Три месяца. За это время он выходил на улицу раза три, от силы четыре. Он не отвечал на звонки телефона, который он случайно взял с собой, а через две недели такого помешательства, когда чёртов аппарат не желал затыкаться ведь все волновались за него, Микки просто разбил его на мелкие осколки-запчасти и смыл их в унитаз. Он помнил, как сидел в туалете на полу, прислонившись голой спиной к холодной кафельной стенке, закрывал ладонями лицо, царапая его немного отросшими ногтями. Это было безумием. Тем самым безумием, с которым он всю жизнь успешно совладал и которого не допускал. Но благими намерениями выстлана дорога в ад. И для него ад наступил тогда.
Три месяца. Всё время задёрнутые шторы, пустой холодильник, отсутствие сил даже на то, чтобы встать с кровати и дойти до кухни, чтобы попить воды. Он не мог есть, не мог спать везло, когда истощенный и измотанный организм просто отключался, но такой нездоровый сон-обморок никогда не длился дольшё двух-трёх часов.
Три месяца, за которые дорогая пятикомнатная квартира почти в самом центре Санкт-Петербурга превратилась в подобие самого жалкого притона с самым жалким и жутким существом, медленно подыхающим в его недрах. Да, он умирал, медленно, но верно умирал
За эти три месяца Микки похудел на двадцать семь килограмм, потому что попросту не мог есть. С учётом того, что он всегда был стройным и даже худощавым, в то время он вовсе перестал быть похожим на человека. Кости, обтянутые кожей, дрожащие руки с обожженными из-за неосторожного курения пальцами и большие и будто стеклянные горько-шоколадные глаза с мучительным безумием, плещущимся в чёрных колодцах зрачков. Жалкое и жуткое зрелище
Три месяца. Три месяца ада при жизни и борьбы за то, чтобы просуществовать хотя бы ещё один чёртов день! Но «семья» была непреклонна и, подобно плотоядным червям, они день за днём всё больше разрушали тело и разум парня, пока в результате совсем ничего не осталось.
Это был третий месяц его персонального ада. И Микки не мог вспомнить того, что тогда происходило. Возможно, он попросту не приходил в сознание в те дни в голове блуждали лишь неясные и размытые обрывки того, как он вставал с кровати, но не помнил, что хотел сделать, и валился обратно. Но чаще он валился прямо на жёсткий пол, оставаясь лежать там, среди множества окурков и развороченных пачек сигарет, набивки матраса и пуха из подушек, ещё на несколько суток, до следующей попытки встать.
Три месяца. Разбитые губы, нос, брови, потому что нередко он падал прямо лицом в пол; он даже не пытался умываться и смывать с лица кровь, это было не важным, да и зеркала все в квартире он давно перебил, потому что видеть то, что от него осталось, было просто невыносимо. То, что Микки представлял из себя в те дни, не было даже его тенью.
Три месяца. Медленное умирание и сгорание в огне агонии, порождённой собственным больным разумом. Три месяца того, что даже нельзя было назвать существованием. Всё это должно было привести к логическому концу в виде бесславной смерти в некогда элитной квартире посреди груд мусора. И последняя вспышка сознания, которая возникла в голове Микки.
Это был конец июля. В северную российскую столицу наконец-то пришло жаркое солнце и достойное для лета тепло. Микки помнил, как золотые лучи пробивались даже через плотные тёмно-тёмно серые, почти чёрные шторы в его спальне. И в то утро и в его мутном, угасающем сознании зародился проблеск света последний шанс и последняя попытка выжить.
Он не помнил, как видел, куда шёл в памяти остались скорее мышечные ощущения от ходьбы, от каждого шага, который причинял боль. Микки на подгибающихся ногах дошёл до ванной комнаты, стёр с остатков зеркала пыль и взглянул в тот осколок, который удержался в раме. На него смотрело то, что от него осталось то, что должно было скоро сдохнуть. Именно сдохнуть, а не умереть, потому что умирают люди, а он уже не был похож на человека, он им едва ли являлся.
Не закрывая двери в ванную комнату, Микки принял душ, что стоило ему громадных усилий, оттёр своё тело от подтёков крови, хоть на жалкую толику возвращая себе нормальный человеческий облик.
Потом были поиски паспорта кажется, на них ушло несколько часов. В то солнечное утро в его сознании отчаянно загорелась последняя вспышка умирающего разума. Вспышка, которая подвигла Микки на то, на что бы он ни при каких иных условиях не пошёл. Но тогда это было его единственным шансом выжить. Его тело было уже почти мертво, в его сознании не было воли к жизни и борьбе за неё, её попросту не осталось, но его разум не желал умирать, он в тумане агонии сражался за то, чтобы жить.
В тот день Микки впервые за почти три месяца покинул квартиру и, не взяв с собой никаких вещей, поехал в аэропорт. Он помнил, как смотрел на своё отражение в зеркале заднего вида в такси, помнил, как много болтал водитель, но он ничего не понимал из его весёлых речей. Он так ничего и не сказал за время поездки и, молча отдав упитанному и розовощёкому мужчине в забавной кепке деньги, покинул машину, на негнущихся ногах направляясь к красивому и светлому зданию аэропорта.
Микки помнил, как подозрительно и с затаенной тревогой, даже страхом на него смотрела молоденькая девушка за стойкой, у которой он покупал билеты на рейс. В тот момент он не мог связать и пары слов даже на родном немецком языке, которого эта работница аэропорта не знала, не говоря уже о том, чтобы сказать на английском то, что ему было нужно. Потом пришла другая женщина более взрослая и дородная и уже ей брюнет объяснял, что ему нужен билет на ближайший рейс до Швейцарии, до города Кюснахт. Самолёт в Швейцарию должен был улететь через три часа и сорок минут, но он направлялся в Цюрих, как объяснила Микки дородная дама. Его это устроило.
Его целью была одна из лучших частных психиатрических клиник в Европе клиника в маленьком швейцарском городке Кюснахт. Никогда Микки не думал, что добровольно он переступит порог психиатрической больницы. Но в тот момент это было его последним шансом на жизнь. И, пусть сознанием он уже давно перестал думать о том, чтобы выжить, но что-то в нём яростно не хотело умирать. Это что-то спасло ему жизнь. И, совершив перелёт, во время которого брюнет едва не лишился чувств, потому что работающий из последних сил организм не имел ресурсов, чтобы справляться с перепадами давления во время взлёта, посадки и так далее, он сошёл на территорию Швейцарии и совсем скоро переступил порог лучшей в Европе клиники, специализирующейся в области психиатрии.
Верно, доктора подумали, что на порог их явился призрак, увидев Микки. Парень не просил помощи. Он, молча, и с неимоверным трудом подписал все необходимые договора, указал номер счёта, с которого должна сниматься плата за лечение, и в сопровождении двух врачей удалился в апартаменты, в которых ему предстояло провести неизвестное количество времени. Но до них Микки не дошёл, потерял сознание. Доведённое до предела сознание выполнило свою последнюю миссию и отключилось.
А потом были долгие месяцы лечения
В первое время Микки с трудом понимал, что происходит вокруг около него всё время крутились отглаженные доктора и медсёстры модельной внешности, его ненавязчиво опрашивали, ставили уколы и капельницы. Кажется, нормально взаимодействовать с персоналом, отвечать им брюнет начал только через месяца полтора. Но они готовы были ждать. Лечение в этой клинике стоило баснословных денег и за свои шикарные зарплаты медицинские работники готовы были ждать столько, сколько потребуется, чтобы пациент заговорил с ними. А ещё почти все врачи данной клиники действительно любили своё дело
День за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем. Лето закончилось, закончилась и осень, а после и зима. Микки провёл в больнице восемь месяцев, но впервые в жизни ему не хотелось бежать прочь от психиатрических стен. И дело было не только в том, что эта клиника не шла ни в какое сравнения с теми больницами, где он проходил принудительное лечение, будучи ребёнком. Здесь все тебя любили, обожали, хотели помочь искренне или не очень и за твои деньги готовы были исполнить любой твой каприз. Хочешь мраморной телятины на ужин? Пожалуйста! Желаешь бокал двадцатипятилетнего вина из конкретного погреба Франции? Не вопрос! Приглянулась медсестра, а по вечерам очень одиноко. Договоримся
Под конец лечение Микки начало напоминать ему самый престижный курорт. Эта клиника действительно была такой. И он с удовольствием пользовался всеми благами, которые она ему предлагала. Вот только радости какой-то особенной от этого не испытывал
С каждым днём, проведенным в стенах клиники, брюнет всё больше чувствовал, как у него внутри всё замерзает и пустеет. Ужасы его личного ада остались позади врачи и правда постарались на славу. И именно тогда, проходя лечение, Микки в один день просто понял, что «голоса» в его голове замолчали. Кажется, это случилось на третьем месяце его нахождения в клинике.
Он не стал слишком радоваться, ведь они, бывало, не разговаривали с ним день или два и раньше. Но время шло, а они не возвращались. День, неделю, месяц, год, семь лет
Семь с половиной лет назад его «семья» замолчала. И с того дня он больше не слышал от них ни слова. Это было похоже на чудо, на полное излечение, за которое стоило расцеловывать врачей во все щёки и обнимать, как самых близких на свете людей! Но с детства Микки прекрасно знал одну вещь шизофрения неизлечима. Временные промежутки между рецидивами могут исчисляться годами или даже десятками лет, но рано или поздно она обязательно вернётся как заблудшая мать-алкоголичка, которая вдруг вспомнила, что у неё есть сын. Потому Микки не праздновал победы над недугом, не обнимал врачей со слезами на глазах и словами безмерной благодарности на губах. Эта война не может закончиться. Никогда. А тогда, семь лет тому назад ему просто удалось выиграть очередной бой едва не сгорев в агонии собственного больного разума и заручившись помощью лучших в Европе специалистов в области психиатрии.
И все эти годы, слушая непривычную тишину в своей голове, Микки продолжал принимать лекарства, зная, что болезнь не умерла, а просто спит и, помня о том, что где-то в уголках его разума по-прежнему прячется обиженная на него «семья».
Тогда, восемь лет назад, он сгорел, а после, подобно фениксу, смог воскреснуть и собрать себя воедино из разорванных кусочков. Вот только в пламени агонии одна часть его всё же сгинула. И зовётся эта невзрачная, но такая важная часть душа. Её выжгло пламя агонии, в которой билось его тело и воспалённый разум, а после её едва живую и на ладан дышащую, добили в клинике, вытравив мощными передовыми лекарствами.
Верно, это и есть путь к исцелению избавиться от души, ведь не зря же психиатрические болезни испокон веков называли болезнями душевными. А, если нет души, то нет и «демонов», которые в ней обитают и которым так нравится её жрать
Микки вздохнул и прикрыл глаза, немного запрокидывая голову. Скучно. Ему опять было дико скучно. С этим чувством он впервые познакомился там же, в Коснахте, во время лечения, под его конец
И тогда, в клинике, его скуку хоть немного развеивала одна из медсестёр Кристен: золотоволосая, улыбчивая, с лучистыми зелёными глазами, болтливая и жутко позитивная. С ней Микки провёл множество часов за беседами, но больше в постели. И, пусть она не трогала его сердца, но за ней было забавно наблюдать от её милой позитивности на губах сама собой появлялась снисходительная ухмылка. Верно, брюнет бы и по сей день поддерживал с ней общение, если бы Кристен не разбилась в автокатастрофе по пути на работу спустя три месяца после того, как Микки окончил лечение.
А потом было возвращение в Санкт-Петербург, где Микки прожил два года ему всё-таки хотелось нормально пожить в этом городе, только квартиру он сменил, а ту ставшую похожей на жалкий притон, он привёл в достойное состояние усилиями клининговых служб и рабочих, которые делали в ней ремонт, и продал, так ни разу больше и не переступив её порог. Потом был год жизни во Франции, в Париже, где у Микки и по сей день оставался дом, который терпеливо ждал возвращения своего владельца, переезд на три месяца в Сан-Диего и, наконец, переезд в Лос-Анджелес, где брюнет жил уже четыре года.
Дверь в обеденный зал отворилась, едва слышно скрипнув, и в комнату зашла Николь, задерживаясь около порога и настороженно смотря на брюнета, готовясь к тому, что он прикажет ей убраться восвояси. Но Микки никак не отреагировал на появление домработницы и даже не открыл глаз.
Посмотрев на Микки с минуту и подумав, Николь прошла в комнату и осторожно подошла к парню, который продолжал сидеть с закрытыми глазами, совершенно игнорируя присутствие домработницы. Женщина подошла к брюнету и, вновь недолго подумав, встала у него за спиной и опустила ладони на его напряженные плечи. В этом была вся Николь то робкая и не решающаяся поднять взгляд, то проявляющая очередной порыв странной инициативы и нежности.
Чувствуя напряжённые мышцы плеч Микки под своими ладонями, Николь неуверенно провела по ним, а после слегка сжала. Брюнет едва заметно вздрогнул от этих прикосновений и поморщился. Они слишком напомнили ему прикосновения его последнего «отца» небезызвестного Холи Гумперта.
Мужчина любил подходить к Микки сзади и вот так гладить его по плечам, иногда переходя на грудь или живот, или обнимать его. Микки был «сыном» Холи с двенадцати и почти до шестнадцати лет тот самый возраст, когда тело уже вытягивается, но ещё не приобретает мужских очертаний и крепости, сохраняя мальчишескую хрупкость. И Холи это безумно нравилось.
Он любил детей. Любил так, что гореть ему за это в аду ещё тысячи лет, если ад, конечно, существует. Скольким никому не нужным сиротам он дал приют и скольких из них он грязно использовал и погубил. Пятнадцать. До Микки у Холи было пятнадцать «детей», пятнадцать невинных душ, которые и так не видели в своей жизни ничего хорошего, а потом познакомились с ним и сгинули. Однажды брюнет даже нашёл их фотографии, тщательно спрятанные в неподъёмном сундуке в одной из десятков комнат огромного особняка мистера Гумперта. Мальчики и девочки. Они были разные: светловолосые и тёмноволосые, с веснушками, загорелой от природы кожей или совсем бледные, одна девочка даже была с глазами разного цвета: один глаз её был золотисто-зелёный, а второй тёмно-синий. Разные дети которых уже не было в живых. Разные дети, которые поверили в «красивую сказку», а попали в лапы и постель самого настоящего чудовища.
В большинстве случаев Холи усыновлял детей десяти-двенадцати лет от роду это был его любимый возраст, и был им отцом год или два, пока очередная милая «игрушка» ему не надоест и не начнёт терять то детское очарование, которое очень сложно сохранить, когда с тобой делают совсем недетские вещи.
В этом списке «мёртвых душ» Микки был особенным. И не только потому, что смог пережить своего «отца», но и потому, что сумел не допустить близости с ним за небывалые для Холи четыре года. Даже монстры умеют любить. И, наверное, Холи по-настоящему полюбил его в том смысле, в котором могло чувствовать его прогнившее до основания сердца и на который был способен его извращенный разум.
Известный в штатах бизнесмен. Невероятно умный и властный человек. Почти миллиардер мистеру Гумперту не хватило всего двадцати пяти миллионов до миллиарда долларов, и он бы непременно заработал их, если бы скоропостижно не скончался. Он был выдающимся во всех планах человеком, с которым считались, которому внимали. А ещё он был педофилом и убийцей.
Почти четыре года Микки был его «сыном» и каждый день ему приходилось думать над тем, как не позволить Холи зайти слишком далеко и уложить его в постель или потребовать иного способа удовлетворения. Микки понимал, что никаких прав он не имеет, что никто его не станет слушать даже, если он сумеет сбежать и обратится в полицию. Никто. Переступив однажды порог особняка мистера Гумперта, очередной мальчик или девочка становились его персональной игрушкой, и для них запускался таймер, отсчитывающий время до конца юной жизни. И Микки понимал, что, если он в открытую откажет «отцу», то тот просто избавится от непослушной «игрушки», вероятно, надругавшись перед этим. Никто из детей не отказывал Холи, потому и никого он не брал силой, а то, что чаще всего они просили потом со слезами, чтобы он остановился не считается. Но никто не знал, как он поведёт себя в случае открытого противостояния. Для таких людей, каким был Холи, все двери открыты и все им говорят: «Да», отказов они не принимают.