Наркотики и все такое, успокоила его мать. Честное слово, ничего не чувствуешь. А сейчас давай ходи, твоя очередь.
«Бедняга, подумал я. Смертельно боится, а тут еще я весь в запекшейся крови, эта картина смелости ему не прибавит. Ничего, я сам поговорю еще с ним после того, как меня приведут в порядок». Тут возвратилась сестра.
Сейчас придет врач и займется вашим носом, сообщила она, задергивая занавески перед моей кроватью.
Ага, довольно заметил я, опять будет прижигание?
Не думаю, ответила она. Доктор Верасвами предпочитает тампонаду.
Тампонада, подумал я. Какое дивное слово. Сродни тампонажу. Я тампонирую, вы тампонируете, он тампонирует Мы тампонируем, ты тампонируешь, они тампонируют Я набиваю, вы набиваете, он набивает
Мои глагольные вариации нарушило появление доктора Верасвами, созерцающего мир через огромные линзы из горного хрусталя. Мне понравились его рукитонкие, как у девушки, средние пальцы чуть толще обычной сигареты. Изящные руки, чем-то напоминающие бабочек. Легкие, нежные, трепетные, неспособные причинить боль. Руки целителя. Доктор Верасвами исследовал мой нос, выражая тихими вибрирующими звуками тревогу по поводу увиденного.
Придется нам тампонировать нос, произнес он наконец, улыбаясь.
Валяйте, радушно отозвался я. Что угодно, только остановите кровь.
Сестра, будьте любезны, принесите все необходимое, распорядился врач, и приступим.
Сестра удалилась, и врач застыл в ожидании, стоя у изножья моей кровати.
Из какой части Индии вы родом? непринужденно справился я.
Я не из Индии, я с Цейлона, ответил он. «Неуд, сказал я себе. Будь осторожнее».
Чудесный крайЦейлон, молвил я с жаром.
Вы хороша его знаете?
Как сказать. Мне довелось однажды провести неделю в Тринкомали. Конечно, это вовсе не значит, что я знаю Цейлон хорошо. Но полагаю, что это дивная страна.
Врач заглотал наживку и принялся вещать, точно рекламный путеводитель:
Чудесная. Побережье изобилует пальмами, песчаными пляжами, там дует свежий морской ветерок. Внутри страны водится много дичи. Еще у нас есть предгорья, банановые плантации и все такое прочее. Очень богатый, очень зеленый край. Много дичи. Есть горы. Очень высокие, очень зеленые, свежий воздух. Фантастические виды. Изобилие дичи.
Да, замечательно, неуверенно произнес я.
От дальнейших панегириков Цейлону меня избавило появление сестры, которая принесла необходимое снаряжение для тампонирования моего носа.
А теперь, сестра, деловито сказал врач, попрошу вас крепко держать голову джентльмена. Вот так.
С этими словами он длинными острыми щипцами захватил конец бинта длиной не меньше пяти километров, потом надел себе на голову обруч с фонариком и подошел ко мне вплотную. Я спрашивал себя, почему сестра так крепко стискивает мой череп. Когда Пимми заталкивала мне марлю в нос, это было совсем не больно. Врач воткнул мне в ноздрю щипцы с марлей и заталкивал их до тех пор, пока острые концы не уперлись, как мне показалось, в основание черепа, пробив все пазухи и проложив по пути трассу жгучей боли, до того сильной, что она парализовала мои голосовые связки и я не был в состоянии протестовать. Вытащив щипцы, врач намотал на них с полметра марли и затолкал мне в нос с решимостью дуэлянта, прочищающего шомполом ствол своего пистолета. При этом он настолько увлекся процедурой, что острые концы щипцов царапали нежную слизистую оболочку пазух. У меня было такое ощущение, будто ноздрю набили раскаленными углями. Хотя голосовые связки вернулись к норме, я по-прежнему не мог протестовать, однако по иной причине. Игроки в «Монополию» притихли и жадно прислушивались к доносящимся через занавеску слабым звукам. Если бы я, подчиняясь голосу разума, дико заорал, пнул Верасвами в пах ногой и сорвался с кровати, волоча за собой несколько метров марли, это могло бы пагубно повлиять на мальчугана, нервно ожидающего своей очереди. Оставалось только терпеть. Сестра, послушная воле Верасвами, сжимала мою голову словно в тисках. Сжимала так сильно, что ее большие пальцы оставили у меня над бровями круглые синяки, которые потом не проходили несколько дней.
А Верасвами продолжал запихивать метры марли в строптивую ноздрю; его усердие напоминало черного дрозда, ранним утром очищающего газон от червей. Когда мне показалось, что половина бинта уже перекочевала в мои пазухи, я хрипло попросил прервать на время истязание.
Вам больно? осведомился Верасвами не столько даже с академическим интересом в голосе, сколько, как мне показалось, с удовольствием.
Да, ответил я.
Вся правая сторона черепа, лица и шеи болели так, словно по ним били кувалдой, а пазухи горели так, что в них, наверно, можно было бы поджарить яйцо.
Добро должно быть с кулаками, объяснил Верасвами, явно довольный тем, что ему известна эта избитая фраза. Остатки бинта (три с лишним метра, как я после установил) он решительно затолкал в ноздрю большими пальцами, которые давно перестали казаться мне нежными и хрупкими, как крылья бабочки. Мне доводилось читать, как у людей, когда от боли, когда от горя, слезы брызгали из глаз, и я всегда считал это поэтической вольностью. Пришлось убедиться, что это не так. Под действием больших пальцев Верасвами слезы брызнули пулями из моих зажмуренных глаз. Он еще раз для верности нажал на марлю и отступил назад с довольной улыбкой.
Ну так, сказал он. Теперь порядок.
Я оторвал от подушки раскалывающуюся от боли голову и посмотрел на Верасвами.
Доктор, вам никто не предлагал сменить профессию врача на ремесло чучельника?
Нет, удивился доктор Верасвами. Я слез с кровати и стал одеваться.
Советую попробовать, сказал я. Вы будете избавлены от жалоб пациентов.
Верасвами с тревогой следил, как я одеваюсь.
Постойте, куда вы? спросил он. Вам нельзя уходить. Еще нельзя. Вдруг опять начнется кровотечение, и выйдет, что я зря старался.
Пойдите со своими щипцами в какой-нибудь тихий уголок и сядьте на них, устало предложил я. А я поехал в Абботсфорд.
Найдя такси, я направился обратно в санаторий, мысленно проклиная медицинскую профессию вообще и доктора Верасвами в частности. Мне вспомнилось, как в двадцатых годах во Франции выпускникам медучилищ выдавали дипломы: «Действительно для стран Востока»; в самой Франции практиковать им не разрешалось. Уж не месть ли Востока обратилась на меня?
Еще мне вспомнилась история, вероятно вымышленная, про индийца, величайшей мечтой которого было получить звание бакалавра наук. Он год за годом сдавал экзамены и каждый раз проваливался. Доведенное до отчаяния начальство посоветовало ему оставить тщетные попытки и заняться чем-нибудь другим. И стал индиец консультантом по вопросам, как получить звание бакалавра наук, а в подтверждение своей квалификации заказал визитные карточки, где значилось: «Мистер Рам Синг, Б. Н. (провал)». «Без сомнения, сказал я себе, поглаживая ноющую голову, Верасвами в медицинских кругах известен как Чипати Верасвами, доктор медицины (провал)».
В Абботсфорде меня встретила Пимми.
Ну как, спросила она. Все в порядке?
Не прикасайся ко мне, ответил я. Они подвергли меня пыткам, и я теперь один сплошной обнаженный нерв. Предложи мне эвтаназию, и я твой друг до гроба.
В постель, скомандовала Пимми. Я сейчас приду. Я устало разделся и плюхнулся на кровать. «Все что
угодно, даже смерть лучше этих мучений, говорил я себе. Кажется, меня направили в Абботсфорд, чтобы я здесь обрел мир и покой?»
Возвратилась Пимми, держа в руке шприц.
Повернитесь спиной, велела она. Морфий. Предписание врача.
Проворно исполнив предписанную процедуру, она озабоченно посмотрела на меня. Мое лицо являло отнюдь не располагающее зрелище. Правый глаз опух и наполовину закрылся, ноздря из-за напичканной в нее марли напоминала расплющенный нос боксера, усы и борода казались сплетенными из красных нитей с матовым отливом. Пимми глубоко вздохнула и нахмурилась.
Будь я там с вами, они услышали бы, что я о них думаю, молвила она с внезапной яростью.
Спасибо тебе за заботу, пробормотал я сонно. Не знал, что ты так беспокоишься обо мне.
Пимми резко выпрямилась.
Беспокоюсь о вас? сердито спросила она. Я не о вас беспокоюсь, я думаю о том, сколько хлопот они мне прибавили. Вот что меня беспокоит. А теперь кончайте трепаться и спите.
Пимми направилась к двери.
Я скоро вернусь, добавила она на ходу, и чтобы вы к тому времени крепко спали.
«Чипати Верасвами, думал я, убаюканный морфием, доктор медицины (провал), Пимми могла бы его кое-чему научить. Она не (провал)».
Глава шестаяУРСУЛА
Когда мне было двадцать с небольшим, жизнь сводила и разводила меня с немалым числом привлекательных молодых особ, но ни одна не произвела на меня очень глубокого впечатления. Ни одна, кроме Урсулы Пендрагон Уайт. Несколько лет она регулярно возникала и вновь исчезала, точно кукушка в стенных часах, и я обнаружил, что изо всех моих подруг только ей было дано будить во мне широчайший спектр чувствот тревоги и уныния до безудержного восхищения и сущего ужаса.
Впервые она возникла в моем поле зрения на втором ярусе автобуса номер 27, который величественно катил по улицам целебнейшего среди морских курортов Борнмута, где я тогда жил. Я сидел в автобусе сзади, Урсула со своим спутником занимала сиденье передо мной. Возможно, я не обратил бы на нее внимания, если бы не голос Урсулы, такой же мелодичный и пронзительный, как голос певчей канарейки. Вращая головой в поисках источника сладкозвучного родосского акцента, я увидел профиль Урсулы и уже не мог оторвать глаз от нее. Короткие темные кудри словно нимбом обрамляли ее головку, оттеняя красоту необыкновенного лица. Огромные глаза были сочного синего цветатак выглядят на солнце незабудки, их обрамляли длинные темные ресницы под очень темными, неизменно поднятыми бровями. Губы ее по форме и складу были предназначены отнюдь не для потребления копченой сельди, или лягушачьих лапок, или кровяной колбасы, ровные зубы отличались совершенной белизной. Но самой изумительной чертой ее лица был нос. Я в жизни не видел ничего подобного. В меру длинный, он сочетал три различных стиля. В основе прямой, классический, греческий, он у кончика странно преображался, задираясь кверху, точно у китайского мопса, а самый кончик был совсем плоский, словно его кто-то аккуратно сточил. При таком описании он покажется вам скорее безобразным, но могу заверить вас, что это был просто очаровательный нос. Молодые люди при первом же взгляде на этот нос безнадежно и слепо влюблялись в него. Он был такой чарующий, такой уникальный, что вас немедленно обуревало желание познакомиться с ним поближе. Меня он так обворожил, что я не сразу смог сосредоточиться на подслушивании. Зато, прислушавшись к беседе Урсулы с ее спутником, я открыл еще одну прелестную черту обладательницы необыкновенного носабеспрестанную, суровую, решительную расправу с английским языком. Если другие люди покорно изъясняются на родном языке так, как их учили с детства, то в обращении Урсулы с ним просматривались черты древней кельтской воительницы. Она, если можно так выразиться, хватала английскую речь за загривок, основательно встряхивала ее и выворачивала наизнанку, заставляя слова и обороты покорно выражать понятия, отнюдь не свойственные им.
Сейчас, наклонясь к своему спутнику, она продолжала дискуссию, которая началась до того, как я вошел в автобус.
И папочка говорит: «Что в лоб, то на лбу», но я не согласна. Тут явно огонь без дыма, и, по-моему,кто-то обязан сказать ей об этом. А ты как считаешь?
Молодой человек, похожий на ищейку, страдающую несварением желудка, явно был не меньше моего озадачен ее утверждением.
Не знаю, ответил он. Щекотливая ситуация, верно?
Это совсем не смешно, дорогуша, это серьезно.
У некоторых людей, сказал молодой человек с видом греческого философа, рассыпающего жемчуг мудрости, у некоторых людей так уж заведено, чтобы правая рука не знала, что делает левая.
Боже! воскликнула Урсула. Мои руки никогда не знают, что я делаю, но суть не в этом. Я хочу сказать О-о-о! Нам здесь сходить. Дорогуша, пошевеливайся.
Я провожал взглядом ее движение по проходу. Высокая, одетая небрежно, но элегантно, гибкая, подвижная фигура из тех, при виде которых у молодых людей роятся в голове распутные мысли, длинные ноги дивной формы. Я смотрел, как она спускается на тротуар и, все так же оживленно беседуя со своим спутником, исчезает в толпе праздных гуляк и посетителей торговых точек.
Я вздохнул. Такая прелестная девушка, и как же жестоко поступила судьба, подразнив меня этим видением, чтобы тут же разлучить с ним. Однако я ошибалсяне прошло и трех дней, как Урсула вновь возникла на моем жизненном пути, чтобы оставаться там с перерывами следующие пять лет.
Один друг пригласил меня к себе на день рождения, и, входя в гостиную, я услышал похожий на флейту, звонкий голос девушки из автобуса.
Я прирожденный беспутник, серьезно объясняла она высокому молодому человеку. Страсть к путешествиям у меня в крови. Папочка говорит, что я настоящая недоседа.
С днем рождения, поздравил я хозяина. И за то, что я принес тебе такой драгоценный подарок, прошу представить меня тому поразительному носу.
Ты говоришь про Урсулу? удивился он. В самом деле хочешь познакомиться с ней?
Превыше всего на свете, заверил я его.
Ладно, только я ни за что не отвечаю. Если она за тебя возьмется, быть тебе в сумасшедшем доме. Местная психушка уже битком набита ее приятелями.
Мы подошли к девушке с восхитительным носом.
Урсула, обратился к ней мой друг, стараясь говорить безучастно, позволь познакомить тебя. Джерри Даррелл Урсула Пендрагон Уайт.
Урсула обернулась, обвела меня пристальным взглядом синих очей и одарила дивной улыбкой. В анфас ее нос выглядел еще очаровательнее, чем в профиль. И я был сражен наповал.
Привет, сказала она. Это ведь ты слывешь жуковедом?
Я предпочел бы славу элегантного, симпатичного, остроумного, бесшабашного прожигателя жизни, печально ответил я. Но если ты предпочитаешь, чтобы я был жуковедом, так тому и быть.
Она рассмеялась, и смех ее был подобен звону бубенчиков.
Прости, я грубо выразилась. Но ведь это ты человек, который любит животных, верно?
Да, признался я.
Тогда ты как раз тот, кто мне нужен. Я уже несколько дней спорю с Седриком. Он жутко упрямый, но я уверена в своей правоте. Собаки ведь могут предсказывать, верно?
Нурассудительно произнес я, если битьем научить их говорить
Да нет же, нет! нетерпеливо отрезала Урсула, точно разговаривала с несмышленым ребенком. Предсказывать,понимаешь? Они видят призраков, могут предупредить тебя о близости смерти и так далее.
Ты хочешь сказатьони предчувствуют? осторожно справился я.
Ничего подобного, отрезала Урсула. Я подразумеваю именно то, что сказала.
После того как мы основательно обсудили благородные свойства и пророческий дар собак, я ловко перевел разговор на музыку. Мне удалось добыть билеты в концертный зал, и я подумал, что вот достойный и культурный способ завязать дружбу с Урсулой. Итак, я спросил, любит ли она музыку.
Просто обожаю. Она восторженно закатила глаза. Если музыка, как говорят, язык любви, давай закусим.
Она с улыбкой посмотрела на меня.
Ты хочешь сказатьнеосторожно начал я. Теплый, отуманенный любовью взгляд Урсулы разом
преобразился, глаза ее уподобились подернутым льдом цветкам барвинка.
Только не объясняй мне, что я хочу сказать, взбунтовалась она. Все мои приятели этим занимаются, меня это приводит в бешенство. Без конца исправляют и исправляют меня, точно я какая-нибудь контрольная работа.
Ты не дала мне договорить, мягко ответил я, я собирался спросить: «Не хочешь ли ты сказать, что твоя любовь к музыке так велика, что ты с удовольствием примешь приглашение пойти со мной в концертный зал завтра вечером?»
О-о-о! просияла Урсула. У тебя чтои билеты есть?
Так уж заведенона концерты ходить с билетами, заметил я.