Клацает клювами прямо в ухо. У глаз. Дергается, жадно бьет крыльями, чуя скорую добычу.
Главное не останавливаться. Передвигать уже ни хрена не слушающиеся ноги. Идти вперед, хоть хрен знает, что там ждет. Есть там вообще хоть что-нибудь, в этом гребанном впереди.
Что в темноте непроглядной, что в слепе солнца. Ни хрена не ясно. Один песок, который уже кажется, начинает хрустеть не только на зубах и в глазах. Уже в венах.
Пекло. Ночь. Ночь и снова пекло.
Челюсти хрустят, сжатые до хруста.
Суставы на сжатых кулаках превращаются в ободранные натянутые нервы. Будто обглоданные. Этой проклятой пустыней!
И эта вонь. Нестерпимая вонь трупов по обе стороны. Ни хрена она не ослабевает без солнца.
Кажется, весь пропитался ею насквозь. Подыхать буду, а мне вонять этой пустыней будет.
Но хрен я лягу там вместе с вами. Хрен.
Если есть ад, то я уже в нем. И я его пройду. Падать ниже некуда!
Я перестаю быть человеком.
Перестаю думать. Видеть. Ощущать усталость или боль.
Перестаю даже реагировать на клацание клювов надо мной.
Я просто превращаюсь в движение.
Сквозь адскую боль и слабость. Сквозь это пекло.
Идти. Шаг. Еще один. Еще. В этом весь смысл, хоть кажется, пустыне не закончиться. Никогда, на хрен, не закончиться!
Сколько уже их сменилось, жаркого и ледяного адов?
Я теряю счет.
И уже привыкаю к мысли, что здесь мне и остаться. Нет ничего. Ничего нет, кроме этого проклятого песка!
И глазам не верю, когда вижу вдалеке белоснежный дом.
Кажется, галлюцинация. Схожу с ума или мне приходит конец.
Упрямо иду, стараясь не прибавлять шагу. Не истратить последние силы.
Не давая сердцу возможности забиться в отчаянной надежде.
Все смертники здесь наверняка видели свой мираж.
И хрен его знает, что убивает сильнее. Миражи или безнадега.
Просто иду.
Но дом вырастает. Обретает более ясные очертания, хоть и вижу все только сквозь дымку.
На последнем издыхании делаю последний шаг.
Отчаянно колочу в двери.
И
Твою мать!
Кажется, я таки сдох и продолжаю брести по своему персональному аду!
Дверь открывается, а за ней я вижу сияние.
Сияние, окутывающее нереальной красоты девушку. Ангела? Демона?
Я вижу только огромные глаза. Длинные черные волосы, что оплетают ноги до самых щиколоток.
Красные. Сочные губы.
Твою мать. Сочные!
В них хочется впиться. Вонзиться зубами. И не отпускать, пока я не выпью всю влагу из нее!
А дальше провал. И снова темнота. Уже настоящая.
13 Глава 13
Зачем ты его привел в свой дом, Анхель? Зачем ты его вообще здесь держишь? Ты с ума сошел?
Ания открыла дверь, когда он постучал. Впустила его. Добрая она у меня. А он рухнул. Прямо на пол повалился. За дверью. За дверью моего дома. Как я мог его выбросить? Традиция нерушима. Ты на пороге можешь его оставить. Пусть подыхает сколько угодно. Во дворе. Переступай и иди себе дальше. Но если путник или больной или нищий переступил порог, ты должен ему помочь. Не имеешь права вышвырнуть. Отказать в помощи. Традиции, Рафат. Я не хочу гневить богов.
Богов? Анхель, очнись! Каких, на хрен, богов? Ты понимаешь вообще кого свозят в этот могильник? Тех, кто даже пули не заслужил. Чтобы мучились и подыхали тяжко. Дурели от солнца. Чтоб стервятники их еще полуживых рвали на части. Оттуда еще никто живым не выходил! Значит, заслужили такую смерть. Значит, вот тебе и воля богов.
А этот выжил. Явно оттуда и выжил. Много ты знаешь таких, кто оттуда выбраться сумел? Ни одного. За всю историю ни одного. За три поколения на моей памяти. Даже легенд не было, чтобы кто-то песчаных демонов пустыни обвел вокруг пальца. Пустыня всегда берет свою кровь. Никогда не выпускает свою добычу.
Я об этом тебе и говорю. Это сам дьявол, раз оттуда выбрался. С какими демонами он сделку заключил? Оттуда никто не выходит. Он проклятье в твой дом принесет. Беду. И смерть. Потому что пустыня никогда свою жизнь не отдаст. Никогда, Анхель. Она и к тебе придет за то, что ты добычу ее украл. Придет и страшно с тебя спросит. А если не пустыня, то те, кто его сюда забросил. Непростые же люди. Простые об этих местах не знают. И силы такой не имеют. Ты же знаешь. Очень опасные люди сюда врагов своих отправляют. Да и хрен знает, кто он такой. Может, детоубийца. Или насильник. За простые прегрешения в могильник не попадают!
Никого я еще не украл. В себя приходит, но тут же обратно проваливается. Сознание теряет. Только воды напьется и снова в отключку. Может, судьба еще доделает свое дело.
Так вышвырни его. Просто возьми и вышвырни. Не связывайся, Анхель. Говорю тебе. И Анию подальше от него держи. Зачем она ему отвары носит? Тело его обтирает мазями?
Добрая. Она просто у меня добрая. Жаль ей его. Человек все-таки, не собака. Хотя. Она бы и собаку пожалела.
Смотри, Анхель. Добрая она у тебя. Как бы не так. Сколько она бойцов у тебя покалеченных видела? Твои же бои самые зверские во всей округе! Сколько их на глазах у нее подыхало? Что-то не помню, чтоб твоя добрая девочка жалела кого-то из них. Каждый раз в первых рядах под самым рингом сидит. Визжит и кричит, когда их кости хрустят. Сама сто раз, как ты, говорила. Что слабаку туда и дорога, если подыхает. Да и то. Твоих-то бойцов она знает. Ты их выращиваешь и в дом к себе пускаешь. А этот Чужак. Приблуда. Чего она с ним носится? Может, он правда демон, а не человек. Заколдовал ее. Человек такого бы не прошел. Оттуда бы не выполз.
Перестань, Раф. Ты становишься слишком суеверным. Прям как наша бабка. Здоровый лось, посмотри на него. Он же огромный. Ты хоть одного такого хотя раз видел? Даже среди лучших бойцов таких не было.
Бабка наша не так уж неправа была. Она жизнь повидала. И пустыню. А в ней всякое чудеса случались. Пустыня закружить может в трех метрах так, что не выберешься. А может дорогу открыть. Сам знаешь, сколько всего творилось. Не все человеческим законам поддается. Но точно знаю. Кто у пустыни то, что ее забрал, тот в сто раз ей заплатит. Дорого заплатит, Анхель.
Перестань. Ты еще не немощный старик, Раф, чтобы сидеть и байки-страшилки рассказывать. А я еще из ума не выжил, чтобы их пугаться. Лосяра здоровый. А у смерти я ничего не отбираю. Выхожу его. Раз уж так вышло, что в доме моем оказался. А когда оклемается, устрою самый громкий бой за всю историю. Поставлю его против десяти. Одного. Вот и посмотрим. Если он смерти принадлежит, то обратно к ней и вернется. Она свое заберет, а я ни при чем. Я традицию исполнил. Путника из дома не отправил умирать. Но если его судьба не жить, значит, бой эту судьбу и решит. Вернет его смерти обратно.
Вот оно что, Анхель! А я уж было подумал Ты хитрый старый стервятник. Прощелыга! Я решил, ты сердобольным на старости лет стал. А ты просто бабла решил срубить на нем. С боя такого сколько загребешь? На три жизни хватит! Старый лис!
Я просто не спорю с судьбой. Традицию исполнил. Подохнуть не дал тому, кто в дом мой постучался. Но если он принадлежит смерти, она свое возьмет. А я препятствовать не стану.
Смотри, Анхель. Я свое слово сказал. Дорого обойдется тебе эта жадность. Проклятие на твоем доме из-за этого.
Не ной, Раф. Я и с тобой поделюсь. Что я? Не человек, что ли? Приданое своей Ание соберу. Дом новый построю. И тебя, брата своего, не забуду.
Не все измеряется деньгами. Когда уже поймешь?
* * *
Они пили и хлопали друг друга по плечу. Смеялись. Пьяно ржали, иногда снова вспоминая о высших силах и заводя свой «философский» спор.
Ничуть не стесняясь и не смущаясь тем, что я все слышу. Что кухонная дверь, на которой они устроились, открыта, а один из выходов из нее ведет как раз в тот тамбур, где я валяюсь.
Мясо. Я просто мясо, которое приготовили на убой.
А я и есть просто мясо.
Не помню. Ни хрена не помню, что было после того, как постучался в эту дверь.
Пошевелиться почти не способен.
Иногда открываю глаза, и вижу деревянный потолок. Узкие стены тамбура, словно меня уже в гроб поместили.
Хрустящую белоснежную подушку и такие же простыни, уже измазанные моей кровью и гноем из незатянувшихся ран.
Глухо рычу, сжав зубы.
Бешено. Одержимо. До одури хочется пить.
И вот он стакан. И графин с блаженной влагой.
Совсем рядом. Только протянуть руку. На тумбочке впритык к постели.
А я не могу.
Ни хрена не могу.
Только чувствовать, как подыхаю. Как в глотке и во рту все пересохло хуже проклятой пустыни и не песок, а мои легкие, кажется, песком хрустят на зубах.
И ненавижу.
Ненавижу это проклятое бессилие. Ненавижу еще сильнее, чем жажду, от которой выворачивает все внутренности наружу.
Что может быть худшим проклятием? Чем невозможность пошевелиться?
И каждый раз проваливаюсь в темноту. Снова и снова. Сжав челюсти и кулаки до хруста.
И тогда чувствую, как кто-то поднимает голову.
Губы обжигает ледяной спасительной влагой.
Касается тела. Проводит чем-то мягким. И вот тогда начинаю ощущать боль. Сдертую кожу, что кусками с меня обрывалась. Только тогда, когда тело получает свои спасительные глотки.
И боль отходит, но остается темнота. Темнота и это проклятое бессилие.
Они выходят, громко хлопая дверью, а я снова только и способен, что скрипеть зубами.
Дьявол!
Бой простив десяти?
Я выдержу. Я зубами кадыки им выгрызу. Хоть всему войску.
Им нужно зрелищ?
Они их получат. Кровавые зрелища. Такие, что весь ринг этого Анхеля зальют реки чужой крови.
Такие получат зрелища, что еще годы содрогаться будут.
Потому что я встану.
Встану ради того, чтобы найти тех, кто меня забросил в это пекло.
Дьявол? Демон? Так они между собой меня называли?
Оооооооооо!
Эта пустыня и правда превратила меня в самого настоящего дьявола!
И нечеловеческая злоба, ярость и жажда напиться крови врагов меня поднимет с этой проклятой постели!
Они хотят увидеть на ринге смерть? Они ее получат! Только уж точно не мою!
14 Глава 14
Рычу сквозь сжатые до хруста челюсти, заставляя это деревянное тело пошевелиться.
Боль адская. Как будто из меня вынули все кости. Переломали и снова всунули обратно.
Резко вскидываю руку вверх.
Впиваюсь в кожу зубами, чтобы заставить себя очнуться. Вынырнуть из этого дикого марева. Дурмана, что словно плотным туманом застелил мозги.
Чтобы переключиться с адской боли, выворачивающей даже внутренности.
Иногда только так и нужно. Даже с собственным телом.
Как с диким животным. У которого нет мозгов, одни рефлексы.
Дать понять, что будет слушаться. Даже если ему больно или смертельно страшно. Потому что иначе будет еще хуже. Еще больше боли. Дать понять, что выбора и вариантов нет.
Заставляю себя подняться.
Покачиваясь, чуть не валюсь обратно.
Ноги словно не мои, а две культи неживые. Деревянные.
Но я упрямый. Я не превращусь в ни на что несспособное желе! И неподвижным инвалидом тоже быть не собираюсь!
Упираюсь обеими руками в стену.
Ползу. Ползу вперед, буквально рухнув на нее.
Три метра тамбура кажутся длинней, чем вся пустыня раньше.
Но я их прохожу.
Вползаю на негнущихся ногах в коридор.
Мышцы горят так дико. Будто их из меня вырывают с каждым движением, с каждым шагом!
И каждый шаг как подвиг, после которого хочется свалиться без сил.
Красные всполохи перед глазами даже от такого смешного усилия!
Ненавижу. Ненавижу слабость во всех ее проявлениях. У чужих слабость прощать нельзя. Слабаки самые страшные люди. Те, кто на шею сядут. Если пожалеть и за все благодеяния нож воткнут в спину. И оправдают себя собственной слабостью. Всегда оправдают.
Оправдывать нельзя. Нельзя прощать. Эти уроды говорили о богах и дьяволах. И кто-то скажет, что мудачье. Что по божьему нужно понять. Помочь слабому. Принять оправдания и дать прощение.
А ни хрена.
Не по-божьему такое.
Ведь слабость хуже подлости. Хуже предательства! Хуже всего!
И если прощать и возиться, если сразу в кипящий котел не забросить, снова и снова такие будут сваливаться на шею. Снова и снова вонзать нож в спину. И проворачивать там. Сто раз проворачивать, наблюдая, как ты подыхать будешь!
Сжимаю зубы еще сильнее. Закусываю щеку изнутри.
Все можно понять и простить. Кроме слабости. Ненависть, измену, убийство.
Все!
И эту проклятую слабость я из себя должен вытравить! Должен победить! И это важнее, чем выстоять против десяти бойцов на ринге, которых мне уготовили! Важнее всего! Иначе какой смысл в том, что я выжил?
Проползаю коридор.
Заставляю себя оттолкнуться от стены.
Пусть и шатает.
Пусть ноги словно рассыпаются. А через каждый шаг я с грохотом валюсь в сторону, бьюсь со всего размаху о стены узкого коридора.
Я должен. Должен.
Вот и ванная.
Тяжело опираюсь об умывальник. Приходится остановиться. Блядь, чтобы отдышаться и отдохнуть!
Набираю полные пригоршни ледяной воды.
Пью. Дико. Жадно. Адски ненасытно.
Похоже, вот этого я из себя уже никогда не вытравлю.
Один звук воды, и тело будто превращается в пересохшую губку.
И хочется пить. Лакать. Впитывать в себя, пока не раздует. И даже когда уже в горле вода стоит, все равно ее хочется. Впрок. Жадно. Чтобы никогда больше не чувствовать себя пересохшим!
Но больше не лезет в глотку, и я жадно обмываю лицо.
На нем все время будто чужая маска. Затвердевшая корка, которую все время, пока валялся, хотелось с себя содрать!
Будто там множество слоев запекшейся густой крови. Или задубевшая кожа, которая даже дышать мешает.
Умываюсь, а после подставляю голову под ледяную струю.
Даже стону от удовольствия и от дикой мысли о таком нереальном запредельном расточительстве! Так просто лью на себя то, каждая мельчайшая капля чего бесценна!
Приходит. Она приходит. Физическая свежесть.
Легче становится и даже перед глазми красные всполохи плясать перестают. Дымка тумана и черные капли развеиваются. Смываются водой.
Но.
В голове все тот же дурман Как ваты или песка насыпали.
Отчаянно вскидываю голову.
И отшатываюсь, увидев в зеркале настоящего дьявола. Урода, у которого мясо горящее, вздутое и толстые шрамы вместо лица. Одни черные глаза, как угли, полыхают в этом мессиве адской ненавистью.
В пустыне бы такое увидел, решил бы, что и правда сдох и самый жуткий черт за мной приперся, чтоб в ад утащить.
Урод. Дикий урод. Страшный. Нечеловеческий.
Но, блядь. Это не самое страшное!
- Кто ты, твою мать! Ктоооооооооооо!
Ору, обхватывая голову руками.
Разбиваю блядское зеркало, которое так и не дало ответа.
Я ведь за этим сюда и полз.
Чтобы увидеть. В лицо самому себе заглянуть. И вспомнить! Вспомнить, мать вашу! Хоть что-то. Хотя бы имя!
Но вместо этого только невыносимое уродство и полная темнота в мозгах!
Тише, тише. Ну что ты,чьито руки мягкими касаниями обхватывают меня где-то внизу.
В районе поясницы.
Перестань. А то весь дом развалится от твоего ора. Как ты вообще сюда дошел? Ты же даже воды напиться не можешь?
Скриплю зубами.
Дьявол! Вот только этих напоминаний мне сейчас ко всему и не хватает!
Мало того, что урод, да еще и немощный. Еще и мозги отшибло. Имени, и того вспомнить не могу! Полный урод! Куда ни плюнь! За что ни возьмись!
Тебе рано еще вставать. Сил наберись. А после разгуливай по дому. И круши все. Сколько захочешь. Но сейчас Сейчас отдыхать тебе надо!
Распахиваю глаза, и снова перед ними этот туман, эта блядская чертова дымка!
Но уже легче. Стоит пару раз моргнуть. И очертания возвращаются.
Резкими яркими линиями. Словно бьет не по глазам. Сразу в мозг.
Она маленькая. Такая маленькая и такая хрупкая.
Стоит рядом и не боится.
Едва выше пояса мне достигает.
Но смело обхватила руками. Не смыкаются они. Маленькие. Тонкие. А обхватила.
И на какой-то подкорке знаю, что ей жизнью обязан. Что она тогда дверь из пекла в жизнь мне отворила.
Только
Блядь, всматриваюсь. И моргаю снова и снова.
Вроде ясно же тогда девушку видел.
Длинные локоны, до самых щиколоток. Вьющиеся. Сверкающие, как крыло ворона на солнце.
Губы сочные. Сладкие. Вкусные. Такие, что, кажется, прикоснешься к ним и оживешь.
Жизнь в ней видел. И свечение это. Что за ангельское принял.
Но теперь она совсем другая.
И волосы короче. И блеска того нет. И губы, хоть и красивые. Ровные. Но не такие манящие. Не такие, как те. Те были, словно оазис для путника в пустыне. А эти Просто обычные губы.
И свечения никакого нет.
И глаз бездонных, глубоких.