Подошла зима. Пышным покрывалом лег снег, на котором четким рисупком обозначились следы птиц и зверей. Маленький отряд перевалил через главный хребет Сихотэ-Алиня и спешно спускался к устью реки Даубихэ, где располагалась русская телеграфная станция. Так не хотелось путникам встречать Новый год в глухой холодной тайге
А пришлось. Новый, 1868 год застал их в грязной, холодной фанзе измученными после изнурительного перехода в таежных дебрях. Кончились сухари, подошел к концу запас проса, всякая охота из-за глубокого снега превращалась в пустое занятие. Уже две недели, как никто из небольшого отряда не смог ни разу умыться. А ведь где-то стоят теплые избы, и столы в них уставлены обильной едой Матушка где-то, бог весть как далеко, крестясь, который уж раз вспоминает своего Николая
Пржевальский, склонясь над дневником при слабом свете свечи и плохо ощущая окоченевшие пальцы, пишет: «Во многих местах вспомнят обо мне сегодня в Европе и, вероятно, ни одно гаданье, самое верное, не скажет, где я теперь нахожусь. Этих мест, куда я забрался, пожалуй, не знает и сам дьявол».
За окном чернильно-густая ночь. Изредка потрескивают прохваченные морозом деревья, негромко посапывает уснувший на лавке Ягунов, зябко завернувшись в овчинный полушубок. Еще один Новый год
Весеннее солнце вытопило зябкое воспоминание о бессонных ночевках под елями, лиственницами, подпирающими ушитый звездами полог, о бессонных часах, в которые на бороде и усах от дыхания намерзали сосульки и, подтаяв, отвратительными холодными струйками сбегали под рубаху на тело.
Весной жизнь совершенно иная! Чудная жизнь, полная свободы и наслаждений! Столько радости несет с собой свежая зелень, столько волнующих кровь ароматов источают цветы! От пения птиц дрожит, звенит чистый, насыщенный солнцем воздух, вдыхая который, ощущаешь кружение Как бы жить тогда, не будь в нашей жизни весны
Вновь подошло время большой охоты. С замиранием сердца, знакомым любому охотнику, выслеживает Пржевальский осторожную кабаргу, быструю косулю и степенного лося. Множество раз выходил один на один на медведя, и однажды раненый зверь, с разъяренным ревом бросившись на охотника, едва не подмял его под себя.
Хладнокровный выстрел всего с четырех шагов уложил медведя на месте, но и спустя много лет Пржевальский видел как наяву оскаленную пасть и огромные зубы.
Пополнялся и гербарий. В долине реки Лэфу в зарослях аира и тростеполосицы находили они лилии, лютик, валериану, касатика, вышев горахтаволгу, леспедицу, рододендрон, в падях и долинах встречали другие растения, свойственные Уссурийскому краю: пробковое дерево, грецкий орех, абрикос, ясень и ильм.
Днем в свете жаркого дня их мучили оводы, находившие ничтожнейший оголенный участок тела и приводившие в неистовство лошадей. В сумерках и ночью не было спасения от комаров и мошки.
И все же лето лучше зимы!
В эти жаркие дни Пржевальский получает приказ прервать свою экспедицию, направиться в долину реки Сучана и принять команду над отрядом, выступающим против хунхузов. Банды хунхузов«красных бород», состоящие из людей разных племен, ворвались в русское Приморье, спалили два казацких поста, деревни Суйфунскую и Никольское. Много крови пролилось в тех местах, где проходили хунхузы
Отряд молодого штабс-капитана выбил незваных пришельцев за пределы России в Маньчжурию, а сам он за превосходно проведенную операцию был произведен в капитаны и назначен адъютантом штаба войск Приморья.
Штаб помещался в Николаевске-на-Амуре, и Пржевальский скрепя сердце вынужден был отправиться к месту своего назначения.
Потянулись тягучие, тоскливые дни. Занятий, кроме службы, здесь не было никаких совершенно. Местный чиновный люд, офицеры, купцы долгими вечерами пили штофами водку, с картами в руках сражались за столом, покрытым зеленым сукном.
Пржевальский не пил совсем и уже потому обращал на себя внимание, не курил и в душных, насквозь прокуренных комнатах чувствовал себя самым прескверным образом.
В это время он обрабатывает собранные коллекции, работает над описанием путешествия. Думая о завтрашнем две, о своих мечтах и надеждах отправиться в экспедицию в Центральную Азию, со все большей ясностью видит он скудость средств и возможностей, на которые можно было бы реально рассчитывать. На капитанское жалованье экспедицию не снарядишь
Оп садится за карточный столхладнокровный, расчетливый. Обуздав горячность и охотничий пыл, он играет методично, спокойно. Подвыпившие купцы, нажившие бессовестной торговлей себе состояние, не успевают опомниться, как их деньги оказываются в руках черноволосого капитана с проницательными голубыми глазами.
Они играли от скуки, развлечения ради, а Пржевальский зарабатывал себе независимость.
За ту зиму он собрал почти пятнадцать тысяч рублей. На эти деньги можно было снарядить экспедицию во славу русской пауки или издать книгу о путешествии по Уссурийскому краю. Оп записал тогда в дневнике: «теперь могу назваться состоятельным человеком и располагать собой независимо от службы».
Весной, получив разрешение Кукеля продолжить экспедицию, Пржевальский вместе с Колей Ягуновым отбыл на озеро Ханка. Снова пошла независимая, привольная жизнь с охотой, с ночевками возле костра. Вдыхая аромат свежих трав, подминая их шуршащие сочные стебли, бродит он по долинам рек, вливающих воды в Ханку с юга и запада. Вновь поют для пего иволги, свистят камышовки, курлычут фазаны Разве сравнишь такую жизнь с жизнью в городе
В октябре, вернувшись в Иркутск, он получает приказ о переводе в Генеральный штаб в Петербург. Надо только выступить на заседании Сибирского отдела Географического общества и можно собираться в дорогу.
На заседании он говорил горячо, увлеченно. Совсем как будто забывшись, свистел и щелкал по-птичьи, чем привел в немалое удивление слушателей. Как же таксолидный офицер, представительное собрание, а он ведет себя как мальчишка!
Лошади тронули. Сидя в тряском экипаже, мысленно прощается он с краем девственных лесов. И вдруг осознает: трудная была эта странническая жизнь, а какая счастливая!
Коллекция, которую он везет с собой, замечательна: триста десять чучел птиц, пятьсот пятьдесят птичьих яиц, две тысячи всевозможных растений, восемьдесят три вида семян и десять шкур млекопитающих. Не говоря о путевом дневнике и метеожурнале с записями наблюдений, сделанными в течение пятнадцати месяцев.
В сущности, он дал всестороннее описание Уссурийского края.
Да, счастливая была жизнь Наверное, навсегда остался этот чудесный край позади Впереди Петербург. Три года Пржевальский не видел его. Столько воды унес за это время Амур в океан
Апрельские дни 1886 года
Пржевальский подошел к окну, из пузатенького графинчика налил полный стакан смородинового морса, который так чудесно делает старая нянька Макарьевна, и залпом выпил. Тут же налил еще и выпил медленно, получая удовольствие от каждого глотка.
Скользнув по стене, его взгляд задержался на висевшем на ней ружье. Встал вчера спозаранку, пробродил весь день по лесуи напрасно, ни одного выстрела не довелось сделать. То ли от холода, то ли еще отчего тетерева токовали плохо, вальдшнепов тоже не было слышно. Надо вот с ночевкой в лес выбраться
Как хорошо, что у него есть Слобода! А то бы куда деваться из Петербурга? В Отрадном уже никакой жизни не было: подтянули железную дорогу, начали леса вырубать Какая уж там тишина, какая охота Только и оставалось найти какое-нибудь подходящее место и бежать без оглядки оттуда.
Однако уезжать из Смоленской губернии ему не хотелось. Друзья и знакомые подыскали именьице Слободу в Поречском уезде, описали, что, судя по всему, должно подойти. Хозяин Слободы, артиллерийский поручик Леонид Алексеевич Глинка, просил очень немноговсего двадцать шесть тысяч рублей, и Пржевальский не медля поехал смотреть имение.
Это было как раз то, что ему нужно. Дом стоял на берегу большого озера с островами, и было в нем верст семь в окружности, рядом лежали и два других озера. Рыбы, птиц и зверей просто гибель! Кругом всего лес, глухой, как тайга в Сибири, тянущийся по крайней мере на сотню верст, и водятся в нем рыси, кабаны и медведи. Не раздумывая купил Пржевальский имение.
Никакого хозяйства вести здесь не собиралсядуша к тому не лежалаперебрался сюда исключительно ради охоты и рыбной ловли, а все же построил новый дом, ожидая наезда гостей. Разбил сад, вырыл пруд и напустил в него рыбу. И главное, приспособил для себя старую, чуть покосившуюся хатку в саду, где с раннего утра садился за работу над книгой. Только самым близким людям разрешал он переступить порог своей хатки.
Управляющему, который заговаривал с ним о доходах с имениянадо, мол, и об этом подумать, Николай Михайлович отвечал: «Говорю же я вам, что я доходов не хочу иметь. Я смотрю на имение не как на доходную статью, а как на дачу, в которой можно было бы отдохнуть после трудов. Для кого мне собирать: детей у меня нет и не будет, а для себя? мне много не надо».
Ему надо было только пройтись по высокому берегу озера, окинуть взором зеркальную бирюзовую гладь с изумрудными вкраплениями островов, вдохнуть запах высокоствольного соснового бора, взять ружье иногда и затеряться в этом лесу, сознавая, что ты один, что поблизости пет никого
Перебравшись в Слободу, Пржевальский обратил внимание на жившего здесь мальчика, во взгляде которого при встрече с Николаем Михайловичем виделось откровенное восхищение. Звали его Петя Козлов, и было ему всего шестнадцать. Как раз столько же, сколько Коле Ягунову, когда они познакомились.
Давно уж нет Коли на свете. Пржевальский, вернувшись из уссурийского путешествия, определил его на учебу в Варшавское юнкерское училище, где сам когда-то преподавал. И вскоре узнал: Коля утонул, купаясь в Висле Сколько всего испытал, перетерпел, а когда трудности остались уже за спиной, случайно погиб Пржевальский вспоминал его часто.
Для Пети Козлова новый хозяин Слободы был человеком не только хорошо знакомым по газетам и журналам, но и кумиром, о встрече с которым он грезил. Ведь великий Пржевальский живет где-то рядом, в Смоленской губернии! И мальчик, начитавшись о его открытиях и приключениях, вынашивает планы, как найти и познакомиться с этим замечательным человеком и как попроситься к тому в экспедицию. Хотя и понимал, конечно: надеяться-то не на что.
И ведь надо же было так случиться, чтобы Николай Михайлович сам приехал к нему! Сначала мальчик, таясь, наблюдает за ним издали, старается запомнить его походку, жесты и голос, но при мысли приблизиться испытывает нечто ужасное. Но однажды решился, смело подошел, что-то спросил о путешествиях.
Так впервые в жизни Петя Козлов увидел улыбку Пржевальского, услышал и проникся теплотой его голоса и увидел лучистое голубое сияние, исходившее от его удивительных глаз.
Пржевальский рассказывал о своих путешествиях, рисовал картины далекой природы, незнакомые прежде русскому глазу, увлекал за собой в пустыни и горы. Этот день решил всю дальнейшую жизнь Пети Козловаверного спутника, ученика и друга Пржевальского, впоследствии выдающегося русского путешественника, генерал-майора, а позже и академика.
Николай Михайлович съел обильный завтрак, принесенный доброй Макарьевной, выпил полжбана домашнего кваса и спустился в сад.
Ветер, пришедший с озера, взрябил поверхность темного пруда, всколыхнул голые ветви деревьев. Глядя на деревья, посаженные им самим, Пржевальский представлял их в цветении. Недолго уж ждать, скоро и лето с охотой и рыбной ловлей. Пора, кстати, послать в Поречье купить побольше зайчат молодых и выпустить на озерные острова. То-то славная охота будет тогда по осели Сам-то стрелять не будет ужетак, для гостей только забава Всеволод Роборовский приедет, и Петя Козлов Кажется, так давно не видались Все соберутся здесь. Отсюда и пойдем в пятое путешествие. Пятое и, возможно, последнее. Хватит уже. Сил-то все меньше и меньше делается
Пржевальский подошел к озеру, постоял немного на свежем ветру и, зябко передернув плечами, вернулся в дом.
ДОРОГА ВТОРАЯ,
раскрывшая перед Пржевальским ворота Центральной Азии и приведшая его к берегам озера Кукунор, к верховьям Голубой реки и к открытию нескольких горных хребтов
А Петербург все такой же. По-прежнему на Невский выкатываются лихие и степенные экипажи, неспешно фланируют разодетые люди, январское солнце сверкает в бесчисленных стеклах витрин. Как быстро отвык он видеть все это и как легко пришло ощущение, что никуда отсюда не уезжал
Да только ненадолго такое чувство: скоро опять потянет из города неодолимая сила. И до чего же хорошо отдаваться во власть ее, заранее предвкушая простые радости жизни среди природы
Два с лишним месяца Пржевальский безвылазно работал над отчетом о путешествии и в марте сделал сообщение в Географическом обществе. Он рассказал обо всем, что удалось ему узнать и увидеть: о геологическом строении Уссурийского края, о его природных богатствах, об изобилии птиц и зверей, об удивительном соседстве растений юга и севера и, конечно, о трудной жизни и бедности русских переселенцев.
Он говорил, что большая часть их не имеет куска хлеба насущного, что многие вынуждены примешивать к пище семена различных сорных трав и, случается, даже глину. Он говорил о том, как потрясли его дети казаковгрустные, вялые, неигривые дети Все это он видел своими глазами.
Но Пржевальский не просто описывал, он объяснял, почему у первых переселенцев сложилась такая жизнь: в корне ошибочным со стороны правительства было само отношение к заселению Уссурийского края. Именно оно и «довело население до того безвыходного положения, в котором оно находится ныне». Так и сказал.
Ведь как же у нас делаетсяспешно, не успев все обдумать и взвесить, без желания трезво оценить настоящее и без попытки предвосхитить хотя бы ближайшее будущее Переселение, по сути дела, осуществлялось насильственно. Якобы по жребию, а по сути насильственно. Забайкальские казаки тянули жребий: богатые, бедныевсе, да только богатый, вытащив «дорогу», разве оставит свой хутор? Он нанимал бедняка и посылал вместо себя. А тот, прибыв на место и не имея за душой ничего к обзаведению хозяйством, был обречен на голодную жизнь.
Пржевальского внимательно слушали. Но ему не верили. Раздавались голоса, обвиняющие его в клевете. Горькую правду проще выдать за ложь, чем поверить в нее.
Николай Михайлович удручен, но не теряет уверенности. В Географическом обществе его научные изыскания оценены по самому высокому счету. Он доказал свое право и умение работать самостоятельно. Теперь он может рассчитывать на помощь общества в организации экспедиции в Центральную Азию.
При поддержке Семенова Географическое общество стало хлопотать об ассигновании путешествия молодого исследователя Уссурийского края в Центральную Азию. Гам Пржевальский готов был на все, лишь бы добиться осуществления планаподать в отставку и навсегда отказаться от военной карьеры, если бы начальство стало возражать против такой экспедиции. Наконец он готов был вложить и свои деньги в ее организацию.
В отставку идти не понадобилось. Наоборот, военное министерство назначило средства для экспедиции, Географическое общество и Ботанический сад добавили, что смогли, и Пржевальский понял: сейчас он близок к заветной цели как никогда прежде. Еще не вполне веря себе, пишет в дневнике: «Я получил назначение совершить экспедицию в Северный Китай, в те застойные владения Небесной империи, о которых мы имеем неполные и отрывочные сведения, почерпнутые из китайских книг, из описаний знаменитого путешественника XIII века Марко Поло, или, наконец, от тех немногих миссионеров, которым кое-когда и кое-где удавалось проникать в эти страны».
О тех краях, куда он стремился, действительно было известно очень немногое. Да и эти сведения, отрывочные, поверхностные, не могли дать более-менее полной картины громадного пространства от гор Сибири на севере и до Гималаев на юге. Об этой области Центральной Азии было известно так же мало, как о Центральной Африке, где едва не осталась навсегда экспедиция отважного Ливингстона, и как о Центральной Австралии, в пустыне которой погибли Роберт Берк и его товарищи.
Русские бывали в этих местах. Брат Александра Невского Константин, посланный отцом своимвеликим князем Владимирским Ярославом Всеволодовичем, добрался в 1243 году до Каракорумастолицы монгольского великого хана. Побывал здесь и сам Ярослав, и братья егоАлександр и Андрей, В глубине диких степей лежала столица
Позже сюда пришел Плано Карпинипапский посол, еще позже, в XIV веке, в Тибет пробрался францисканский монах Одорико из Порденоне, побывавший в Лхасестолице Тибета. Однако Одорико оставил после себя такую живописную смесь были и вымысла, что и все им описанное многие исследователи оценили как не вполне вероятное.
После францисканца ни один европеец не мог проникнуть в Тибет в течение трехсот лет, пока это не сделал иезуит Антоний Андрада. В 1624 году он вышел из Индии, преодолел Гималаи, дошел до истоков Инда и добрался до Кукупора. О своем путешествии Андрада издал в Лиссабоне книгу. Но самое ценное из того, что было известно о Тибете, добыл монах Орацио делла Пенна. Он прожил в Лхасе четверть века, основал в ней католическую миссиюза тем и прибыл, овладел языком тибетцев и изучил их жизнь и обычаи.
Это было в начале XVIII века, а в XIX веке в Тибет стали пробираться и англичанеТомас Маннинг, чуть раньше и Джордж Богль. Но лишь самые поверхностные, случайные сведения добыли они. Вот почему Пржевальский всей душой стремился в те земли, для европейцев загадочные и недоступные уже столько времени.
В начале сентября 1870 года Пржевальский вместе с молодым своим товарищем, бывшим учеником его в Варшавском училище, а теперь подпоручиком Михаилом Александровичем Пыльцовым выехал в Иркутск из Москвы.
В это же время из Кронштадта выходит корвет «Витязь», взявший курс к берегам Новой Гвинеи. На его борту находится молодой человекему всего двадцать три темноволосый, курчавый, с умным взглядом глубоких выразительных глаз. Миклухо-Маклай, как и Пржевальский, на пороге осуществления давней мечты. В разные стороны повели их дороги, а к цели одной.
Никто из них не ведал, что встретит в пути, но оба были готовы к любому повороту судьбы. Трудностей, неожиданных, которые и предусмотреть невозможно, у каждого было достаточнопреодолевать их приходилось едва ли не на каждом шагу. Возможно, Миклухо-Маклаю временами пришлось тяжелееон был один и мог рассчитывать лишь на себя самого, но на дороге Пржевальского часто случались минуты смертельной опасности, когда и сам он не мог ничего предпринять.
В тот день из-за гор наползли внезапные тучи и разразился ужасный ливень. Из всех ущелий и прямо с отвесных скал хлынули потоки воды, превратившиеся на дне ущельякак раз там, где путешественники разбили палатку, в бурный селевой поток. Он несся, выворачивая и увлекая за собой огромные камни, сотрясая землю и заполняя ущелье грохотом. Лес, только что стоявший по краю ущелья, мгновенно исчез, как будто его и не было, и только в разных местах грязевого потока виднелись вырванные с корнем деревья. Большинство же из них камни перетерли в щепу.
Пржевальский, глядя на стремительно несущийся поток, думал о том, что вот пройдет еще несколько минут, грязевая лава слижет их лагерь. Коллекции, собранные пеной стольких усилий, лишений, должны будут погибнуть Положение таково, что если ливень не прекратится, то и сами люди окажутся в смертельной опасности, Еще до конца не веря в возможность такого исхода, люди стояли, с отчаянием ощущая свое бессилие Всего несколько метров отделяло ревущий поток от палатки
Спас их случай. Перед палаткой нагромоздилась груда камней, образовав довольно прочную стену, которая и отвела опасность. Но только к вечеру дождь ослабел, поток скоро иссяк, ручьи, сбежавшие с гор, тут же растворились в сыпучих песках. Оглядывая уютное, еще недавно зеленое ущелье, путники не узнавали его
Где-то в начале ноября, преодолев на почтовых пространства Сибири, Пржевальский с Пыльцовым прибыли в Кяхту. Отсюда путь лежал в Пекин, где их ждал русский посланник, генерал-майор Александр Егорович Влангали. Вез него, без его советов, помощи в путешествии не обойтись, и прежде всего нужно получить в китайском правительстве паспортразрешение на поездку во внутренние области Небесной империи.
Только получив паспорт, они двинулись в путь. Позже, предъявляя паспорт тибетским властям, Пржевальский заверил их: «Самовольно мы никогда не пошли бы в Тибет», не имея на это «дозволения китайского государя».
А в Кяхте они сразу почувствовали, что погрузились в чужую, незнакомую жизнь. Вереницы верблюдов на улицах города, непривычная речь. Здесь с внезапной ясностью Пржевальский вдруг осознал: теперь он надолго расстается с родиной и всем дорогим для него. И только одно окрыляло: путешествие, которого он столько ждал и о котором столько мечтал, уже началось!
И вот караван из восьми верблюдов тронулся в путь. Один из них был впряжен в китайскую телегу на двух колесах, на которой покоился низкий квадратный ящик, служивший дорожным экипажем Пржевальскому и Пыльцову. Сидеть в нем не позволяли размеры, можно было только лежать, да и то скрючившись, поэтому путешественники залезали в свой ящик на ночь, а большую часть дороги шли пешком.
Где-то через неделю пути на берегу Толы перед ними открылась Ургастолица Монголии. Войлочные юрты и глиняные фанзы, в беспорядке разбросанные вдоль реки, зубчатые стены храма, сверкающие золотом купола кумирен.
Собственно говоря, Ургой этот город прозвали русскиеот слова «урго»дворец, у монголов же он назывался Богдо-куреньсвященное стойбище. Город был наполнен слухами о восстании дунганнарода, говорящего по-китайски, но исповедающего мусульманскую религию. Восстание охватило уже громадную территорию и подкатилось к главному монгольскому городу.
А Пржевальский с Пыльцевым шли, ничего толком об том не ведая Впрочем, вряд ли бы удалось врасплох их застать: под рукой у Николая Михайловича всегда был скорострельный и дальнобойный штуцер, незадолго до отъезда из Петербурга заказанный у знаменитого лондонского оружейных дел мастера Ланкастера. Бешеные деньги пришлось отдать, да штуцер и стоил того.
Тридцатиградусными морозами путешественников встретила Гоби. Низкорослая, ломкая от холода трава редкими и чахлыми пучками росла вдоль дороги. На всем обозримом пространстве ни единого куста и ни единого дерева. Унылое, угнетающее однообразие Лишь изредка на вершине холма прорисуется изящный силуэт легконогого дзеренапустынной антилопы размером с косулю. Часто возле норы путники видят любопытных пищухоготоно, близко подпускающих к себе человека, а потом мгновенно пыряющих в норы. Зверьки, состоящие в близком родстве с нашим зайцем, размером своим не больше крысы.
Пржевальский с Пыльцовым обыкновенно шли впереди каравана, и иногда, словно бы позабыв о дороге, Пржевальский часами, а то и с утра до вечера гонялся за пугливыми дзеренами. Не мог он, конечно, упустить такую возможность
Шли дни, похожие один на другой, холодные ночи в насквозь промерзшем ящике сменяли друг друга. Однажды расстилающаяся перед путешественниками равнина, о которой они уж привыкли думать, что ей нет ни конца ни края, вдруг оборвалась, открыв обнажившиеся ущелья и пропасти. А дальше островерхим частоколом, подпирающим небо, выросли горы. Это был хребет, служащий естественной границей между холодным монгольским нагорьем и теплыми долинами китайской земли.
По гребню хребта неодолимым, казалось, препятствием тянулась Великая стена. Пирамиды, циклопические сооружения египетских фараонов, меркли перед этой стеной, насчитывающей пять тысяч километров и наверху которой свободно могли разъехаться две телеги.
Пржевальский глядел на нее, поражаясь труду, вложенному в ее сооружение, и наивности правителей, полагавших, что воздвигнутая стена защитит государство от набегов врагов. Разве может какая-либо стена удержать орды воинственных пришельцев, накатывавшихся, как волны прибоя
Караван перевалил через хребет и вошел в город Калган. Здесь, несмотря на конец декабря, царила весна. Пять дней, проведенных в этом городе, позволили хорошо отдохнуть и дать роздых верблюдам, отогреться и выспаться в тепле, распрямив усталые ноги. Так надоел этот тряский холодный ящик
Встретив в Калгане русских купцов, торгующих чаем, обрадовавшихся неожиданному появлению соотечественников, Пржевальский с Пыльцовым становятся желанными, дорогими гостями. И сами они с такой же искренней, теплой радостью слышат родную речь и вкушают плоды гостеприимства. Так уж устроены русские: на чужбине и вдали от дома мы отчего-то любим друг друга сильнее.
Районы, куда он собирался идти, были охвачены дунганским восстанием, и безопасности ради следовало основательно вооружиться. Кроме того, Пржевальский знал, что кормить в основном их будет охота. Поэтому он тщательно упаковывает десять новеньких ружей, пятнадцать револьверов, пять с половиной тысяч ружейных патронов, десять пудов дроби и пороху столько, чтобы при любых обстоятельствах не ощущалось нехватки.
Позже он убеждался не раз, что поступил в высшей степени предусмотрительно.
Когда со сборами было покончено, дело оставалось лишь за одним: за паспортом для путешествия. Задача получить его далеко не простая, поскольку богдоханское правительство с большим недоверием относилось к иностранцам вообще и, в частности, к этому странному русскому, который мало того что собирался идти в места, для европейцев совершенно неведомые, но еще и навстречу дунганам.
Уклончивые обещания, бесконечные проволочкинеизвестно, сколько бы еще все это продолжалось, если бы не самое активное вмешательство и помощь русского посланника.
Наконец выхлопотан и паспорт. Можно трогаться в путь. В середине февраля небольшой караван покинул пределы столицы и направился на север, к озеру Далай-нор.
Что искал он там и на какие вопросы ждал ответа? Пржевальский хотел определить географические границы Монгольского нагорья, о которых имелись лишь смутные представления, и, главное, пробиться во внутренний Тибет. Поэтому он наметил для себя два пути: одинк Далай-нору и другойвдоль южной границы нагорья, в срединный Тибет.
На берегу озера они простояли недолго, да и то потому лишь, что Пржевальский не смог удержаться и не поохотиться. Это озероединственный водный оазис среди иссушенных морозом и солнцем степей Монголии. Великое множество птиц оседало здесь по пути своего перелета. Кого только не встретишь в этих местах: гуси, лебеди, утки, чайки, бакланы, журавли, цапли, шилоклювки и колпицы. Сто тридцать различных птиц добыто здесь для коллекции.
Но охота охотой, а исследования Пржевальский ведет неустанно. На всем пути он делает глазомерную съемку местности, снимает на карту малоизвестную для европейцев страну. И дальше к берегам Желтой реки, вьющейся вдоль южных границ Гоби, ведет их путь.
Трудно же было ему все это время работать Люди, встречавшиеся по дороге, с подозрением присматривались к пришельцам, мешали проводить глазомерную съемку в открытую. Буссоль приходилось прятать или выдавать за обыкновенный бинокль. Николай Михайлович пробовал даже торговать всевозможными мелочами, прихваченными из Пекина, но вскоре бросил это занятие, убедившись в том, что только теряет и время и деньги.
Нужной дороги, несмотря на разрешение к путешествию, им тоже никто не показывал. Так и шли, сами на себя полагаясь.
По пути к верховьям Желтой реки караван снова завернул в чайный Калган, где Пржевальского ждали два забайкальских казака, присланных из Урги, чтобы сменить уставших товарищей. Пройдет время, и Пржевальский испытает, поймет, как это важно, чтобы в пути рядом были верные товарищи, безропотно делящие любые тяготы походной жизни, бесстрашно встающие рядом в минуту опасности, разделяющие вместе с ним страдания от жажды и голода, изнуряющей жары и сковывающего движения холода и готовые, если понадобится, умереть за него. Но нужно время, чтобы узнать человека и понять, какой из него получится спутник.
Написаны и отправлены последние письма на родину. Теперь после Калгана не скоро предоставится такая возможность. Пополнены запасы съестного. И снова дорога.
Что может быть лучше дороги, ведущей в неизвестные страны, ведущей к открытиям!
Караван шел к Желтой реке, избегая селений, жители которых, как путешественники уже убедились, были столь же любопытны, сколь подозрительны и недоверчивы. И вновь, чтобы избежать однообразных расспросов и скрыть истинныеисследовательскиецели путешествия, Пржевальский с неохотой развязывает тюки с остатками товаров, приобретенных в Пекине, и выдает себя за купца. А что еще остается делать в таком положении?
Торговля же у него опять плохо идет, хотя один из казаков и изощряется как примерный приказчик, продавая товары в четверть настоящей цены. Покупатель придирчив, прижимист: одному нужен был для чего-то магнит, другомуигрушки, третьемумедвежья желчь и лечебные снадобья. И в результате, поторговавшись не менее часа, все трое ушли, ничего не купив.
Пржевальский сердится, нервничает и, потеряв остатки терпения, решительно прикрывает лавочку. Лучше чем так-то мучиться, выдать себя за чиновника, странствующего без каких-либо конкретных целей, просто ради удовлетворения своего любопытства. Очень уж не правилось ему играть неподходящую роль.