Как же легко и свободно он себя сразу почувствовал! Не любил, да и не умел он притворствовать.
Однако еще одну роль пришлось все же сыграть, хотя и против желания и ожидания. Заметив, что Пржевальский собирает всякие травы, местные жители тотчас стали стекаться к нему, требуя излечения от всевозможных болезней или, на худой конец, чтобы он раскрыл какие-нибудь из врачебных секретов.
Никакие увещевания и объяснения не помогали, и Пржевальский, раскрыв походную аптечку, как мог пользовал своих пациентов.
Караван продвигался вперед с огромным трудом. И дело даже не в том, что наступили жаркие месяцы, солнце раскалило землю, еще не успевшую покрыться свежей травой, и путникам пришлось держаться ближе к колодцам и, значит, к селениям, а в том, что люди в этих селениях встречали их настороженно, враждебно даже. Просто оттого, что не видали никогда европейцев. Показывая дорогу, старались нарочно запутать и часто показывали в сторону, противоположную нужной. А дорог протоптало великое множество, и все они, пересекаясь, вели неизвестно куда.
Спрашивал ли он себя, откуда такая враждебность? Кажется, нет. Он воспринимал такое отношение к себе как нечто естественное и неизбежное. Людям, живущим в пустынных местах, свойственно настороженное отношение к чужеземцам. Ведь и сам он далеко не всегда их понимал и уж тем более далеко не всегда с должным почтением относился к обычаям хозяев здешних земель. Знал ведь, к примеру, что вблизи святилищ-кумирен буддийские священникиламы запрещают охоту, а он, пренебрегая запретом, охотился. Видел и ропот ответный, и недовольствие, а все равно делал так, как хотел, не желая противиться соблазну добыть редкого зверя.
Все дальше и дальше идут четверо русских. Реже стали попадаться на их дороге селения, взбудораженные появлением странных людей, все дольше делались переходы от колодца к колодцу. Когда впереди показался хребет Муни-Ула, Пржевальский подумал: «Ну вот и последняя преграда к долине Желтой реки. Теперь только и осталось перевалить через этот хребет»
Горы зачаровали его своей красотой. Целыми днями он лазил по скалам, выслеживая добычу, таился в засаде, выжидая момент для точного выстрела. Но горная антилопа ловка, осторожна, не подпускает близко охотникамелькнет и исчезнет среди беспорядочного нагромождения камнейи уж не знаешь, была ли она Неутоленная охотничья жажда делается острее, сильнее, да и не простой это азарт уже, а охота пропитания ради: ламы запретили жителям продавать чужеземцам продукты. И вот вся надежда на штуцер
А он тяжел, от беспрестанного лазания по скальным кручам дрожат усталые руки. Трудно быстрое животное выследить, но еще труднее верно прицелиться Но даже если выстрел и был удачным, животное нередко падает в неприступную пропасть. Зато и один единственный выстрел может доставить несказанную радость.
Иногда, устав от бесплодной погони, Пржевальский опускался на землю на высокой вершине и долго неподвижно сидел, наслаждаясь тишиной и покоем. Узкие мрачные ущелья лежали у него под ногами. Остроконечные скалы громоздились во всех направлениях, запирая проходы в пропасти и венчая вершины. Вечная, нетронутая тишина Лишь изредка пропищит где-то клушица, проворкует каменный голубь или гриф, с шумом вспарывая воздух могучими крыльями, упадет с неба к гнезду. Безмятежно, покойно делается на душе в такие минуты
Пройдя перевал и оставив позади леса и цветущие луга, караван вышел в гладкую песчаную степь. Сделав за один день пути переход в сорок верст, путешественники пошли в небольшой город Баотоу, лежащий неподалеку от мутных вод ХуанхэЖелтой реки.
Едва только они прошли через городские ворота, как им предложили спешиться, сдать оружие и явиться ко двору мандарина. А тот уже ждал незваных гостей, стоя и дверях своей фанзы в парадных одеждах, важный и недоступный.
Он хотел знать все и, приказав поставить перед Пржевальским с Пыльцовым по чашке чая, стал выпытывать, кто они такие, откуда идут, куда и зачем. Узнав о намерении путешественников идти к Алашаню через пустыни Ордоса, он категорически заявил, что ни в коем случае не может их пропустить. И главным образом из-за того, что по дорогам шляется много разбойников.
В который уж раз приходится слышать все это Самый главный довод, чтобы не пустить, запугать. Быть может, одумаются, повернут назадвсе меньше хлопот Да только напрасно они на это рассчитывают. А что касается разрешения, то его можно добыть старым испытанным способом. И Пржевальский вручает мандарину карманные часы на цепочке. Тот, однако, находит в себе силы сделать вид, что не может принять подарок, но тут же уступает и обещает выдать пропуск в Ордос.
Ордос Давно мечтал Пржевальский увидеть его пустыни. От Гоби его отделяют горы, возвышающиеся к востоку и северу от Желтой реки. Быстрее, конечно, было бы пересечь Ордос по прямой, но Пржевальский избрал другой путьпо долине вдоль берегов Хуанхэ, поскольку долина давала возможность вести исследования растительного и животного мира. И кроме того, тем, кратчайшим, путем до него уже прошли другие.
Пройдя почти пятьсот километров, Пржевальский установил, что в этих местах у Хуанхэ нет никаких ответвлений, которые можно увидеть на картах, и, кроме того, сама река переменила свое течение. Он радовался открытию и считал, что уже поэтому оправдал пройденный путь.
Он не только наблюдает, он исследует, пытается найти причины, оказавшие столь большое влияние на жизнь Желтой реки, и дает убедительное объяснение всему происшедшему. Здесь же, в долине, ему посчастливилось найти редчайшее растениепугионий рогатый, известное науке лишь по двум экземплярам, что еще за сто лет до пего отыскал в Сибири известный естествоиспытатель Гмелин. Не знал Пржевальский тогда, что пугионий как величайшая ценность хранится в музейных коллекциях Лондона и Штутгарта, а то бы обязательно взял еще в свой гербарий.
Внимателен, проницателен взгляд Николая Михайловича. Он охотится, собирает растения, снимает местность на карту, ведет метеожурнал, дает геологическое описание пород, слагающих горы, и никогда не забывает о людях, в чьи земли пришел. Нравы, обычаи монголов, китайцев, их взаимоотношения в семье, друг с другомон все успевает увидеть, все подмечает.
Случались в дороге и радостные минуты. Иногда после долгого и утомительного перехода, взмокшие от пота, в насквозь пропитанной пылью одежде они набредали на какой-нибудь ручей. С каким наслаждением сбрасывали они отяжелевшую одежду и погружались в чистую, оживляющую прохладой воду Возле одного такого ручья они стали лагерем ради небольшого отдыха и ради охоты.
Монголы предупреждали его, что в этом ручье водятся хищные черепахи, с особенным удовольствием нападавшие на людей. Убивать их нельзя, поскольку они священны, ибо на их панцирях начертаны загадочные тибетские письмена. Единственное средство спастисьподвести поближе белого верблюда или белого козла, и тогда черепаха немедленно выпустит жертву.
Пржевальский посмеивался, выслушивая подобные увещевания, а казаки стали с опаской поглядывать на ручей: что бы там ни было, а береженого бог бережет.
А Николая Михайловича после его пренебрежения к святым существам и после прочих подозрений у местного люда, утвердившихся в то время, когда выискивал он растения, стали считать колдуном. Иначе откуда бы в нем такая сила и зачем ему всякие колдовские растения?
Подозрения утвердились, когда его увидели на берегу озера, занятого астрономическими наблюдениями. Вспомнив, что в то время года по ночам наблюдается множество падающих звезд, Пржевальский объяснил местным жителям, что занимается научными изысканиями, и в доказательство рассказал о звездах, которые каждый сможет увидеть ночью. Триумф был полный
В другой раз, когда собравшимся любопытным не поправилось, как он «колдует», измеряя температуру кипящей воды, а нужно это было для определения абсолютной высоты местности, он объяснил, что совершает богоугодный обряд. Так и приходилось хитрить, где невозможно было попросту все объяснить, выдумывать всякое, лишь бы отвести подозрения и получить возможность спокойно работать.
Августовский зной застал их в дороге. Остались где-то позади развалины некогда оживленного города, одни лишь степы напоминают об ушедшей в прошлое жизни
Путешественники вставали с рассветом, вьючили отдохнувших верблюдов, пили чай, неизменно любимый напиток, и выходили в дорогу. Пржевальский, выезжая во главу каравана, с тревогой глядел на небо и, если видел его чистым, безоблачным и если воздух лежал недвижным пластом, знал: день будет знойным, тяжелым.
Лишь первые два-три часа дороги сохраняли блаженную прохладу раннего утра, а потом наступала изнуряющая жара, от которой тяжелела голова, в глазах все плыло, и путников охватывало расслабляющее состояние, оставлявшее только одно желание: укрыться от жгучего солнца и пить, пить Молчат казаки, обычно поющие в дороге казацкие песни. Медленно, как во сне, движется вперед караван Тяжело ступают верблюды, обильно политые потом, и верный Фауст еле плетется, понурив голову
Знойно летом в пустыне. Даже и не верится, что зимою здесь гуляют морозные ветры.
Только возле колодца люди и животные приходят в себя.
Один из казаков уже возится возле костраи как только терпит близость огня в такой-то деньварит суп из зайца или куропаток, подстреленных по дороге. Если бы не охота, неизвестно, чем бы кормились И вот обед готов наконец. Подняв крышку котла, казак снимает пробу, довольно покрякивает, и крышка тут же перевоплощается в блюдо, а в деревянные чашки, из которых утром чай пили, наливается суп Странно, что в этакую-то жару хочется есть
Во время одной из таких стоянок лошадь Пыльцова сорвалась с высокого берега в реку и утонула. Это стало большой потерей для экспедиции, поскольку другую лошадь купить было негде, и Пыльцову пришлось продолжать путь верхом на верблюде.
В первых числах сентября караваи подошел к степам Дунху. Обитатели города, привлеченные появлением каравана, почти все высыпали на высокую городскую стену, откуда хорошо просматривался противоположный берег Желтой реки, к которому и подходил караван. Вскоре через реку переправилась барка с солдатами, тут же потребовавшими у Пржевальского паспорт.
Город невелик и сильно разрушен дунганами. Жители, те, что спаслись, покинули город, остался в нем лишь гарнизон. Знал бы Пржевальский, в какую тяжбу ему здесь придется вовлечься, постарался бы обойти Дунху стороной
Сначала мандарин, встретивший гостя напыщенно, долго вопрошал, кто этот человек с голубыми глазами и зачем пришел в чужие края. Пржевальский знал уже, как вести себя с такими людьми, и ответил, что путешествует исключительно ради удовлетворения своего любопытства, собирает всякие растения на лекарства, охотится, чтобы набить чучела птиц и показать их на родине.
Потом, расправив складки своей желтой мантии и придав лицу еще большую важность, мандарин выразил сомнение в подлинности паспорта, предъявленного Николаем Михайловичем. Можно было предположить все что угодно, только не это Далее градоначальник проявил доскональный интерес к товарам, которые везли с собой русские, и прежде всего к их оружию.
На другой день в лагере появился чиновник и сообщил, что мандарин хочет повнимательнее осмотреть штуцер и револьверы. Не хотелось отдавать их Николаю Михайловичу даже на время, да пришлось. Взамен на свою уступку он выторговал разрешение переправиться на другой берег реки.
Во время следующей аудиенции мандарин объявил что намерен сам провести ревизию вещей путешественников, и, не откладывая, сразу взялся за дело. Те из вещей, которые ему почему-то понравились, он передавал своему слуге якобы для того, чтобы получите рассмотреть их дома. Это был откровенный грабеж. Да только не тот человек был Пржевальский, чтобы спокойно смотреть, как его обирают. Самым решительным образом воспротивился он, заявив, что прибыл в город вовсе не для того, чтобы его ограбили. Мандарин нехотя уступил, однако отобранные вещи прихватил с собой.
Потеряв всякое терпение, махнул Пржевальский рукой, велел вьючить верблюдов и, несмотря на вечер, выступил из постылого города.
Догнавший их монгол рассказывал, как гневался мандарин, узнав, что русские ушли без его разрешения, и как грозился отрубить голову этому «заморскому черту». Да где там! Все дальше и дальше идет караван, давно уж не слышно путникам злобного собачьего лая. Впереди страна песковАлашань.
На многие сотни верст протянулись сыпучие пески южной части высокого нагорья Гоби. Монголы называют ее «тынге-ри», что значит «небо», столь обширна эта страна, источающая иссушающий жар. «Нигде нет ни капли воды, пишет Пржевальский в своем дневнике, не видно ни птицы, ни зверя, и мертвое запустение наполняет невольным ужасом душу забредшего сюда человека».
И все-таки и здесь живут люди
На огромном пространстве Алашаня после набега дунган осталось всего около тысячи юрт. Лишь один город выстоял здесьДунюаньин, неизвестно как уцелевший при всеобщем вокруг разорении. В этот город и новел Пржевальский свой караван.
Дунюаньин оказался небольшим городком, обнесенным крепостной стеной, всего около двух километров длиной. Приблизившись к нему, путешественники увидели на стенах груды камней, бревна, приготовленные для отражения штурма. Незадолго до того побывали дунгане здесьразрушили жилища, расположенные за городскими степами, сожгли загородный дворец амбаня, увели с собой скот и исчезли. Зная их нравы, оставшиеся обитатели города в любой момент ждали их появления.
Имя и титул князя гости узнали не сразу: монголы во избежание греха никогда вслух не произносили его. Амбань собственноручно, по просьбе Николая Михайловича, старательно вывел: Олосон-Тушие гун дурбан дзыргэ Нэмэнсэн Балчинбандзаргучан.
Несмотря на приветливую встречу, оказанную князем, Пржевальский очень скоро составил не слишком лестное мнение о его личности. В свои сорок лет он был заядлым курильщиком опиума, человеком, который не в состоянии управлять настроением. Гнев и милость у него мгновенно сменяли друг друга. Вздорная прихоть, случайное желание, порыв яростивот чем руководствовался князь в своем правлении. Не говоря уже о том. что по характеру он был взяточник и деспот самого первого разбора, как записал о нем Николай Михайлович. Впрочем, им вместе не жить и детей не крестить. У каждого жизнь своя.
Трое взрослых сыновей владетельного князя изнывали от скуки. Старший терпеливо ждал, когда время милостиво сделает его наследником князя, жил уединенно, держался важно. Средний в двадцать один год был гыгеномсвятым отцом и, убивая время, травил лисиц в окрестностях города. А младший, Си Я, вообще не занимался ничем. Однако именно он питал самую теплую симпатию к русским.
Встретился здесь и еще один человеклама Сорджи, посильно помогавший гостям и советом и делом. Для Пржевальского он оказался чрезвычайно полезен, поскольку был доверенным князя и, судя по всему, оказывал на него влияние. Еще неизвестно, как бы их принял амбань, не будь в городе Сорджи.
По поручению своего владыки он часто ездил в Пекин за покупками, бывал даже и в Кяхте, и ему приходилось и прежде встречаться с русскими. Именно он и объяснил амбаню, что у него в гостях действительно русские, а не какие-нибудь другие европейцы. Для монголов тогда всякий европеец был русским. Они так и говорили: русский-англичанин, русский-француз, полагая, что и те и другие являются вассалами цаган-ханабелого русского царя.
Амбань и его сыновья с возрастающим интересом слушали рассказы Пржевальского и Пыльцова о России, о ее городах, железных дорогах, о морях, по которым ходят большие пароходы, о телеграфной связи. То, что они слышали, казалось им сказкой, им не терпелось увидеть все это своими глазами. А молодые люди всерьез просили взять их с собой в Россиюв эту удивительную страну, где столько всего чудесного!
Никогда прежде не бывали здесь русские, и князь с радостью их теперь принимал. Он простер свою щедрость и дальше, разрешив гостям поохотиться в соседних горах.
Совсем другая жизнь пошла теперь! С утра до вечера пропадали Пржевальский с Пыльцевым в лесистых горах, выслеживая барановкуку-яманов. Прекрасна была охота в этих местах
А время меж тем не стояло. Две недели охоты в Алашаньских горах пролетели будто во сне. Так трудно уходить от такой жизни и погружаться в палящие жаром пески пустыни Однако надо и дальше идти: цельКукуноруж близка. Шестьсот верст путимесяц в дороге, не более. Но, подсчитав оставшиеся деньги, Пржевальский видит: их едва хватит, чтобы дойти до Пекина. Хоть и на всем экономили, во многом себе отказывали, а меньше сотни рублей осталось С самого начала ему было ясномало денег, слишком уж мало, да все на что-то надеялся
Пришлось продать пару ружей, еще кое-что, лишь бы наскрести на обратный путь. Подумав, Пржевальский решил: может, все это и к лучшему. Все равно надо казаков сменитьленивы довольно, да и не слишком надежны. С такими людьми пускаться в новый путь, гораздо более опасный и трудный, было бы и вовсе рискованно. К тому же и действие паспорта уже истекало. Да, хочешь не хочешь, а пора возвращаться.
С печалью на сердце пишет он строчку за строчкой в путевом дневнике: «С тяжкой грустью, понятной лишь для человека, достигшего порога своих стремлений и не имеющего возможности переступить через этот порог, я должен был покориться необходимостии повернул в обратный путь».
Теперь он спешил. Нужно было успеть переправиться через Хуанхэ, пока она скована льдом, нужно преодолеть быстрее пустыню, которую уже овеяли холодные ветры.
Не везло им на обратном пути. Сначала вскоре после выхода из Дунюаньина заболел Пыльцов. Скрывал нездоровье, крепился и вдруг так расхворался, что не мог и подняться. Девять дней пришлось простоять в ожидании, пока он поправится. Николай Михайлович, сидя подле него, думал с тревогой о том, что не дай бог товарищу станет и вовсе плохо, а помочь будет нечем. Врача негде взять, да и тем скудным запасом лекарств, который у них имелся с собой, умело распорядиться некому было.
Дождавшись, когда Пыльцов смог держаться на лошади, двинулись дальше. Он был совсем слабый еще, иногда случались с ним обмороки, но выхода иного не оставалось, кроме как идти. От восхода солнца и до заката идти.
Кончались продукты, исчезли птицы, попряталось все живое, охотиться было не на кого. Случалось, после перехода верст в сорок ужином им служил только чай. И то не всегда было на чем его вскипятить. Тогда Пржевальский, махнув рукой, говорил: «А, ладно, бог с ним, рубите в костер седло» Засыпали голодные, улегшись в холодной палатке, поставленной на мерзлой земле, кое-как очищенной от снега. Пыльцов, чтобы как-то пригреться, зазывал себе под бок Фауста, и тот, благодарно лизнув ему руку, затихал, тесно прижавшись.
На этой дороге несчастья следовали одно за другим. Однажды морозным утром исчезли семь верблюдов, отпущенные попастить возле палатки. Поиски ни к чему не привелитак и остались с одним больным верблюдом. В довершение всего замерзла ночью одна из двух лошадей. Да и другую удалось спасти от голодной смерти сеном, которое выменяли у проходивших той же дорогой китайцев на издохшего таки от болезни верблюда. Отдав все последние деньги, с огромным трудом купили тощих верблюдов и смогли продолжить свой путь.
В это время Николай Михайлович почти ничего не писал: чернила замерзали, и их приходилось отогревать на костре. Обмакнутое в чернила перо тоже застывало немедленно, и, прежде чем записать хотя бы слово, перо тоже надо было подержать возле огня. К тому же во время работы с буссолью Пржевальский отморозил пальцы обеих рук, и они теперь болели на холоде, становились негнущимися, словно чужими.
Дрожа от пронизывающего насквозь ветра при тридцатиградусном морозе и с тоской оглядывая пустынное, покрытое снегом пространство, Пржевальский думал: неужели как раз в этих самых местах, на этой дороге их изнурял сорокаградусный зной
И вот наконец показался Калган. С великим нетерпением ожидая встречи с соотечественниками, поздно вечером, как раз в канун нового, 1872 года, ступили они за городскую черту.
Как же отрадно видеть знакомые лица, слышать из уст их родную речь Право же, все эти люди, заброшенные судьбой куда как дальше от родины, кажутся близкими
Здесь Пржевальский оставляет все снаряжение и имущество экспедиции, а коллекцию, собранную за десять месяцев путешествияоколо двадцати шкур крупных животныхантилоп, диких быков, аргали, косули, горного оленя и горных баранов, степного волка, кроме того, около двухсот экземпляров всевозможных грызунов и около тысячи чучел птиц, все это забирает с собой и один поспешает в Пекин.
А деньги, которых он так ждал, и без которых чувствовал себя связанным по рукам и ногам, еще не пришли. Пржевальский изнервничался, не зная, что предпринять и отчетливо представляя бессмысленность длительного ожидания и сидения без дела на месте. С горечью пишет в Россию М. П. Тихменеву: «Вы не можете себе представить, сколько хлопот требует снаряжение при нищенских средствах моей экспедиции. Да и этих-то денег не высылают в срок. Так, например, на нынешний год не выслали ни копейки».
Понимал, конечно: сидит себе какой-то чиновник в тепле, а нужная, необходимая как воздух бумага затерялась среди прочих в его столе. Ему и невдомек, как ждет ее намучившийся Пржевальский за тридевять земель от России
Будь другой человек русским посланником в столице Небесной империи, а не Влангали, совсем бы плохо пришлось Пржевальскому.
Александр Егорович Влангали, в то время генерал-майор, был по образованию горным инженером, во время Крымской войны руководил в Севастополе оборонительными работами. Будучи геологом, он и сам многократно бывал в экспедициях и потому хорошо представлял, каково это в России ее снарядить, и лучше многих понимал заботы Пржевальского. Из средств русской миссии он вторично ссудил Николаю Михайловичу необходимую сумму и, кроме того, выхлопотал паспорт на путешествие к озеру Кукунор и в Тибет.
Правительственные чиновники, выдавая паспорт, заявили, однако, что в связи с дунганским мятежом гарантировать безопасность путешественникам не могут.
Ну что ж, такое ему тоже приходилось выслушивать. Знал превосходно: рассчитывать следует лишь на себя самого.
Вооружается он на этот раз еще более основательно: куплено пятнадцать револьверов и пистолетов, несколько скорострельных штуцеров и охотничьих ружей. В прошлом году, слава богу, обошлось без стычек, а как будет теперь, еще неизвестно. Говорят, дунгане нападают на все караваны, которые им попадаются, и грабят до нитки И оружие пускают в ход не задумавшись
Обоих казаков, прежних своих спутников, Николай Михайлович отправляет на родину, И в деле не очень се бя показали: пока чаю не попьют, ни за что с места не сдвинешь, и без дома истосковались так, что более терпеть, кажется, не в состоянии.
Из Урги по его просьбе выслали двух новых казаков. Одному было всего девятнадцать и звали его Панфил Чебаев, а другого, из бурятов, звали Дондок Иринчинов. Сколько раз Пржевальский будет потом благодарить свою судьбу за то, что послала ему этих двоих Редкое получилось везение: ведь он не выбирал их, не приглядывалсяпросто возможности такой не имел, а люди оказались надежные, верные. Таких он видел с собой рядом лишь в самых смелых надеждах. Это о них, об Иринчинове и Чебаеве, Пржевальский позже напишет: «В страшной дали от родины, среди людей, чуждых нам во всем, мы жили родными братьями, вместе делили труды и опасности, горе и радости. И до гроба сохраню я благодарное воспоминание о своих спутниках, которые безграничной отвагой и преданностью делу обусловили как нельзя более весь успех экспедиции».
Был вместе с ними и еще один новый участник: в товарищи своей легавой, верному Фаусту, Николай Михайлович купил огромного злющего монгольского пса Карзу. Думал, собаки вскоре подружатся, а получилось наоборот: с первого дня и до самого конца экспедиции они были врагами. Что ж, собаки тоже бывают ревнивы
В конце мая они снова у порога Дунюаньин. Узнав о приближении хорошо знакомого русского гостя, амбань поспешно высылает навстречу ему чиновников, чтобы поскорее получить долгожданные подарки. Щедро одарив и самого князя, и его сыновей, а также и ламу Сорджи, оказавшего в прошлом году много услуг, Пржевальский появляется на улицах города. Снова такой же переполох, снова толпы любопытных глаз, сопровождающих каждый шаг. Все-таки трудно привыкнуть к этому
На этот раз он предстает перед княжескими сыновьями во всем великолепии офицера Генерального штаба. Хорошо сидящий мундир с золотыми погонами производит неизгладимое впечатление. Теперь ни у кого из хозяев уже не остается сомнения, что их гость очень важный чиновник.
А князь в своем отношении к русским гостям неожиданно переменился. И в худшую сторону. Николай Михайлович строил всякие предположения, пытаясь найти подходящее тому объяснение, и остановился на том, что князь получил тайные инструкции из Пекина, а может, и выговор за самовольный радушный прием. Как бы то ни было, но именно теперь, когда все складывалось как нельзя лучше, князь стал прибегать к различным уловкам, отговаривая русских идти вместе с тангутами.
В конце концов, князь уверил вынужденно, что тангутский караван, направляющийся в сторону Кукунора, без русских не выйдет из города. Пржевальский посомневался, но все же поверил. А утром он обнаружил: тангуты ушли.
Как же негодовал он тогда! На двуличность князя и его приближенных, на неблагодарных его сыновей, наконец, на святого отца, совсем уже завравшегося. А Си Я? Ведь честное слово давал, что тангутский караван по отправится в дорогу один И, самое обидное, ничего уже не поправить, не изменить Только и осталось спешно догонять караван
Но тут появляется Си Я и сообщает: начальник каравана на свой страх и риск остановился и ждет русских неподалеку от города. Не сразу поверил Пржевальский юноше
Но лишь в дороге он понял, сколь трудно пришлось бы им, если бы шли они в одиночестве. Только тангуты, превосходно знавшие путь, по неуловимым, им одним знакомым признакам могли отыскать среди бескрайних песков воду. Иногда после перехода в несколько десятков верст они находили колодец, мимо которого можно было пройти совсем рядом и не заметить. Часто они останавливались в местах, ничем не отличавшихся от других, и, начав копать, на глубине приблизительно в метр встречали мутную соленую воду.
Однажды, кое-как утолив жажду и вычерпав всю воду для верблюдов, они увидели на дне колодца разложившийся человеческий труп. И спустя много лет Пржевальский, когда вспоминал этот случай, чувствовал подступающую, как в тот день, дурноту
Терпеть жуткий пустынный зной, терпеть жаждук этому можно еще приспособиться, но он никак не мог привыкнуть к постоянному, временами просто обезоруживающему, а чаще связывающему по рукам и ногам любопытству попутчиков.
Их привлекало решительно все в снаряжении русскихоружие, одежда, обувь, посуда, в которой они готовят пищу, наконец, сами продукты. Наибольший же их интерес вызвало то, что делали Пржевальский с Пыльцовым, астрономические и метеорологические наблюдения и даже записи в дневнике. То, что путешественники набивают чучела птиц и животных, собирают и сушат растения, еще можно понять: все это они хотят показать у себя дома. Кроме того, из растений можно приготовить лекарства, но зачем эти странные, непонятные приборы, к которым русский начальник то и дело прикладывается
Пустынна дорога в пустыне. Не видно юрт, навстречу идущих караванов. Зато часто встречаются следы нашествия дунган: нет-нет попадется скелет человека, а то и целые груды их
И вдруг все вокруг резко меняется. Впереди выросла величественная цепь гор Ганьсу, вставшая естественной преградой на границе песчаных равнин Алашаня. А дальше в смутных, неясных контурах прорисовались снеговые вершины. Еще день пути, и снежная гряда отвесной стеной закрыла им путь.
Пустыня отступила внезапно, и перед путниками пролегли возделанные поля, цветущие луга, среди которых уютно расположились китайские фанзы. Глаза, в течение долгого времени привыкшие видеть унылое однообразие желтых песков, с трудом верили в реальность зеленых, усыпанных цветами долин.
И вот, перевалив через хребет, путешественники спустились в долину реки Тэтунг-Голбыстрой и шумной, сжатой по берегам обрывистыми скалами. Здесь караван расстался с тангутами: совсем разболелся юный Чебаев, и Пржевальский решил выждать, когда он поправится.
Оставив верблюдов на пастбищепо словам местных людей, они не смогли бы преодолеть стоящие впереди горные кручии наняв мулов и ослов, путешественники продвигаются все дальше и дальше к северной окраине равнины, лежащей по ту сторону гор, где на высоте почти в три тысячи метров расположилась кумирня Чейбсен. От нее всего несколько дней пути до берегов загадочного Кукунора. И снова нетерпение охватывает Пржевальскоготак хочется ему скорее оказаться у этого озера
Между тем известие о приближении чужеземцев намного опережало их появление. Весть о всесилии начальника русских мгновенно распространилась в тангутском краю, на ходу обрастая легендами. Уже все, кажется, знали о необыкновенном искусстве русских метко стрелять, об их бесстрашии, а о голубоглазом начальнике их говорили, что он либо колдун, либо, что всего вероятнее, святой, ибо его не берет даже пуля. И кроме того, разве может обыкновенный человек знать все наперед?
Дунгане тоже проведали о могуществе чужеземцев и незадолго до их появления в кумирне Чейбсен не раз появлялись у самых степ, зная, что они в безопасности под обстрелом слабеньких фитильных ружей ее защитников. Дунганам было известно, что русские в кумирню еще не пришли, и они воинственно размахивали копьями, ружьями и кричали: «Где же ваши защитники русские со своими необыкновенными ружьями? Мы пришли драться с ними!»