работы со всеми заграничными командировками и колбасой с мясокомбинатов.
Наше путешествие явно шло к своему завершению. В конце концов мы достигли и поселка, откуда утром отправились на все эти мытарства. Но пошли мы не к хижине участкового, а к другому дому. Зашли всей группой во двор, остановились, сбросили свою поклажу на землю. И я, и Володька даже сняли лыжи. То же сделали и другие участники мероприятия. Дальше же произошло следующее. Все заговорили, повеселели. А некоторые пошли в дом. Однако нас туда никто не приглашал. Нас опять как будто перестали видеть. А к нам подошел наш милиционер и попросил вытащить мясо из рюкзаков. Что мы с некоторым недоумением и сделали. После этого участковый довольно бесцеремонно стал вытаскивать мясо из наших пакетов и перекладывать в свой, пустой, который он держал в руках. Мы молча взирали на этот грабеж. Но что тут скажешь? «Не трогайте наше мясо!» — так мне сказать хотелось, даже очень. Но делать этого было совершенно нельзя. Хотя тут стало понятно, что нас совершенно нагло использовали как дармовую вьючную силу.