Сердце пропускает удар, когда вспоминаю. Где-то здесь, в числе прочего, стоят моторные масла, флаконы с бензином для зажигалок и технический спирт.
Лукерья! Кричу я, но кроме едва различимого треска со стороны надвигающегося пламени не разбираю других звуков.
Иду в противоположную от пожара сторону, внимательно вглядываясь в боковые проходы и ответвления. Дохожу до самого конца помещения, но жены здесь нет. Пробую дверь. Заперто. И возвращаюсь назад.
Пламя продвигается с большой скоростью, перекидываясь со стойки на стойкувверх, вперёд и в стороны. Геометрическая прогрессия, твою мать.
Я дохожу до границы жара, до самого заходящегося в безумном ритме огня, и вглядываюсь, превозмогая резь и жжение в глазах, сквозь пляшущие оранжевые языки в сторону центральных ворот.
Если она осталась там, моё нахождение здесь больше не имеет смысла.
Я даю себе слово, что пройду ещё трижды этот путь. От пламени до задних ворот и обратно. Я уговариваю себя уйти, возможно, думаю я, Лукерье удалось выбраться.
«А если нет?»Настойчиво бьётся в моей голове, и я понимаю, что останусь здесь до последнего.
Чуть-по-чуть я орошаю водой рубашку в районе носа и рта, и это облегчает моё дыхание.
На втором круге мне чудится полоска света слева от центрального прохода, и я в надежде бросаюсь туда. В этой стороне помещения дым более сконцентрирован, очевидно, тут расположены вытяжки или воздуховоды, поэтому его и тянет сюда.
В конце прохода дверь. Не похоже, что она ведёт на улицу. Скорее, какое-то техническое помещение. Я хватаюсь за ручку, но дверь заперта.
Эта дорога ведёт в никуда.
Чертовски неприятно осознавать, но я не могу найти свою жену.
Я уже делаю несколько шагов в обратную сторону, как вдруг слышу сдавленные всхлипывания. Которые слишком быстро затихают. Моё сердце колотится на разрыв. Внезапно я чётко понимаю, что Лукерья именно там. За этой дверью.
Словно кто-то вложил эту убеждённость в мою голову.
Как и направил меня сюда.
Потому что мне очевидно, что никакого света здесь нет. Глухая стена с изолированной дверью.
Я больше не могу находиться здесь. Мне нужно как можно скорее вытащить жену. Она провела слишком много времени в задымлении. И я надеюсь, что ещё не слишком поздно.
Снимаю пистолет с предохранителя и прицельно стреляю в замок. А потом распахиваю дверь.
Это комната. Небольшая. Задымлённая. Здесь абсолютно нечем дышать. От едкого дыма слизистая глаз моментально начинает зудеть.
Но всё это второстепенно, потому что я наконец вижу её!
Лукерья сидит у противоположной стены, у двери, за которой, я надеюсь, находится наше спасение.
Быстрым шагом я преодолеваю расстояние между нами и бросаюсь к ней.
Лукерья! Ты слышишь меня, маленькая? Я пытаюсь её растормошить. Луковка!
Она без сознания. Вроде бы не дышит. Либо слишком слабо.
Я стягиваю с головы рубашку, обильно поливаю водой и накладываю поверх её повязки. Я рад, что она сообразила раздеться и прикрыть лицо. И я не хочу думать, что пришёл слишком поздно.
Сдвигаю её в сторону и снова достаю из-под ремня пистолет. Выбиваю прицельным выстрелом замок и выдыхаю с облегчением.
Улица!
Я подхватываю Лукерью на руки и уношу как можно дальше от охваченного огнём склада, который наконец тушат спасатели.
Моя жена безвольно повисла на моих руках. Слишком бледная. Словно неживая.
Вижу спешащих к нам людей.
Аккуратно опускаюсь на землю, укладывая Лукерью, освобождаю дыхательные пути, накрывая её полуобнажённое тело своей рубашкой.
Она не дышит!
Я набираю полные лёгкие воздуха и торопливо вдыхаю в неё. Раз за разом. Снова и снова. Попутно пытаясь нащупать пульс. Безрезультатно! Делаю непрямой массаж сердца. И снова вдыхаю в неё воздух.
Не знаю, сколько проходит времени, когда вокруг нас скапливается толпа народу.
А я всё продолжаю предпринимать жалкие попытки вдохнуть жизнь в тело своей жены.
Кажется, меня оттаскивают силой.
А саму Лукерью забирают. Грузят на носилки. Не в мешок. И увозят в неизвестном направлении.
Я слишком шокирован происходящим, чтобы воспринимать какую-либо информацию.
Даже не сразу понимаю, что рядом со мной полковник Миронов.
Он крепко обхватывает мои плечи и окончательно добивает мой разум.
Мне очень жаль, сынок. Ты сделал всё, что мог. Говорит он мне, и каждое его слово с болью выстреливает в моей голове. Было слишком поздно, Денис. Ты уже ничем не мог ей помочь
36
Нерешительно беру в руки небольшой пакетик и высыпаю содержимое на кровать.
Два кольца. Серьги. Браслет.
Все ценности, которые мне вернули в морге вместе с мешком пропахшей гарью женской одежды.
Всё, что мне позволили унести из этого дома скорби.
Всё, что осталось от гражданки Акмановой Л. Л., 2000 г.р.
Словно со стороны наблюдаю за своими резкими, угловатыми движениями: встать, дойти до тумбы с её стороны кровати, нацепить кольца на золотой изогнутый хвост статуэтки в виде кошки, открыть выдвижной ящик, забросить серёжки в маленькую шкатулку, а браслетв бархатный мешочек.
И снять наконец собственное обручальное кольцо.
Но на последнем пункте снова терплю поражение, возвращаясь назад в своё тело.
Прокручиваю золотой глянец вокруг безымянного пальца и не могу заставить себя сделать это.
Невозможно найти в себе силы и пережить такую трагедию за каких-то два дня.
Весь дом наполнен людьми. Внизу звенит гомон, но стоит мне спуститься, как воцаряется тишина. Никто не решается заговорить со мной.
Пора, хмуро кидаю я матери и первым выхожу из дома.
На улице вдыхаю на полные лёгкие влажную прохладу. В небе низко висят пухлые тёмные тучи. Пасмурно и сыро. Мелкий дождь идёт с вечера того злосчастного дня. Не затихая ни на одно долбанное мгновение.
Возможно, думаю я, если бы он пошёл ещё днём, всё сложилось бы иначе.
Возможно, думаю я, если бы у Лукерьи случилась мигрень, она была бы сейчас здесь.
Со мной.
Но у чёртовой судьбы не бывает сослагательного наклонения.
У церкви стоит много машин. В основном, с мигалками. Грёбаная похоронная процессия стекается в ажурные ворота из выкрашенного серебрянкой металла, куда мне совсем не хочется заходить.
Но когда подъезжает машина ритуальных услуг, я вынужден покинуть салон и войти в церковь.
Мои руки дрожат, и я прячу их в карманах брюк. До тех пор, пока не приходит время взять церковную свечку.
Я смотрю куда угодно, только не в белый с позолотой гроб, утопающий в цветах.
Мне по горло хватило одного раза.
Там, в морге.
Когда санитар коротко откинул простынь и я очнулся от своего анабиоза.
Когда вся моя жизнь померкла перед осознанием того простого факта, что я виноват.
Если бы я не был таким кретином, тело молодой женщины, носившей мою фамилию, никогда не оказалось бы в тусклом холодном свету полуподвального помещения. Никогда не лежало бы на хромированной полке холодильника под белой простынёй, изрезанное и заштопанное грубыми стежками.
Если бы я оставил её в клинике, поступил так, как должен был, я не потерял бы её.
И она продолжала бы жить. Смеяться. Грустить над страницами книг. Печь пироги. Сидеть, свернувшись калачиком у моей груди, за просмотром очередного сериала.
Любить меня.
Но я не смог уберечь её.
Перед глазами всё плывёт от сладковатого аромата плавленного воска. Пламя свечей вокруг размыто мельтешит. Под заунывные молитвы священника я всё-таки заставляю себя посмотреть сначала на присутствующих здесь людей, стоящих полукругом напротив меня, а потоммой взгляд скользит по цветам.
Белые лилии. Белые розы. Белые эустомы.
Цвет чистоты и невинности.
Белое дерево с позолотой.
Белый атлас обивки.
Светлое кружевное платье, которое выбрала для неё Евангелина.
Руки, сцепленные замком на животе, удерживающие иконку.
Светлые волосы, уложенные крупными локонами по плечам.
Призрачный намёк на улыбку. Губы, покрытые нежно-розовой помадой.
Нарисованный гримёром похоронного бюро румянец на щеках. Неестественный. Пугающий. Отталкивающий.
Навсегда сомкнутые веки.
Пустая, безжизненная оболочка моей любимой женщины.
В смерти которой виноват только я.
И снова со стороны я смотрю на происходящее, когда приходит время прощаться.
Я малодушно стою в стороне и пропускаю всех вперёд. Лишь в самом конце, когда основная масса немногочисленной публики устремляется к выходу, я нетвёрдой поступью подхожу к гробу.
Провожу кончиками пальцев по её лицу, не сдерживая слёзы.
Наклоняюсь над ней.
Прости меня, маленькая. Я не сдержал обещание. Не смог защитить тебя. Я так виноват перед тобой! Я всегда буду любить тебя, Луковка. Никогда не смогу забыть. И я найду каждого, кто причастен к этому.
Я любуюсь ею сквозь слёзы. В последний раз целую в губы. И заставляю себя отпрянуть.
Больше я не отвожу взгляда. До последнего смотрю на её лицо, пока гроб не накрывают крышкой.
Продолжаю смотреть, даже когда вкручивают последний винт.
Дорога до вырытой на кладбище могилы мне не запоминается. Проходит мимо моего сознания. Словно я телепортировался из церкви сразу сюда.
Всё происходит быстро. Гроб аккуратно опускается на глубину двух метров, и я бросаю пригоршню земли.
На руках подношу Еву, потому что для её коляски здесь слишком мало места. Племянница трясётся в моих объятиях, и я ободряюще улыбаюсь ей.
Мы справимся, тихо говорю ей. Однажды мы справимся.
И она заходится в рыданиях.
Когда свежий холмик земли тонет в цветах, а вокруг креста установлены венки, мать созывает всех ехать на поминальный обед. А я остаюсь ещё ненадолго.
Один.
Колени, дрогнув, подгибаются, и я опускаюсь на землю.
Тщательно возведённые барьеры рушатся, и я оплакиваю её.
Она молчаливо взирает на меня с фотографии. Счастливая, молодая, ещё три дня назад поцеловавшая меня на прощание. Как оказалось, в последний раз.
А теперь лежит в сырой земле.
И ничего не исправить.
Я ничего не смогу исправить.
Никогда.
Но я найду тех, кто убил мою жену.
Найду каждого.
И уничтожу.
37
Стою в отдалении и хмуро наблюдаю, как в пятый склад входят человек десять наших сотрудников в защитных костюмах.
Даже здесь до меня доносится вызывающий тошнотворное головокружение запах гари.
Сейчас я испытываю стойкое желание вернуться домой, накидаться рюмочками с коньяком под завязку и завалиться спать прямо на диване в гостиной.
Так, как я поступал всю неделю, с тех пор, как
Отвешиваю себе мысленный подзатыльник.
Если начну думать о том, о чём я категорически запретил себе думать, то, боюсь, не выдержу.
Сломаюсь от всепоглощающей боли и давящего чувства вины.
Поэтому я делаю то, что умеюработаю. А вечерами пью до беспамятства.
Но даже в этом состоянии я ни разу не набрался смелости подняться в спальню.
Какого чёрта тут происходит? Прерывает мои тяжкие думы мужской голос. Денис Сергеевич, разве вы имеете право проводить инвентаризацию этих складов, пока вообще не ясно, кто теперь встанет во главе компании?
Я поворачиваюсь лицом к мужчине. Руководитель отдела логистики с пунцовым лицом летит прямо на меня.
Я больше не собираюсь юлить. Играть. То, что было важно тогда, теперь утратило смысл. Мне не для кого больше исполнять эту роль и притворяться. Всё, что я делал, было нужно, чтобы уберечь Лукерью. А теперь мне всё равно.
Теперь я буду выставляться напоказ в надежде, что виновные быстрее проявят себя.
Это не инвентаризация, говорю Авдотьеву. Это обыск.
Обыск? Поперхнувшись, переспрашивает он.
Да. С ленцой раскрываю у него перед лицом удостоверение. Майор Акманов. Федеральная служба безопасности.
Несколько секунд тот изучает документ, а потом извлекает из внутреннего кармана пиджака свои корочки.
Подполковник Авдотьев. Госнаркоконтроль. Усмехается он, но тут же на его лицо снова возвращается серьёзное выражение. Соболезную вашей утрате, Денис Сергеевич.
Благодарю за поддержку, Михаил Юрьевич, коротко киваю я и тороплюсь перевести тему. Вы тут какими судьбами?
Так владелец пошёл на сделку, заявляет он. Цемский.
Что, и с вами? Не верится мне.
И с вами? Ухмыляется Михаил Юрьевич.
Деятельный гражданин, горько усмехаюсь в ответ и погружаюсь в воспоминания.
Два года назад.
Душный августовский первый день моего отпуска прерывает телефонный звонок. Поначалу я даже подумываю не поднимать трубку. Серьёзно! Три года отпахал на этот отпуск и планировал насладиться им сполна. Сегодня мы болтаем с Евой в саду, а завтрасамолёт, Сочи, море.
И, если бы номер, отображающийся на экране смартфона, не принадлежал моему крёстному отцу, я бы ни за что не ответил.
Не улетел, соколик? С усмешкой интересуется Миронов.
Никак нет! Бросаю в ответ. Только не говорите, полковник, что без меня нельзя обойтись.
Хорошо, Дениска. Не скажу. Он вздыхает, вызывая у меня недобрые опасения. Может, заскочишь? Сегодня.
Буду минут через сорок, покорно выдыхаю в ответ.
Евка разочарованно смотрит на меня.
Твоя дурацкая работа?
Да, детка. Обещаю, это в последний раз. Завтра даже не стану включать телефон, как выйдем из самолёта.
Она усмехается, закатывает глаза, потому что отлично знает, что я безбожно вру ей, но всё равно бежит за мной до машины.
Удачи, Денис! Кричит она мне вслед и машет рукой, пока ворота не скрывают её худую фигурку.
Я напеваю бодрый мотивчик популярного хита, который крутят по радио, разглядываю в окно ладные фигурки девушек, стоя на светофорах, и настроение поднимается.
Ах, лето! Любимый сезон! Какие они все прекрасные, стройные, с длинными загорелыми ногами, в коротких шортах или сарафанах. Я чертовски предвкушаю лёгкий курортный роман. Сочный, вкусный и необременительный. Как и вся моя жизнь.
Что может быть лучше, когда ты молодой тридцатилетний мужчина, успевший сделать себе охренительную карьеру? Только свобода!
В конторе сразу иду к Миронову. У меня отпуск. Отпуск. Я не собираюсь задерживаться здесь дольше положенного. Один разговор и всё. Адьёс, амигос!
Даже не стал заморачиваться и переодеваться.
Отпуск!
Так и вваливаюсь в кабинет полковника. В джинсовых шортах и цветастой футболке. Он окидывает меня недовольным взглядом и кивает на посетителя.
Мужчина лет шестидесяти. В штатском. Крепкий и подтянутый. Удивлённо вскидывает брови при виде меня.
И я зеркалю его удивление, но направляю его на Олега Владимировича.
Денис Сергеевич, вскрылись новые обстоятельства вашего последнего дела, говорит мне полковник.
По селёдке? Я бесцеремонно сажусь за стол, и полковник вздыхает.
Несколько месяцев назад через финскую границу пытались вывезти раритетные украшения и предметы искусства, считавшиеся пропавшими со времён Великой Октябрьской революции.
Перевозили их в бочках с солёной сельдью. Транзитом через половину страны.
И если бы не случайное ДТП, в ходе которого фура легла на бок, национальные сокровища были бы безвозвратно утеряны.
По селёдке, передразнивает меня Миронов. Готовится ещё одно преступление по той же схеме. Якутские алмазы, расфасованные в банки тушёнки мелкими партиями. Три фуры, Денис.
Я присвистываю.
Откуда информация?
Вот, Денис Сергеевич. Полковник кивает в сторону посетителя. Добропорядочный гражданин пришёл сообщить о готовящемся правонарушении.
Его тон звучит издевательски, и мужчина морщится.
Я вам уже сказал. Слова больше не услышите, пока не согласитесь на мои условия.
Что за условия? Настораживаюсь я.
Вы накроете такую группировку, что вам самые высшие звания и награды упадут. Сразу же! Я знаю не столь много, но вы-то сможете докопаться до сути. А я предоставлю вам такую возможность.
Чем дольше говорит этот мужчина, тем больше округляются мои глаза. В его рассказе звучит много знакомых фамилий высокопоставленных чиновников, депутатов, работников государственных аппаратов, бизнесменов и известных меценатов.
Это только те, с кем я общался напрямую. Но выше стоят ещё более влиятельные люди Завершает он свой рассказ.
Озвучьте, пожалуйста, свой план, просит полковник.