Под Пароходом подземный ход естьстарая канализация, еще с союзных времен. Я его случайно нашел, когда малой от эпидемии и обезумевших людей после смерти родителей прятался. Еще до того, как меня Мать подобрала.
Я тогда на одну общую кухню залез, в той части, где у Парохода коммуналки были. В форточку ввинтился и давай по кухне шарить на тему че пожрать пока нет никого. У них там здоровенная кастрюля на плите бурлила. Я крышку снял. Святой Иосиф! Даже сейчас мурашки по коже. А там башка человеческая вываривается. Ну или показалось мне, только крышка у меня из рук выскользнула и загрохотала по полу. Баба забежала какая-то, как заорет, со стола хлеборез схватила и давай за мной по кухне гонятся. Я в дверь, в коридоре топот, еще народ бежит, мужик один уже руки раззявил меня ловить. Я в сторону метнулся от ножа и рук уворачиваясь и вломился в старый мусоропровод.
Этажа четыре пролетел, весь ободрался, но ничего, живой. Пометался там в темноте, на один ход наткнулся, трубу то есть. Полз, полз, там труба узкая, темно и воняет, больше всего страшно, что застряну посреди трубы и меня живьем крысы сожрут. Тут вижу зеленый свет из щели пробивается. И труба, в которой ползу вся пульсирует, как будто сердце большое рядом бьется.
От щели жар такой идет, чисто преисподняя. Я в щель заглянул, а там комната. По стенам и потолкам телевизоры и мониторы. Много. Сотни. На всех экранах одно и тоже показывают. Люди в странных одеждах посреди прожекторов и дыма извиваются. И все почему-то в зеленом свете. А посреди комнаты на кровати жирный мужик лежит. Голый. Телеса складками свисают. Весь мокрый от пота. К нему какие-то провода и трубочки подключены. Я пригляделся, а кровать под ним живая, шевелится. Не кровать, а люди живые. Вот лицо у него под рукой, а на лице нездешнее блаженство написано. Тут мужик прямо мне в глаза посмотрел, так что я живую кровать рассматривать не стал, а по узкому ходу так впилил, что остатки одежды в нем потерял.
Это я потом уже понял, то Звонарь был и его дом. Скоро ход кончился и я в какое-то пространство большое вывалился. Темно, вонь страшенная. Тут меня за ногу кто-то схватил и держит. Я проорался, а тот все держит. Отпустите, прошу. Луна из-за облаков вышла. Оказалось, я по той трубе в какую-то большую яму вылез, а держит меня мертвец. Вся яма в мертвецах. А мертвецов-то что боятся. Я руку мертвеца отцепил от штанины и вылез. Тогда я видать и заболел. Через то и волосы все потерял, и Мать нашел. Вернее, она меня. Комната с зеленым светом забылась. А сейчас вспомнилась.
Колокольня все также работает. Все также от нее бум-бамс-звон на всю округу. Все также Звонарь в лаборатории сидит. Лаборатория небо коптит. Грузовики туда-сюда ездят.
***
ЦАП. ЦАП.
Это крыса по мне пробежала. Коготками по резине. Ну ничего, в окопах и не такое бывало.
В лазе тесно. В костюме химзащиты жарко. Под лучом фонаря только гнилые лужи и крысиные морды.
Час. Два часа. Три. Где эта чертова щель? Вдоль трубы три раза туда-сюда.
Вот здесь может быть. Руку к стене прикладываю. Пульсирует стена. Как будто сердце большое бьется.
ДУХ. ДУХ. ДУХ.
Слизь гнилая на стене. Рука по слизи едет. Плечом в стену въехал. Проваливаюсь. Лечу.
ХЛЮП!
Врезаюсь во что-то мягкое, большое. Откатываюсь в сторону. Со стены падает огромный телевизор
ХРЯСЬ! ДЗЫНЫЫЫНЬЬЬ!!!
и рассыпается на сотни осколков.
Ты кто-о? Звонарь стал больше раза в два, а то и в три. Жирная, лоснящаяся масса. На огромном матрасе лежит, колышется. Никакой кровати из живых людей. Трубки во все стороны торчатв стены вмурованы. А по самим стенам мониторы. Большей частью черные, неработающие.
Я снимаю противогаз. В нос бьет вонь испражнений и пота. Перчатки я тоже снимаю. Руки освобождаю. Звонарь никак не реагирует. Маленькие глазки из заплывшей жировой складки наблюдают.
Мне нужны деньги, Звонарь.
КХЕ! КХЕ! КХЕ!
У него слабый, дробный смех, который можно принять за кашель.
Здесь везде деньги. Везде!!
На одном из экранов я вижу выныривающую из стробоскопа светящуюся фигуру. Она переламывается пополам и исчезает с экрана. На ее место приходит еще одна, такая же.
Я подхожу дверь, бью по ней ногой. Иду по черному коридору. Комнаты. Одна за другой. Как бусины. Прозрачные трубки через комнаты нитью. Что-то бурлит и лезет через край, как тесто. Из пробитых труб вырывается цветной пар.
ФУРРРРРРР!
Инфракрасная комната. Резь в глазах. Голые люди сортируют купюры. Я складываю несколько пачек в свою сумку. Еще. Еще. Сумка разбухает, как гусеница. Люди не прекращают сортировать. Я ухожу.
Иду мимо цветного пара.
ФУРРРР!
Купюры летят за мной следом.
Паутина трубок.
Звонарь смотрит на меня сквозь узкую щель нависшего лба. Я лезу в пролом в потолке и тащу следом сумку, набитую деньгами.
За спиной я слышу:
КХЕ! КХЕ! КХЕ!!!
Крысиные морды с азартом заглядывают в комнату к Звонарю.
***
Сначала Доктора выписал. Чтоб он мне фургон под перевозку Матери переоборудовал. По высшему разряду. Дня три это заняло. Доктор на мне нажившись, так скоро свою собственную клинику откроет.
Малой сказал, чтоб дома сидела, нос не высовывала.
Потом до Лизки добежал. Какая никакая, а у нас с ней любовь была. Вот, говорю, Лиза, уезжаю я. Сегодня, спрашивает. Да, говорю, сегодня. Она чета психанула сразу. Ну и вали вопит, чтоб я тебя не видела. Гривой своей рыжей трясет, глаза покраснели. Мат-перемат опять, я и ушел. Черт, этих баб разберет. Так и простились.
По пути в магаз зашел, так мелочи всякой прикупить. Шоколадок Малой в дорогу. Денег Звонаревских еще много осталось. Вот я видать с дуру там котлету и светанул. Набрал продуктов мешок. А через пару домов, в переулке, свернул только, в голове бомба взорвалась. Я в грязь повалился, голову пытаюсь поднять, а кровища глаза заливает. Хреново без ресниц и бровей. Руки чьи-то по телу шарят. Шоколадки из пакета вывалились. Упаковки блестят в грязи. Морось какая-то уютная в воздухе висит. А потом темнота.
В себя пришел утром. Так и валялся там в подворотне. Бабка какая-то с псиной на поводке гуляет. Бочком, бочком, от меня сторонкой. Встал кое-как, за стеночку и пошлепал. Башка разбита, рожа в крови и грязи. До речки доковылял, прям там на ступенях набережной и отмылся.
Дворами к Пароходу двинул. Еще не хватало патрулям попасться в таком виде. В ушах гул не проходит, сзади пощупал, на черепе шишка размером с кулак. Ладно макитра крепкая, а то уже со святым Иосифом беседовал бы. Это ж надо под обычный гоп-стоп залететь.
Под ногами грязь чавкает, деревья голяком, натурально уже осень к концу, вон тучи какие висят, того и гляди снег сыпанет. Правильно, уезжать надо побыстрее. Скоро дороги заметет, кто в эти деревни по зиме ездит. А пока зима кончится А зима кончится кто нас вспомнит?
Знатно мне голову стрясли. Шаг делаю, а подошва землю теряет. Предметы ближе кажутся, чем на самом деле. Или дальше. Мельтешит все перед глазами. Кабы я в норме был, то я бы этих лосей у Парохода враз бы срисовал. Уже теряя сознание, я подумал, что черный джип знакомый, лоси знакомые и где-то я уже эту схему видел.
А потом опять в ватную темноту провалился.
***
Знаешь, Ганзи, а ты мне никогда не нравился, Аспид сплюнул тугую струю прямо мне на ботинки.
Было холодно. Низкое небо треснуло и теперь сыпало первую снежную вату на черный лес. Облепленные снегом ветки гнуло к земле. На лысую башку мою тоже сыпало. Снег таял и холодные струйки стекали по моему лицу и шее, за шиворот.
Нельзя так просто взять все и бросить, Аспид подал знак одному из лосей. Тот подошел к ближайшему джипу, сунулся в салон и достал биту. Я попробовал шевельнуть рукой и не смог. Запястья чесались, а стволы не выходили. Тело не слушалось. Если бы лоси по бокам меня не держали, я бы упал.
Аспид взял протянутую ему биту и пару раз взмахнул в воздухе.
Ничего, Ганзи, ничего. Через час отпустит. Зато больно не будет. Считай повезло. Вот и наши гости. А то я уже жопу отморозил.
На поляну пробуксовывая въехал мой фургон. Из кабины выскочил еще один лось. Аспид, картинно закинув биту на плечо, неспешно подошел к фургону и распахнул створки. Оборудование, которое поставил Доктор было на месте и работало. На койке, примотанная ремнями лежала Мать.
Вам удобно? Аспид, глумливо улыбаясь сунул рожу внутрь фургона. Мать не ответила. Она смотрела прямо на меня. В глазах ее бились искры.
Аспид вернулся ко мне, оставив створки фургона распахнутыми.
Руки, приказал он лосям. Меня поставили на колени, руки зажали и положили ладонями на ствол упавшей березы. Аспид занес биту, нелепо присел согнув колени, крякнул и резко опустил биту. Потом еще раз. И еще.
Он не обманулболи не было. Почти. Только рукам стало жарко. И с них что-то потекло на снег. Я не видел что. Я смотрел на Мать, а она на меня.
Уф, как от сердца оторвал, отдуваясь сказал Аспид и выкинул биту в кусты. Меня отпустили, и я повалился на землю. Теперь снег падал мне на лицо. Лоси из канистр поливали фургон. Один плеснул внутрь. Часть попало на одеяло, которым была укрыта Мать. Искры все так же метались в ее глазах. «Ясна», сказала она мне одними губами.
Лес, фургон, небо метнулись в сторону. Перед глазами возникла рожа Аспида. На ней были красные брызги.
Вот тебе билет на электричку, Ганзи, он что-то сунул мне в карман. Я ж не пес, чтоб брата своего вот так вот в лесу бросить. Как очухаешьсявали подальше. Ты уволен. Да, за девчонку свою не переживай. Рамзес о ней позаботиться.
Он заржал, а я снова повалился, зарывшись башкой в свежий снег.
Фургон вспыхнул разом. Пламя взметнулось, опалило небо и деревья. Рванули с места джипы выбивая из-под шин комья земли и снега. Я остался один
Когда я смог шевелиться, фургон уже прогорел, оставив черный остов и проталину посреди снежной поляны. Боли в руках я не чувствовал. Как будто и не было у меня рук. Стало темнеть. Пахло дымом и сырой землей. Скорой зимой пахло. Я повернулся и пошел прочь из этого леса. Подальше от черного фургона.
***
Жирный Доктор чуть не сдох от страха, когда я к нему ввалился. Каяться стал. На оборудовании для фургона скрысятничал, это да, но бандитов не наводил. Потом руки мне обработал, кое-как замотал. Правая рука совсем плохо выглядит. Одни ошметки вместо нее.
Меня отпустило немного в тепле у него, вроде и таблетки подействовать как раз должны были, но тут такая боль навалилась, страшнее, которой в жизни не было. Запястья огнем полыхнули. Пистолет левый вышел. Кровища снова пошла. Хотел я Доктора пристрелить. Уже к башке ему ствол приставил. И пожалел. Почему пожалел? Чтоб боль и ярость не расплескать раньше времени.
Чертова туча стимуляторов. Сердце не выдержит, предупредил Доктор. А куда оно денется? Святой Иосиф, куда оно на хрен денется?!
На улицу вышел через черный ход. Пальто докторское, на мне мешком висит, капюшон от худи на самую лысину натянул. Ветер подвывает, а грязь под ногами хрустит. Подмерзла. Снег то сыпанет, то перестанет. Темно, но куда идти я и так знаю.
***
С трудом сбрасываю с себя тяжелую собачью тушу.
Иваныч так и остался сидеть на диване. Понадеялся на своих собачек. Шальная пуля разбила ему череп. За спиной на стене кровавый цветастый узор. Фартовый этот Иваныч. Не такую быструю смерть я для него приготовил.
Правый пистолет заклинило. Он едва вышел из раздробленной руки. Так и остался. А левый работает. По запястьям течет кровь. Боль я не чувствую. Вместо нее черный остов сгоревшего фургона.
Я иду мимо трупов охранников-лосей, мимо мертвых шлюх, мимо дворника, уткнувшегося лицом в тлеющую кучу старых листьев. Запиши на мой счет, святой Иосиф, потом сочтемся.
Есть только один шанс найти эту чертову конюшню. Только один. И я тороплюсь.
***
Я терпеливо ждал. А это нелегко в моем-то положении. Вон под стулом уже целая лужица крови натекла. Моей крови.
Лиза что-то говорила. Половину я не понимал. Говорила, говорила, быстро, теряя слова, торопясь успеть в отведенное ей время. Успевая выплеснуть на меня всю свою ненависть и отвращение. Говорила, как же ей мерзко было находиться со мной рядом. Говорила, что держала меня на иванычевском поводке. Говорила, что я мерзкий биологический урод, что ее блевать тянуло, когда я к ней своими руками прикасался. От меня мертвецами несет! Ха, ну не первый раз. Все это я уже где-то слышал. Мне такое часто говорили. Все всегда заканчивается одинаково. Не особо мне в амурных делах везет.
Она ругала меня на чем свет стоит, а лужа становилась все больше. Время истекало, я специально следил за часами. И кивал согласно. Да, яурод. Вот ведь. У этих городских шлюх понатыканы в зад импланты, накачены гелем губы и грудь, одинаковые от пластики лица, а я урод? Урод, урод, признаю.
Вот и время вышло. Я поднял ствол. Лиза перешла на всхлипывающую скороговорку. Не хотел я, но пришлось стрелять. Пуля обожгла ей колено.
Она взвизгнула. Ей больно. Зато поток ругани и грязи иссяк. Теперь только тихо всхлипывает и размазывает косметику по лицу. Не лицо, а клоунская маска. Я повторил вопрос. Может она от стресса забыла, что я у нее спрашиваю. Она послушно назвала адрес. Ага, станет она врать, знает ведь, что я вернусь если что. Тут она стала набрасывать, что сама прошла через эти конюшни. И никто ее не спасал. Она ждала, а никто ее не спасал.
Надо было спешить. Я поднялся со стула. Она еще что-то крикнула мне вслед, но я уже не слышал. Говорю же, не получается у меня с женщинами. Всегда одно и тоже.
***
Пришел серый рассвет.
Тот снег, что не успел сдуть ветер, застыл и стал ледяной коркой.
Небо, асфальтовая дорога, голая земля, старый паркстального цвета. Единственная аллея упирается в здание бывшего ДК. Облезлые колонны, потрескавшаяся штукатурка, выцветшие плакаты на стенах.
Я поднимаюсь по ступеням. Цепляю кривой левой рукой и тяну на себя тяжелую дверь. Запястья горят огнем. Правую руку я не чувствую. Перед глазами танцуют белые точки.
Так и знал, Ганзи, что ты не уедешь, упрямый ты черт, шипит с площадки на втором этаже Аспид. Он стоит в полумраке, едва различимый на фоне окна. Черное пятно на сером фоне.
У нас че дуэль, да? Как руки-то? Аспид довольно ржет. Лицо в темноте, руки опущены. Я должен помнить одно. Аспид-скорострел. Его пистолеты в момент перехода сразу стреляют. Получается очень быстро, но не всегда точно. Небольшой разброс. Совсем небольшой. Пара сантиметров, доля секунды.
Где она? спрашиваю. Старый, щербатый паркет качается как палуба. Я прислоняюсь спиной к двери чтобы не упасть.
Не переживай, Ганзик. С девчонкой все норм, я же знал, что ты придешь. Приберег. А как там Иваныч?
Я молчу.
Двойная дверь слева от меня распахивается. Створки бьют о стены. Из-за маленькой хрупкой фигурки выглядывает Рамзес. На него падает свет лампы. Его лицо я вижу отчетливо. Он не боится, сосредоточен. В руках блестит лезвие. Я стараюсь не думать о той, что стоит между нами.
Две цели. Одна рука.
Какой замес, а?! орет сверху Аспид. Его силуэт троится и плывет куда-то в сторону. Давай, Ганзи, на счет три?! Раз!
Сержант говорил, что из двух целей надо выбирать самую опасную. Но это неправильно. Выбирать надо ту цель, в которую точно попадешь.
ДВА!!
Мы начинаем стрелять одновременно, не дождавшись конца счета.
БАНГ! БАНГ! БАНГ!
В щеку впиваются дверные щепки. Нож безвредной рыбкой скользит на пол. Я палю в трех Аспидов одновременно. Сильный удар в правое плечо. К черту правое!
БАНГ! БАНГ! БАНГ!
Ноги подгибаются, и я сползаю по двери.
ХРУСТЬ! БАМ!!
Один из Аспидов падает со второго этажа вниз. Два других испаряются.
Кто-то подбегает ко мне. Тормошит. Зовет меня «Кристиан!». А я не слышу. Я падаю в темноту.
Ш-Ш-Шшшшш-ш
***
Вот ведь зараза! Кто знал, что в чертовой развалюхе есть только старая магнитола. А внутри застрявшая кассета с какой-то мутной попсой, вялое старье прошлого века. Когда Малая начинает слишком доставать меня своими вопросами, я просто врубаю полную громкость. Правда на попсу меня хватает на пять минут. Я вырубаю магнитолу, и снова слушаю бесконечную трескотню малолетней девчонки. Белый лес, белая дорога.
Мы все глубже забираем на Север. Я даже отмечаю по карте, когда мы останавливаемся, но мотор при этом не глушу. Дороги завалены сугробами, так что приходится искать объезды. Я все время боюсь, что докторская машина не выдержит и развалится. Видать тогда мы замерзнем посреди тайги.
Да, Доктор. Вот уж не знаешь, откуда что придет, да, Ганз? Хотел его пристрелить, а в итоге Доктор тебя и спас. Я же тогда у него пальто забрал, а в нем докторский телефон оказался. Малая телефон нашла, когда я в этом заброшенном ДК в парке загибался. Почему он нам помог, черт его знает? А почему Мать меня подобрала? А потом Малую? Мне не понять. Я же не святой Иосиф. Совсем не святой.