А потом я вдруг подумал: при чем здесь уборка? Ведь здесь совпадение! Ведь Александр Пушкин тоже переживал то, что я сейчас переживаю. Впрочем, Наташа же не как Юла поступила, она же не стала крутить с Дантесом, и она же не перестала разговаривать с Пушкиным. Боже мой! А ведь Дантес-тосын дипломата! Сукин сын Дантес! Великосветский шкода! Мы б его спросили: «А ты Пушкина в школе проходил?»
Затем я представил Наташу Гончарову на дипломатическом приеме И Юлу И Дантеса И Бендерского И его отца Но ведь то был все-таки сукин сын Дантес«усыновленник» дипломата, а не старик Геккерен, а Юла собирается замуж за Геккерена, то есть не за Геккерена, а за отца Бендарского Ах, уж лучше бы мне, как Пушкину, раз уж все одинаково, лучше бы пулю от «Лепажа», неизлечимую пулю
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Я вспомнил недавний разговор с Татьяной и то слово, которое она сказала: файф-о-клокчай в пять часов в английском посольстве, и первый раз сегодня ощутил, несмотря на кавитацию шампанских пузырьков, чувство почти что непоправимой беды, в которую попал. «Файф-о-клок, Левашов, сказал я, как мне показалось, даже вслух, файф-о-клок, Левашов, в английском посольствеэто тебе не танцы под электрогитару на нашей танцплощадке»
Первый раз за все это ужасное время я почувствовал, что Юла выходит из какого-то очерченного мною круга, в котором я еще мог что-то сделать. Дальше начиналась «персона грата». Я читал. Я знаю. Есть такой термин: дипломатическая неприкосновенность. Раньше я мог еще что-то сделать, не знаю, что именно, но сделать. Мне казалось, я мог что-то придумать с моей фантазией. Но там я уже не мог ничего сделать. Там, у дверей того дома, куда приглашают Юлу, стоит милиционер. И отцу Бендарского я ничего не сделаю и не смогу сделать. И здесь я испытал чувство жуткого бессилия. Такое бессилие я испытал один раз во сне. Во сне же ничего нельзя изменить, во сне можно только смотреть, таращить спящие глаза, во сне даже нельзя отвернуться, даже нельзя закрыть глаза, чтобы не видеть того, что тебе показывают. Разве я виноват, что Рысь сказала: «Когда старику будет сто тридцать восемь лет, Юле же тоже будет сто семнадцать!..» «Старик! мелькнуло у меня в голове. Тот самый, с картины художника Пукирева». И я крикнул это слово вслух. Вот в таком состоянии, наверное, был тот человек, который бросился на картину Репина «Иван Грозный убивает своего сына». Если бы я сейчас стоял перед картиной в Третьяковкеи старику бы от моих кулаков не поздоровилось и невесте, чем она лучше этого старика, и священника, и свидетелей, что наблюдали за всем этим? Да и художнику Пукиреву тоже бы досталосьэто он стоит там, в правом углу, и так красиво смотрит на происходящее. Это тогда можно было присутствовать при сем, скрестив руки на груди. Сейчас так нельзя. Нельзя! Нельзя! А бог с ней, с картиной! Пусть висит себе в Третьяковке. Есть живой старик, нерисованный. Я его найду и разведу. Привлеку внимание всей общественности и разведу. Должен же быть у нас закон, который запрещает это дело. Не может быть, чтобы не было.
Ах, как бы сейчас я разделался с этим пукиревским женихом, именно сейчас, в эту минуту, когда я так ясно ощущал, что я рожден борцом, может быть, даже гладиатором. И ни при чем здесь завихрение шампанских пузырьков. Просто раньше не нужно было, чтобы я все мог, а теперь нужно, смертельно нужно.
Я помчался бегом по направлению к английскому посольству. Юла еще будет мне когда-нибудь благодарна. «Ты знаешь, А-а-алинька, скажет она мне когда-нибудь, это было какое-то затмение солнца, нашего солнца!» Сердце мое било меня в ребро, как боксерская перчатка. Мне казалось, что чем скорее я подниму шум вокруг всей этой истории, тем будет для меня лучше.
И вдруг я на бегу издали заметил одну пару и остановился. Шел типичный старик с молодой женой! Она стеснялась глазеть по сторонам, а он шагал брюхом вперед, как бы вымирая на каждом шагу, но с таким видом, что он еще всех нас переживет. «Это к лучшему!»решил я про себя. В этот момент мне показалось невероятным, что она (Юла) на бархатном диване в английском посольстве пьет вино (очень легкое) и играет в бридж (или в какие игры там играют дипломаты?). И уже совсем невероятным представился скандал, которого мне, собственно, и не дадут устроитьв воротах ведь наверняка сразу же задержат. А тут я шел рядом с молодой старой парой. Достав из кармана фломастер, я стал срисовывать их, изничтожая сходством и втискивая в рамки пукиревской композиции. Лишь тогда, когда дошла очередь до священника, я засомневался, изображать мне его или нет. Хотя такие наверняка венчаются в церкви. Вместо священника я все же решил изобразить работника загса. На ходу рисовать было очень трудно, но на мое счастье, возле магазина женской одежды на Пушкинской площадиопять на Пушкинской площади! они остановились и стали между собой о чем-то спорить. Она тянула его в магазин, а он тер лысину и злобно при этом огрызался. Гронский это называлразбудить в натурщике натуру, делал это он во время сеанса с помощью всяких разговоров и даже споров. «Молодые» все еще ругались, когда я подошел к ним и сказал, обращаясь к ней: «Дедушку надо слушаться!» Она посмотрела сначала на меня, потом на своего мужа, а муж посмотрел подозрительно сначала на жену, а потом на меня. Затем они вместе уставились на меня, а я довольно нагло стал срисовывать их. Клянусь честью (какой честью, чьей честью?), мне начинала нравиться эта игра. Они ведь не знали, что им грозит. Какое представление я устрою их семейному счастью. Конечно, может быть, она и ни в чем не виновата, может, у нее мать такая же, как у Юлы, и, может, у нее тоже был такой парень, как я. И мать говорила: «И что ты в нем нашла хорошего, и что он даст тебе в жизни? И где вы жить будете?.. И не в деньгах счастье, но с ними». Я вспомнил тот взгляд Жозиной тети, когда в электричке она смотрела на меня, как на врага. Но я не оправдывал эту девчонку за то, что она послушала свою мать и вышла замуж за этого старого дурака; вот Жозька, она бы оправдала, она всегда всех оправдывает, только себя не оправдывает никогда.
Закончив картину, я увязался вслед за стариком и его женой в магазин. Я мотался за ними от прилавка к прилавку, ожидая удобного момента, чтобы всучить им произведение своего искусства. В толпе делать это было неудобно, я дождался, когда мы все трое очутимся на улице. А он уже, видно, что-то почувствовал, потому что посматривал на меня краем глаза, знаете, как смотрит лошадь, всегда почему-то испуганно, как будто она ничего хорошего не ждет от людей.
Вам письмо, сказал я, подходя к старику и глядя на него так, что если бы взгляд мог нанести ему физическое повреждение, то он нанес бы его ему.
Какое письмо? От кого? всполошился старик.
От художника Пукирева, сказал я, протягивая старику сложенный пополам листок бумаги с рисунком.
Не знаю никакого художника Пукирева, заявил старик, но почему-то не уходил, а все смотрел на меня.
Конечно, сказал я. Если бы знали, то картина была бы совсем другая
Какая еще картина? спросил старик, чувствуя, видимо, непонятную для него самого какую-то от меня зависимость.
Созданная более ста лет тому назад, сказал я голосом третьяковского экскурсовода, кистью художника-обличителя В. В. Пукирева под названием «Неравный брак». Сотни тысяч людей останавливаются перед ней, каждый раз переживая трагедию брака, превращенного в коммерческую сделку. Впрочем, продолжал я экскурсоводствовать, если бы вы и остановились перед этой потрясающей душу картиной, вы бы все равно не вошли в эти сотни тысяч, потому что вы все равно не человек, а
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Кто сказал, что я не рожден борцом? Что я болен гипертонией? Что мне нужно избегать всяких нервных усилий и психических перенапряжений? В голове крутился такой смешной рисунок: по улице идет милиционер, а на руке у него повязка с надписью «дружинник». По-моему, милиционер-дружинникэто смешно Рисунок это или на самом деле? Кругом уже собрались свидетели. Но Жозя? Почему в толпе стоит Жозя?.. Может быть, мне все это спится? Ах да! Рядом же институт красоты, в котором ее тетя собирается делать себе это дурацкое омоложение Вот почему она здесь А старик уже тряс меня за борт куртки и кричал шепотом: «Распустили мы вас!»«Это мы вас распустили! кричал я. Пукиревых женихов и невест!» Потом старик все растолковывал какому-то мужчине, что произошло, и размахивал моим рисунком:
Это же моя дочь! Нет, до чего мы дошли. На улице к тебе подходит совершенно незнакомый!..
Пьяница, обозвала меня, плача, этакак ее?
Теперь я и не знал, кем она ему приходится, может, действительно дочь, потому что он вытащил из кармана паспорт и кричал:
Дочь это моя! А на нее рисуют какие-то гадости! Я требую, чтобы его забрали в милицию. Где милиция!
Не надо милиции! сказал какой-то мужчина, такой в общем как все.
Нет, надо! орал старик, он весь посинел, и я думал, что сейчас он умрет.
Хорошо, я милиция, сказал Мужчина Как Все.
Я смотрел на старика и думал: вдруг он умрет вот здесь, прямо на улице, на глазах Пушкина Когда меня повели куда-то, он все шел и шел, повторяя:
Сообщите мне обязательно, какие меры будут вами приняты!
Сообщим обязательно, какие меры будут нами приняты, отвечал Мужчина Как Все.
И его родителей поставьте в известность!..
И поставим в известность его родителей!.. повторял Мужчина Как Все.
А у меня с каждым шагом голова разбаливалась все больше и больше, как будто там кто-то злой и маленький острой булавкой протыкал воздушные шарики шампанского и те с болью залпами лопались у меня в башке. Мы шли мимо кафе «Лира». За зеркальными стеклами сидела компания и цедила из фужеров знакомый мне напиток, при одном виде которого мне стало муторно. Я первый раз за всю жизнь испытал вдруг жуткую ненависть к себе и к папке своих рисунков, которую взял с собой из дома, словно собирался торговать ими на базаре. Особенно мучил меня дурацкий шейный платок, который я нацепил зачем-то под рубашку. Платок был шелковый, он не держал узел, а развязывался и некрасиво вылезал из-под воротника. Уже на пути куда-то, куда меня вели, я сумел развязать платок. Старик в это время уже отстал от нас.
Я догадывался, что чувствует толпа зевак, окруживших нас и глазевших на мое лицо, покрытое красными пятнами, на мои мокасины со сбитыми каблуками, и на этот идиотский шейный платок, превратившийся из украшения в нелепо торчащую из-за воротника тряпку. Да еще этот Мужчина Как Все, который уже почему-то что-то значил для менянеодобрительные взгляды его обдавали меня с ног до головы. И хотя в эту минуту мне было наплевать на весь мирна этого грубоватого мужчину с круглой лысой головой мне было не наплевать. В его глазах стояло суждение о том, что настоящий мужчина должен одеваться не так, как я.
Вы меня в милицию ведете? спросил я Мужчину Как Все.
А куда же еще тебя вести?.. Пристаешь на улице к незнакомым людям, обзываешь их всякими словами Если у нас вот так каждый будет подходить на улице к кому вздумается и будет предъявлять какое ему вздумается обвинение С чего ты взял, что это муж и жена, и если даже это были супруги, какое тебе дело?
Я первый раз в жизни подумал почему-то, что слово «супруги» происходит, наверно, от слова «суп» А «руг» а «руг» это руготня. Суп и руготня
Ну, сейчас к тебе кто-нибудь подойдет и скажет: «Вор». Хорошо?
А жениться старикам на молодыхэто, по-вашему, хорошо?
А ты кто такой, чтобы?.. Мужчина посмотрел на меня, но не договорил почему-то и молча повел меня дальше, в милицию.
Милиция, милиция! Я вдруг осознал это слово, понял и представил, как после допроса меня посадят в камеру и запрут на замок. Я вспомнил о своей гипертонии. Но боялся я не столько того, что буду плохо себя чувствовать в камере, сколько того, что этот Мужчина Как Все может подумать про меня, что я притворяюсь. У меня действительно болела моя юношеская гипертония, которая напоминает такое растущее в организме деревокровеносное дерево. А они мне скажут: «Брось придуриваться!..» Или еще хуже: «Сейчас мы тебя, симулянт, доктору покажем!..»
Я смотрел по сторонамможет, убежать? Потом мне вдруг стало невмоготу расставаться со своим альбомом, который Мужчина Как Все держал почему-то у себя под мышкой. Может, он отпустит меня по дороге? Я взглянул в лицо Мужчины Как Все и понял, что не отпустит. Мужчина был из тех, видно, что переносил манеру разговаривать с преступниками на разговор с самыми нормальными людьми.
А нервная веточка в голове начала разбаливаться все больше и больше. В таком случае Гронский говорил папе: надо всегда поступать, как в той шутке: «Был проездом в Житомире. Искупался в море»«Но в Житомире нет моря!..»«Что вы говорите? А я не знал и выкупался!..» Чтобы совсем не знать, что у меня болит голова, я тихо спросил у Мужчины Как Все:
Как вы считаете, это смешно или нет? Из заграничного юмора, конечно; судья говорит подсудимому: «Вы приговорены к пяти годам тюремного заключения». А адвокат подсудимого говорит: «Ваша честь! Подсудимого нельзя заключать в тюрьму, у него боязнь замкнутого пространства».
Мужчина посмотрел на меня, как, наверно, судья на адвоката, и сказал хмуро:
Смешно!
А вы знаете, что есть такая болезньбоязнь замкнутого пространства? спросил я.
Знаю, сказал хмуро Мужчина.
В это время мы уже пересекли Пушкинскую улицу и вышли на Петровку, к дому 38. Мелькнуло какое-то ужасно знакомое лицо. Кажется, Умпы. Мужчина Как Все легко открыл тяжелую дверь, показал пропуск дежурному милиционеру и, кивнув в мою сторону, произнес: «Со мной!» Затем мы поднялись по лестнице на второй этаж, и мужчина открыл ключом дверь кабинета, пропустив меня вперед, и указал жестом на стул. Он долго молча смотрел на меня, потом сказал:
Докторам и следователям можно рассказывать все Он достал из кармана пачку сигарет и закурил. Рассказывай.
И я стал рассказывать
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Нет, это все-таки ужасно, что у человека мозг устроен как телевизор. Всегда в памяти можно еще раз прокрутить плохое, как гол в ворота противника Или как нокаут боксеру. По-телевизионному это называется «кольцовка». Боксерам, говорят, и футболистам после боев и матчей эти проклятые «кольцовки» до изнеможения крутяти мяч все влетает, и влетает, и все влетает в твою сетку, и перчатка со страшной силой достает твой подбородок, и ты все падаешь на пол, все падаешь, все падаешь
Мало говорим друг с другом по-человечески. У меня вот месяц тому назад мать умерла сказал Мужчина Как Все, и вдруг выяснилось, что я с ней ни разу по-человечески не поговорил, ни разу за всю жизнь. С подонками, с мошенниками, с убийцами десятки часов говорил Каждой минутой их жизни интересовался: где был, что делал, что думал, что говорил, о чем мечтал, с кем дружил А матери буркну «добрый вечер»и нос в газету, или в книгу, или в телевизор. Спросит: «Как дела?»«Все в порядке». А я ведь хорошим сыном был. Я ведь, когда моей любимой жене вздумалось однажды крикнуть: «Тогда или я, или твоя мать!»я громче ее крикнул: «Тогда мать, и никаких или!».
Матьона мать, все была рядом, за стеной Была за стеной И всегда будет казаться А теперь несколько карточек осталось, да вот анкета каким-то чудом сохранилась в столе. Мужчина Как Все развернул пожелтевшие четыре листка, на которых вверх ногами я прочитал: «Личный листок по учету кадров». Теперь вот с анкетой разговариваю Узнаю то, что не знал и чем не интересовался Вот, в восемнадцатом году была пулеметчицей. В девятнадцатом году была медсестрой семьсот двенадцатого полевого военного госпиталя Где это поле? Что там было, в этом поле?.. Ничего не знаю И уже не узнаю никогда, ни-ког-да. И в любви не успел матери объясниться. Жене тысячу раз объяснялся, а матери ни разу Мужчина Как Все помолчал и добавил:Иду по улице, вижубушует парень, думаю, участковый разберется, а потом думаю: а почему участковый, почему не я?.. Вот так и не стал бы с тобой разговаривать и мимо прошел бы, если бы не умерла мать А потом думаюнадо познакомиться, и теперь я не жалею, что познакомился с тобой, наоборот, жалел, если бы не познакомился Ты говоришь, что вот у вас дома четверо, ведь тоже не разговариваете друг с другом, наверно?
У нас в доме как в опере как в речитативе Все одновременно поют, и никто никого не слушает ответил я. Я как-то даже хотел объявление дать в газету: «Ищу философски настроенного человека, чтоб поговорить с ним по душам». А однажды шел по улице и не вытерпелподхожу к одному мужчине и говорю: «Вы не можете меня спросить, что у меня сейчас делается на душе?..» Он так, видно, растерялся, что спросил: «А что у тебя делается на душе?..» А я достал из кармана свой автопортрет и говорю: «Вот это я, а в середине в виде аквариумаэто моя душа А на душе у меня, как в аквариуме, сейчас. Аквариум зарос, джунгли, ветви торчат из воды. Вода мутная-мутная, а в мутной воде в стеклянной бочке плавает одичавшая золотая рыбка Вот эта золотая рыбкаона одичавшая. Она плавает в аквариуме моей души»