На ней была белая нейлоновая блузка, настолько прозрачная, что сквозь нее видны были не только все подробности конструкции крепенького лифчика, но даже две родинки на спине, и, сколько я ни старался держаться мужественно и отстраненно, эти родинки очень меня волновали. Хотя что такого? На ней их, должно быть, полно.
Боюсь прошептала Маргарита, набрав номер и прикрыв микрофон трубки ладошкой.
Еще чего! сурово сказал я, несколько задетый тем, что Маргарита совершенно не чувствует моего взгляда. Это он тебя должен бояться.
В трубке явственно запищалозанято. Маргарита с облегчением положила ее на место и вопросительно взглянула на меня: что дальше?
И в это время грянул телефонный звоноктребовательный, резкий и злой, как тявканье избалованной комнатной собачки.
Значит, так, быстро сказал я. Если он, говори, что только-только вошла, назначай встречу в любое время, в любом месте, там разберемся.
Телефон продолжал трезвонить, захлебываясь от нетерпения.
Да, но если это он, проговорила Маргарита, глядя на меня расширившимися и как бы остановившимися глазами, если это онзначит, это не он
«Онне он»! передразнил я. Делай, что тебе сказано!
Маргарита подняла трубку, дрожащим голосом произнесла: «Вас слушают»и резко выпрямила спину, как будто сквозь нее пропустили ток.
Андрей?
«Вот как, вяло подумал я, все-таки Коновалова для нее это просто Андрей. Позвонил-таки, не испугался. Самоуверенный дурак».
А я только что вошла! высоким, неестественно бодрым голосом говорила Маргарита. И после паузы:Да разве на тебя можно надеяться?
Даже «на тебя»! Прекрасно. Впрочем, «на тебя» прозвучало подчеркнуто: в такой плачевной ситуации эта актерка хотела мне показать, что она состоит в близкой дружбе с режиссером.
Ах, мы такие обязательные, такие надежные лукаво и кокетливо говорила Маргарита.
Если бы не ее заплаканные глаза, трудно было бы даже поверить, что пять минут назад она безутешно рыдала. Но Коновалов Маргаритиных глаз не видел, а с голосом у нее было почти все в порядке, напрасно я беспокоился.
Последовала долгая пауза: Коновалов, по всей вероятности, отчитывался перед Маргаритой за вчерашний день. И началась конспиративная беседа, состоящая из одних междометий и вспомогательных слов:
Вот как! Ну, что ж Ах, даже так Это извиняет, но не оправдывает Искупай, искупай Ну, это крайность. Ах ты страдалец! Но пережил? Могучий старик!..
После каждой реплики Маргарита взглядывала на меня все более многозначительно и наконец, когда пауза затянулась, устремила в мою сторону самый свой лучистый и победоносный взгляд. И, как будто по телефонному проводу в нее вливали глюкозу, она сразу порозовела, прямо-таки расцвела.
«По-видимому, этот Коноваловмастер охмурять девчонок», подумал я и на блокноте с привязанным к нему бечевкой карандашом написал: «Ближе к делу».
Муля, ты меня убиваешь! воскликнула Маргарита и звонко расхохоталась.
Смех у нее был такой заразительный, вкусный, смеялось все в ее лице, и огромные глаза, и яркие губы, и щеки, и кончик вздорного носа, и даже, казалось, темная челка на лбу, что я не выдержал и тоже заулыбался, как дурачок, хотя мне было совсем не до смеха, я был чужой на этом празднике радости. Позднее я не раз видел, как Маргарита смеется с экрана: раскованно, светло и, казалось бы, бездумно, но с легкой хитринкой, не с издевкой, а именно с хитринкой («Вы, чудаки, и догадаться не сможете, над чем я смеюсь!»), и редкий зритель в зале мог удержаться от ответной улыбки. На сей раз чудаком был я, Гриша Кузнецов, не знающий, о чем там, на другом конце провода, говорит матерый режиссер Коновалов.
Смеясь, Маргарита придвинула к себе блокнот, небрежно прочитала, прижала трубку плечом к щеке и, освободив таким образом левую руку, вырвала листок и скомкала.
Да, да несколько раз повторила она. Хочу. Конечно, хочу. Что нам ливни и туманы? Лады, ладушки. Нет, честно, хочу.
Она с таким наслаждением выговаривала это свое «хочу», что мне стало грустно и обидно: передо мной раскручивалась другая жизнь, жить которою я никогда не научусь. Даже выговорить все эти «Муля» и «ладушки» с непередаваемой интонацией кастовой доверительности я не сумел бы.
Вас понял, торжественно произнесла Маргарита. Вас понял. Ладушки. Я тоже.
Она положила трубку и, откинувшись к спинке кресла, с ликующей улыбкой сказала:
Через час в гостинице. Нет, Гришенька, это не он! Не он, сто процентов!
Допустим, не он, согласился я. Так, значит, кто-то другой. Тем хуже.
Почему хуже? все еще горя оживлением прошедшей беседы, Маргарита недоумевающе наморщила лоб.
А потому, что другого-то где искать, мы не знаем. Бумаги пропали? Пропали. И нечему пока радоваться.
Лицо ее затуманилось на минутуи вновь просветлело. Так, темная тучка величиной с носовой платок пробежала и прикрыла ясное солнышко.
Но я не виновата! убежденно сказала Маргарита. Если кто-то другой, я не виновата!
Сперва я все-таки на него посмотрю, сказал я. Вот тогда и будут твои «сто процентов».
Да, да, конечно, Маргарита закивала. Это надо сделать, обязательно надо.
Но в голосе ее звучало другое: смотри не смотри, Коновалов тут ни при чем. А для меня это вовсе не было очевидным. Конечно, я удивился, что режиссер дал о себе знать, по логике вещей ему полагалось быть уже где-нибудь в Нахичевани, но факт его присутствия сам по себе еще ничего не доказывал. Если человек настолько хладнокровен, что назначает девице свидание на Мосфильмовской, а сам в это время забирается в ее квартиру и шарит по ящикам с бесценными бумагами, то у него хватит наглости не моргнув глазом выслушать любое обвинение. «Да вы что, скажет он, глядя на нас стеклянными глазами, с ума посходили? Какие ящики, какие письма? О чем вы, друзья?» Конечно, от того обстоятельства, что я его видел и с легкостью узнаю в лицо, ему будет трудно отвертеться. Но во-первых, он вряд ли догадывается, что между мною и Маргаритой есть какая-то связь: для него Маргаритавзрослая уже девица, с которой можно и амуры крутить, а япросто пацаненок, случайно забежавший приятель ее младшего брата. А во-вторыхможет быть, ему от Маргариты надо еще что-нибудь, помимо цепных бумаг ее бабушки.
А ты уверена, что разговаривала с тем самым? спросил я Маргариту.
Она удивилась.
Ну что же я, совсем уже дура?
Во мне проснулось какое-то тупое благоразумиеа может быть, не понравилась мысль, что Коновалов будет вот так же, как я, почти в упор, рассматривать ее прозрачную блузку.
Давай-ка все-таки в милицию позвоним, сказал я сварливым голосом и потянулся к телефону.
Маргарита быстро, как кошка, схватила меня за руку.
Ты что? Задержат неповинного человека, допрашивать начнут! Это же будет кошмар!
На лице у нее был неподдельный ужас. Ну да, конечно, надежды на вторую роль тогда сведутся к нулю.
Ладно, сказал я, вставая. Поехали, поглядим на твоего режиссера. Только ты это
Я замялся и покраснел, жалея уже, что начал. А Маргарита как раз мгновенно уловила, что будет сказано что-то интересное. Она смотрела на меня снизу вверх со спокойным любопытством человека, которому обещали показать карточный фокус и теперь уже не отвертятся. При этом Маргарита как-то очень по-женски, ласково и в то же время небрежно поправляла обеими руками волосы у себя на висках.
Переоделась бы, что ли, нарочно грубым голосом договорил я. Не человек, а стеклянный шкаф.
Тут Маргарита посмотрела на меня с таким интересом, как будто впервые увидела. Потом, усмехнувшись, сказала:
Не много ли ты на себя берешь, мой милый?
Во-первых, я тебе не «милый», запальчиво ответил я, а во-вторых
Я и сам не знал, что там будет «во-вторых», но, к счастью, Маргарита меня не дослушала.
«Во-первых, во-вторых»! передразнила она и поднялась. Ладно уж, так и быть
Бессовестной походкой, расставив локотки и вихляясь, Маргарита прошла через переднюю, остановилась под аркой и, полуобернувшись ко мне, высокомерно добавила:
Побережем твою детскую психику.
21
Мне очень не хотелось идти домой и предупреждать Тоню, что мы с Маргаритой едем «опознавать» Коновалова: гораздо проще было бы махнуть прямо в центр и уж потом, по возвращении, оправдываться. Но я хорошо изучил Максимкин характер и знал, что так долго Тоне не продержаться.
Нет, Тоня с Максимкой отлично поладили, они досыта наигрались в пуговичную войну, но наше с Маргаритой отсутствие показалось Максиму неприлично долгим, он прекратил все игрища и решительно потребовал одеть его для выхода на улицу. Мы с Маргаритой застали их стоящими возле дверей: Тонясо своим кошмарным зонтиком, братишка мойв длинном голубом хлорвиниловом плаще, которым Макс очень гордился, хотя и успел порвать его на спине. В этом плаще мой братец был похож на полупрозрачную аквариумную рыбку. Папа привез дождевик для меня, это был один из первых образчиков продукции отечественной бытовой химии, но я отказался залезать в голубой плащ, и папа собственноручно перекроил и переклеил его на Максимкины размеры. От Максова дождевика неистребимо и резко пахло химией, и я еще на площадке сквозь дверь учуял, что мой братишка рвется на свободу.
А мы опять тебя искать! смущенно сказала Тоня, бросив на Маргариту быстрый взгляд. Ждали-ждали
На меня она смотреть избегала, и это было мне на руку, поскольку я чувствовал себя не вполне уверенно: тут и трусость моя, и еще что-то, неясное мне самому. Глупо, но я очень боялся, что Тоня заметит, что Маргарита пришла переодетая: как будто бы разумелось само собой, что это произошло по моему настоянию. И конечно же, Тоня заметила, а проклятая актерка, как нарочно, расстегнула свой балахон и, демонстрируя серый костюмчик с черным бархатным воротничком, подбоченилась.
И еще подождете, безапелляционным тоном сказала она. Погуляйте пока под дождиком, а нам нужно съездить кое-куда.
Нашли диверсанта? деловито спросил Максимка, глядя на меня из-под острого капюшона.
Да нет уклончиво ответил я, думая лишь о том, как бы заставить Максимку разоблачиться. Надо на одного человека взглянуть. Мы туда и обратно. Но это я сделал многозначительную паузу, это на другом конце города
Такси придется ловить, взглянув на наручные часики, сказала Маргаритаи тем самым разрушила все задуманное мной построение. Большие расстояния Максимку пугали, но на такси он не ездил ни разу в жизни, и теперь остановить его могло лишь прямое попадание атомной бомбы.
Я пистолет возьму, сказал Максим и, широко шагая (в своем дождевике он всегда шагал широко, как лесник), направился в детскую.
Да, плохо придется гражданину Коновалову пробормотал я.
Поскольку шутка мне показалась удачной, я посмотрел на Тоню, потом на Маргаритуни та, ни другая даже не улыбнулись: Тоня озабоченно разглядывала подол помявшегося (наверно, от сидения на полу во время пуговичной войны) платья, Маргарита нетерпеливо шуршала плащом.
Послушай, человек же ждет! сердито сказала она.
Я готов! заверил, выходя в прихожую, Максимка. Боюсь, пистоны только отсыреют.
Ну, что мне оставалось делать? Спросить: «Тоня, ты посидишь еще?»я не мог: это было бы уже не предательство, а кое-что похуже: пренебрежение. А, ничего, мол, с тебя не убудет. И я принял единственно верное в данной ситуации решение.
Добро, сказал я и протянул Максимке руку. Поехали.
Ты что, Кузнецов? возмутилась Маргарита. Соображаешь, что делаешь?
И Тоню с собой возьмем, непримиримо сказал Максим.
И Тоню с собой возьмем, согласился я. Она нам будет раны перевязывать.
Тоня посмотрела на меня и непонимающе улыбнулась.
Да ты не волнуйся, успокоил я Маргариту. Так даже лучше. Мы сами по себе гуляем, а ты сама по себе.
Маргарита нахмурила свои красивые брови, подумала.
Ай, ну вас, как хотите, сказала она наконец. Время только теряем.
И мы в торжественном молчании спустились по лестнице и вышли во дворе. Еще, наверно, ни разу в мировой детективной практике на ловлю преступника не выезжала такая отборная группа: впередибудущая кинозвезда в сером блестящем балахоне, за нею я, похожий на водолаза, с маленькой головой, торчащей из широкого ворота светло-зеленой парусиновой куртки, в кармане которой лежало увеличительное стекло, за мноюнепреклонный Максим в голубом благоухающем дождевике, пистолетик просвечивал у него сквозь карман, и рядом с МаксомТоня в легком, не по погоде, платьице, с раскрытым черным рогатым зонтом над головой. Вся наша затея стала казаться мне несерьезной, я на время забыл и о Кривоносом, и о взломанных ящиках в эркере «бабушкиной Жеки». Отчего не прокатить ребятишек на такси?
Карнавальная группа наша под проливным дождем не вызывала никакого интереса у проезжавших мимо таксистов: один из них притормозил было, когда Маргарита замахала рукой, но, разглядев нас в подробностях, передумал и так пронесся вдоль кромки тротуара, что окатил нас коричневой водой.
Я подошел поближе к Тоне: ей, видимо, было холодно, руки ее и шея покрылись мурашками, губы потемнели.
Замерзла? вполголоса спросил я.
Маргарита демонстративно стояла чуть поодаль от нас и красиво злилась: притоптывала ногой, метала в мою сторону убийственные взгляды и пофыркивала, сдувая с губ и носа капли дождя.
Нет, ничего, проговорила Тоня. А куда мы едем?
Вместо ответа я снял с себя куртку, набросил ей на плечи, сам встал к ней под зонтик, пододвинул поближе Максима. Тоня благодарно, как пони, вздохнула и больше ни о чем не спрашивала.
Один только Макс стоял непоколебимый, сунув руки в прозрачные карманы, с тщательно заклеенной дыркой на спине. Он был похож на рыболова на берегу широкой зеркальной реки, по которой проносятся крупные блестящие рыбины.
Вскоре, минут через пять, нервы у Маргариты не выдержали. Она подошла ко мне, потянула меня за локоть. Я выступил из-под зонта, и клетчатая рубаха моя сразу же промокла до нитки, струи воды забарабанили по ней, как по брезенту. Но Маргарите было на это, разумеется, наплевать.
Послушай, она подставила дождю свое смуглое сверкающее лицо с разгоряченными щеками и гневными глазами. Пусть они немедленно отправляются домой! Ну, что мы стоим здесь, как чучела?
Я покосился на Максимку и Тонюони, похоже, не слышали.
И ты послушай, сказал я Маргарите. Если бы не твоя манера знакомиться с кем попало, мы все сидели бы сейчас по домам, а тыу себя на даче. Езжай одна куда хочешь, но предупреждаю: я Женькин друг, и не могу так оставить. Я тогда немедленно звоню в милицию. И будет тебе ясность на сто процентов.
Маргарита притихла, она не ожидала такого отпора, но и сдаваться тоже, наверное, не привыкла.
А вот уж мои манеры, подумав, не слишком уверенно сказала она, не в твоей компетенции обсуждать. Ты и так на себя взял слишком много.
Фраза мне понравилась: «Не в твоей компетенции». Надо запомнить.
Правильно, извини, согласился я. Но мнение свое я имею.
Имей, разрешила мне Маргарита, и тут она заметила свободное такси, подпрыгнула и замахала руками.
На этот раз нам повезло: такси, это была горбатая «Победа», подрулило к тротуару, и водитель, молодой кудрявый парень, предупредительно открыл нам обе дверцы.
А деньги есть? спросил он.
Вопрос! отозвалась Маргарита, забираясь на переднее сиденье.
Мы втроем уселись сзади, Максимка устроился у меня на коленях, чтобы удобнее было смотреть в окно.
Куда это вы таким выводком? добродушно спросил водитель. Все дети приличные дома сидят.
А мы неприличные! ответила Маргарита.
Она назвала адрес, достала маникюрный набор с зеркалом и принялась вытирать личико платком и вообще охорашиваться. Шофер повнимательнее взглянул на нее, одобрительно хмыкнул и, выведя машину на курс, заерзал на сиденье: готовился к оживленному разговору. А мы там, сзади, для него мелкота, с нами можно было и не считаться.
О чем они там болтали впередия не слушал, обычные транспортные благоглупости типа: «А не встречались ли мы с вами в Ивантеевке? Что-то мне до ужаса знакомы ваши черты». Максимка сидел тихо, несколько напряженно, и с неприязненным любопытством разглядывал проносившиеся мимо незнакомые перекрестки в рыжей пелене дождя. Тоня легко дотронулась рукою до моего плеча. Я с замиранием сердца ждал вопроса: «А мама разрешила? Ты с ней говорил?»но вместо этого Тоня только прошептала: «Промок». Я посмотрел на нееи совершенно отчетливо понял, что ни о чем-то она не спросит: по ее лицу было видно, что она мне верит безоглядно и самоотверженно. И даже если сегодня Капа скажет ей, что я и не подумал зайти, Тоня не спросит меня ни о чем: пусть не зашел, значит, не мог, значит, так было надо. И мне, ожесточенному и насупленному подростку, стало тепло и уютно рядом с нею, и я захотел, чтобы она это поняла. Я взял ее холодную руку в свою, погладил мягкую, как у ребенка, припухлую ладошку. Ладошка была рябенькаядолжно быть, от холода. Тоня, глядя в сторону, шевелила пальцами. Так мы ехали, и каждому было по-своему хорошо.