Зажгли костер, воткнули лошадиное мясо на вертел и зажарили. Индейцы лакомились им с большим удовольствием, тогда как Роланду пришлось довольствоваться лишь чистой водой из протекавшего у его ног ручья. По окончании ужина индейцы принесли кучу листьев, из которых приготовили постель вблизи очага под деревом. Роланда принудили лечь туда же, и дикари привязали его на ночь так крепко, что о бегстве нечего было и думать. Они вырубили кол, положили поперек его груди и привязали к нему вытянутые руки Роланда у кистей и локтей. Потом был положен шест вдоль его тела, и к концам шеста привязаны ноги и шея, так что Роланд лежал под крестом, который совершенно препятствовал любому движению рук и ног. Кроме того, дикари перевязали еще веревку вокруг его шеи, и другой конец ее один из молодых воинов обмотал себе вокруг руки, так что мог заметить малейшее движение пленника. После этих мер предосторожности индейцы легли по обеим сторонам пленника и сейчас же погрузились в глубокий и крепкий сон.
Роланд не мог заснуть: не только скорбь о своей и сестриной судьбе, но и страшные боли, которые причиняли ему крепко стянутые путы, заставляли его бодрствовать некоторое время. Он сделал несколько попыток, чтобы освободиться от уз; но должен был отказаться от этого, так как они держали его так крепко, как будто были железные. Время от времени он повторял свои попытки, но всякий раз напрасно. Крест прилегал к нему так плотно, что ни на волосок не поддавался его усилиям, и Роланд убедился окончательно, что он пленник без средств, без помощи и без надежды
Но он все еще не совсем потерял присутствие духа и рассчитывал на то, что в продолжение далекого путешествия, вероятно, представится случай бежать, которым он воспользуется. В таких размышлениях прошла большая часть ночи. Месяц поднялся над лесами и слабо осветил их непроницаемую тьму, и наконец на небесной тверди показался отблеск света, возвещавший наступление нового дня. Огонь очага догорел к этому времени почти совершенно. Кругом царила тишина, нарушаемая только легким шумом травы и кустов, когда кролик или птичка пробирались меж них, или когда потухавшее пламя снова разгоралось и потрескивало едва слышно. Вдвойне тягостна была эта глубокая тишина для Роланда, и с жгучим нетерпением ожидал он дня, который должен же был, наконец, освободить его от пут, так сильно тяготивших его. При таком состоянии духа была ему радостна всякая перемена, даже самая незначительная. Немудрено, что поэтому он с вниманием наблюдал за костром, в котором, потрескивая, перебегали огоньки. Наблюдал он и за игрой света на ветвях, рдевших от огня над его головой, и хоть на минуту забывал о горьких, мучительных страданиях.
Вдруг пленник вздрогнул: как раз в ту минуту, когда головня ярко блеснула, услышал он сильный треск, раздавшийся как громовой удар над его головой, и в невольном оцепенении не мог отличить, был ли то, действительно, гром, или ружейный выстрел. Едва он снова пришел в себя, как огромная черная тень внезапно перескочила через него, и он услышал глухой звук топора, тяжело ударившего по телу спавшего рядом с ним дикаря. Последовал пронзительный крик, вырвавшийся из груди раненого индейца от боли и ужаса. Потом Роланд услышал топот удалявшихся шагов; слышал, как кто-то бросился в глубину леса, преследуемый другим, быстро нагонявшим его. После того наступила тишина, нарушаемая только стонами раненого и шелестом его дрожавшего тела в сухой листве. Роланд был ошеломлен этим непонятным для него мгновенным происшествием. В своем положении, ничего не видя вокруг себя, он счел бы все это за сон, если бы стоны молодого индейца рядом с ним, все затихавшие и затихавшие, не подтверждали ему действительности происшедшего. Но что все это означало? Пришла ли ему помощь, когда он ниоткуда не мог ее ожидать? Был ли выстрел, так напугавший его, сделан союзником? Блеснувшая ему вдруг мысль, что такое счастье возможно, наполняла его сердце невыразимой радостью, и, забыв обо всем на свете, он закричал громко:
Вернись, друг и спаситель! Вернись, освободи меня! Но не послышалось ответа на его отчаянный призыв. Зато поднялось из травы темное кровавое лицо, и кто-то кинулся к Роланду, но споткнулся о тело убитого воина, и потом со стоном и вздохом подполз к груди Роланда. В это время вспыхнул огонь, и при его свете Роланд узнал Пианкишава. В его судорожно сжатой руке блестел нож, которым он уже столько раз угрожал Роланду. Теперь, перед смертью хотел он выместить свое бешенство на пленном. Дрожавшими пальцами ощупал он его одежду и нанес ему в грудь несколько неверных и слабых ударов, которые едва проникли сквозь одежду Роланда. Во время этих бессильных попыток убить пленника он шатался от слабости и напрасно старался придать себе более устойчивое положение, упершись левой рукой о землю. Наконец последние силы оставили его, удары ножом становились все слабее и невернее; он изнемог и всей тяжестью своего грузного тела рухнул на Роланда. Еще несколько раз шевелился он и стонал; наконец вытянулся, и Роланд стал очевидцем, как скончался, лежа на нем, его враг.
В этом положении, из которого Роланд без помощи никак не мог освободиться, он снова возвысил голос, призывая на помощь неведомого друга и союзника. Крик его разнесся по лесу, эхо проснулось кругом. Но никакого ответа не последовало, и ничьи шаги не приближались Роланд весь дрожал при мысли, что он освобожден своими друзьями, чтобы беспомощно, в отчаянии томиться среди кровавых трупов. Этот страх и неимоверная тяжесть трупа Пианкишава подрывали его и без того уже ослабевшие силы. Он потерял сознание и лишился чувств
Глава XIVОсвобождение
Когда Роланд открыл глаза, он не лежал уже более, как пленный, вытянувшись под тяжелым крестом и придавленный трупом Пианкишава. Его конечности были свободны, а голова покоилась на коленях человека, который заботливо спрыскивал ему лоб и грудь водою из протекавшего тут же ручья. Вероятно, он перенес сюда Роланда во время его обморока. Удивленно стал Роланд оглядываться, и взор его прежде всего упал на окровавленные трупы индейцев. Содрогнувшись, отвел он глаза от этого зрелища и, подняв их, посмотрел на лицо своего освободителя. Каковы же были его удивление и радость, когда он узнал в нем своего прежнего вожатого и посла, верного и отважного квакера Натана. Этот старательно продолжал свое дело, а маленький Пит стоял рядом с ним, виляя хвостом, как будто радуясь, что узнал в Роланде старого знакомого.
Натан, это вы? воскликнул Роланд, схватив за руку квакера и делая напрасное усилие подняться с его колен. Во сне я все это вижу или наяву?.. Скажите же, какими судьбами вы здесь? И вы ли это на самом деле?
Это я, друг, отвечал Натан, улыбаясь. Я и маленький Пит. Больше никого тут нет!
А я? закричал Роланд в радости. Я опять освобожден? А дикие? А Пианкишав? Они все убиты?
Все, все, сказал Натан, немного помедлив. Злые существа не будут тебя никогда более беспокоить
Кто же освободил меня? спросил Роланд с жаром. А, Натан! Что я вижу? Ваше лицо и руки обагрены кровью! Так это вы освободили меня? Говорите же, Натан, честный, храбрый, добрый Натан!
Значит, ты не считаешь за грех и безбожие, что я схватил свою винтовку и выстрелил в бездельников-индейцев, чтобы дать тебе свободу? спросил Натан. Ведь правда, друг, только потому я это и сделал, что видел, что никаким мирным способом невозможно тебе помочь. Я видел врагов, лежавших рядом с тобой и готовых раздробить тебе череп секирами, и тогда уж я не мог удержаться. Надеюсь, что совесть твоя не упрекнет меня за этот поступок.
Упрекнет? вскричал Роланд, горячо пожимая руку Натана. Ей-Богу же, это был поступок, за который я буду век благодарен, поступок, которым вы приобретете всеобщее удивление и уважение, как только я расскажу о нем!
Нет, друг, рассказывать об этом ничего не надо, прервал его Натан. Довольно, если ты сам убежден в правильности моего поступка. Поэтому молчи обо всем, что ты видел и увидишь, и не забывай, что я человек мирный!
Но, Натан, спросил, наконец, Роланд, что станется с моей бедной сестрой? Вы ничего не слышали о ней и не видели ее? А мои друзья-переселенцы? Где они? Не последовали ли они за дикими и не освободили ли уже Эдит?
Не спрашивай так много зараз! отвечал Натан, причем его до тех пор радостное лицо омрачилось грустью. Лежи пока спокойно. Пускай твои холодные, как лед, ноги согреются, и раны будут лучше перевязаны. Когда ты будешь в состоянии встать и ходить, ты узнаешь все, что я знаю, все доброе и недоброе. Пока же будь доволен тем, что ты в безопасности.
Господи! воскликнул горестно Роланд. Вижу по всему, что сестра моя еще в плену А я вынужден лежать здесь, свернувшись, как червь, и ничего не могу сделать, чтобы помочь ей. А мои друзья, переселенцы, они-то хоть, по крайней мере, не настигнуты дикими?
Ты приводишь меня в смущение своими вопросами, сказал Натан. Если ты хочешь освободить сестру из плена, то должен прежде всего иметь терпение и снова крепко стать на ноги. Таким образом, прежде всего подумаем об этом. А когда настанет время вызволять твою сестру, я согласен стать первым твоим советчиком.
С этими словами Натан начал старательно растирать затекшие конечности Роланда и перевязывать ему раны. Роланд терпеливо выдержал это и все просил Натана рассказать ему, что он знает. Наконец, квакер сдался и начал рассказ.
Попытка пробраться сквозь ряды дикарей, осаждавших развалины, удалась ему вполне, несмотря на все опасности, и он поспешил прямой дорогой по лесу к форту, как вдруг случайно встретился с толпой молодых людей, ехавших верхом под предводительством Тома Бруце. Натан сообщил молодым людям о тяжелом положении Роланда, и они тут же изъявили готовность поспешить ему на выручку, не требуя еще помощи от переселенцев и соседей. Том Бруце посадил Натана позади себя на лошадь, и они поскакали по лесу, но, ко всеобщему удивлению, нашли развалины покинутыми, а так как в лощине можно было легко различить и проследить до самого края реки лошадиные следы, то из этого они заключили, что путешественники сделали отчаянную попытку спастись вплавь, причем, наверное, все погибли. Тут воспылали гневом сердца храбрых кентуккийцев. Они искали индейцев в низком кустарнике. Натана отпустили, так как его услуги не были более нужны. Но храбрый человек не намеревался уйти, хотя ему хотелось, чтобы другие ничего не узнали о его воинственных поступках. Его мучило, что он был виновен в несчастии Эдит и ее спутников, и он не хотел успокоиться, пока наверное не узнает, что они, действительно, более не нуждаются в его помощи. Сперва он продолжил без малейшего успеха свои розыски в лощине: последовал затем за молодыми людьми, осматривал место, где на индейцев напали молодые кентуккийцы, и вскоре уверился, что путешественники непонятным образом спаслись из бушевавшего потока. Прежде чем Натан прибыл к месту стычки, она была уже решена не в пользу молодых кентуккийцев, и один из беглецов, встретившийся ему, рассказал, что во всем оказался виноват только Ральф Стакпол. Потом он предложил Натану сесть к нему на лошадь; но Натан отказался, чтобы продолжать разведку. Спрятавшись с маленьким Питом в чаще, он поджидал, пока индейцы окончат преследование и вернутся к месту сражения.
И вот, друг, продолжал Натан, тут-то я и спросил у маленького Пита, что нам теперь делать, и, мы оба сошлись во мнении, что должны следовать за злодеями, пока не узнаем, что случилось с тобой и с бедными женщинами. Мы переползли к склону горы и видели, как отряды индейцев разъехались. Здесь я немало смутился. Но ты ведь, конечно, знаешь, какое чутье у Пита. Он привел меня к верному следу, и теперь я заметил, что индейцы, наверно, разделились: главный их отряд поехал дорогой через гору, тогда как меньшая часть с одной лошадью и пленным отправилась через реку. Думалось, что пленныйэто ты, и я был уверен, что, следуя за тобой, могу тебе помочь, так как у тебя спутников было немного. Так перешли мы вброд реку и последовали по твоим следам, пока не наступила ночь. Долго шли мы, пока не наткнулись на то место, где дикие разбили бочонок с виски. Запах виски ошеломил Пита, и я боялся, что придется оставить все надежды на розыск; но вдруг мне пришло на ум обмыть ему нос свежей водой из ручья, который я отыскал. Это оказалось очень кстати: ведь ты знаешь, друг, что от его чутья зависело многое в моей жизни. Благодаря этому, мне удалось найти твой след. Наконец, мы наткнулись на место ночлега, нашли его даже скорей, чем я ожидал. Я подполз к тебе совсем близко и видел, как крепко ты был привязан к этим шестам и не можешь пошевелиться. Увидел я и дикарей, лежавших рядом с тобой с ружьями в руках. Это зрелище очень затруднило меня: не знал я, как поступить, и раздумывал почти целый час, как бы мне вернее помочь тебе.
Ах, Натан, Натан! воскликнул Роланд. Зачем заставили вы меня так долго томиться?.. Почему не разрезали веревки и не дали мне в руку нож?
Это я, пожалуй, и мог бы сделать, возразил Натан. Но это не годилось: я видел, что ты связан очень крепко, и мне понадобился бы, по крайней мере, час, чтобы освободить тебя. Кроме того, я понимал, что конечности твои, должно быть, так затекли, что ты не в состоянии был бы ими действовать. Наконец, как легко мог бы возглас радости или единственное слово выдать и меня и тебя! Нет, друг, не годилось так делать. Целый час думал я, как помочь тебе. Тогда вдруг свалилась головня на угли, и, когда она запылала, я увидел, что двое индейцев лежали так близко друг к другу головами, как будто они выросли из одних и тех же плеч, и так близко, что я почти мог достать до них ружьем. Тут я случайно или с намерениемне могу сказать навернодотронулся до курка, и вот раздался выстрел и я лишил жизни обоих дикарей. Потом я набросился на последнего плута и ох, грехи, грехи!.. ударил его топором. Он вскочил и побежал, а я за ним из страха, что он может освободиться и убить тебя. Таким-то образом случилось, что я и его убил, за что ты, наверное, не будешь меня порицать: ведь я совершил этот грех ради тебя. Право, друг, удивительно, к чему меня привела дружба с тобою!
Успокойте свою совесть, Натан! сказал Роланд, крепко пожимая ему руку. Вы сделали это ведь ради меня, вашего друга.
Натан молча выслушал эти слова и продолжал поспешно примачивать свежей водой тело Роланда, пока тот, наконец, оказался в состоянии подняться и уверенно стоять на ногах. При этом Роланд заклинал своего освободителя довести до конца доброе дело, так удачно начатое, и освободить сестру, все еще находившуюся во власти кровожадных дикарей.
Позовите на помощь, говорил он, приведите людей сражаться и будьте уверены, что никто не будет лучше драться за Эдит, чем я, ее брат, призванный быть ее верным защитником.
Если ты непременно хочешь освободить ее, то
Да, я хочу освободить ее, или умереть! воскликнул Роланд. Ах, если бы вы пошли за ней и спасли ее, как спасли меня!..
Ну, нет, возразил Натан, десятерых индейцев не так легко убить, как двоих или троих. Но друг, прежде чем я сообщу тебе о своем намерении, расскажи мне, что было с тобой после того, как я вас покинул. Мне нужно все знать, потому что от этого зависит более, чем ты, может быть, предполагаешь.
Роланд, несмотря на свое нетерпение, рассказал все, что знал, как можно подробнее и выставил особенно то обстоятельство, что Телия Доэ так горячо вступилась за него.
Натан напряженно слушал.
Где Авель Доэ, сказал он, там всегда какая-нибудь авантюра. Но ты не видел среди краснокожих более ни одного белого?
Нет, отвечал Роланд. А, вот, продолжал он после краткого размышления, припоминаю я какого-то высокого человека в красной чалме. Быть может, он был белый?
А кто командовал отрядом? Он? спросил Натан.
Нет, не он. Предводитель был сердитый, старый вождь, которого они называли Кехога или Кенога, или
Венонга? воскликнул Натан с особенной живостью, и глаза его заблестели. Старый, высокий, плотный человек, с рубцом на носу и на щеке? Немножко прихрамывает? Средний палец на левой руке на один сустав короче, и на голове видны следы клюва и когтей хищной птицы?.. Это Венонга, черный гриф! Ну, Пит, и простофиля же ты, что не подсказал мне этого!
Роланд заметил с удивлением возбуждение Натана и не мог удержаться, чтобы не спросить:
Кто же этот Венонга, из-за которого вы забываете все, даже о моей сестре?
Кто он такой! воскликнул Натан. Друг, ты не дитя лесов, если никогда не слыхал о Венонге. Не один колонист лег под его томагавком. И поделом славится он своим бессердечием: этот человек пил кровь женщин и детей. Ах, друг, боюсь я, что скальп с черепа твоей сестры уже висит на его поясе.