Брось его, он больной, приказала бабушка внучке.
Бабуленька, посмотри, какой он красивый! Такие котики бывают только в сказках! Давай мы возьмём его с собой, принялась упрашивать девочка. Котёнок, седьмым чувством догадался, что вот, именно в эту минуту решается его судьба. Перестал кашлять и, контролируя каждое движение, заурчал, не дозволяя чрезмерной радости вмешаться и испортить впечатление о себе.
Зачем он нам нужен? строго поинтересовалась женщина у внучки.
Он будет ловить мышей! почти выкрикнула та в ответ, но бабушка резонно возразила:
Помилуй, что за глупости, у нас, к счастью, нет мышей! Кроме того, на котёнка нужен билет, а на животных билеты не продают.
Кассиру вокзала хотелось помочь девчушке, а заодно и пристроить мохнатого пассажира «в хорошие руки», поэтому она вмешалась и сообщила о том, что билеты продаются и на котов, и на собак, и даже на попугаев, если их везут семьями.
Вы мне не помогаете, укоризненно и раздражённо сказала дама в сторону окошка кассы и добавила внучке, у нас нет денег на билет для котёнка. Едем только мы с тобой.
Пусть он едет по моему, а я подожду, умоляюще прошептала девочка.
Это исключено. Выбрось сейчас же. Нам пора.
Девочка внезапно прекратила рыдать и. не просто выпустила котёнка из рук, а со всей силой неисполненной прихоти швырнула малыша на пол. Тот был чересчур счастлив мгновение тому назад и слишком невелик, чтобы уметь загодя распознать подвох, поэтому подставив земле спину, упал навзничь.
Полежав пару мгновений, чихнул и перевернулся на живот. Потом поднялся, огляделся. Девочка хозяйка должно быть она немного груба, но она же играла с ним, правда? Вот тут два великолепных столба и вероятнее всего, за одним из них прячется она. И станет сердиться, если котёнок не примется её искать Котёнок обежал один столб, другой. После вернулся к первому и осторожно выглянул из-за угла. То же самое предпринял подле другого Хозяйки нигде не было. Девочка ушла, не окликнув, не обернувшись ни разу.
Всё это время за происходящим наблюдал не очень молодой, но крепкий ещё мужчина. Он был одинок и часто приходил на вокзал, садился в тихом уголке и наблюдал, как люди встречаются, ожидают живут! А после уходил в свой пустой дом, заставленный массой вещей, которые, как он надеялся, пригодятся когда-нибудь. Только вот это «когда-нибудь» всё никак не наставало. Впрочем, вещи заполняли пустоту жилища, и этим отчасти оправдывали своё существование.
Мужчина подошёл к котёнку, который растерянно стоял посреди вокзала, наклонился к нему и зачерпнул широкой ладонью с пола. Распахнув грубое драповое пальто, спрятал его там. Ощупал малышу лапки, притянул к себе овальную голову с идеальными треугольникам ушей, заглянул в глаза. Котёнок безвольно позволял трогать себя, но молчал. Ожидал, что вот, ещё пара мгновений и его бросят на пол, или за дверь вокзала. А там, и мороз, и собака, что, бывает, грозно глядит на него через окно.
Не веришь? усмехнулся мужчина. Понимаю. Мне тоже когда-то разбили сердце, как и тебе. Вот такая же вот девчушка. Только немного постарше. И я тоже потерял способность мурчать.
После этих слов котёнок поднял голову и глянул на мужчину.
Ты спрашиваешь, как это я, большой и взрослый, умел вытворять подобное?! О, мой милый, когда любишь, проделываешь такие вещи, которых сам от себя не ожидаешь
Котёнок вздохнул в ответ и упёрся в грудь мужчины. Не отталкивая его от себя, но в поисках опоры.
По дороге домой он дремал и размышлял о том, какой хороший, всё же, был нынче день. Меньше, чем за сутки он познал разницу меж влюблённостью, что происходит ради себя самого и любовью, которая всегда направлена на других. И этовсего за один день!!!А сколько их ещё будет впереди. Ради этого стоило жить. И он замурчал, громко и решительно, чтобы его было слышно там, наверху. Поверх пыльного драпа и седой лысой макушки. Мужчина второпях оставил шапку в зале ожидания вокзала, но возвращаться за нею не стал из страха разочаровать котёнка.
Не выспавшийся и злой с утра ветер, к вечеру сбавил тон и задумчиво, даже сентиментально водил пальцем по редким волосам мужчины, гладил против зёрен лес. У дубов выбирал космы желудей, и нежно осторожно, ласково проводил ладонью по ёршику сосен. Те, соловея, впадали в дрёму и роняли наземь шерстинки игл.
Шла к концу первая неделя зимы
Она и он
Ворон сидел на ветке дуба, прижавшись боком к стволу, и ждал попутного ветра. Они были немолоды оба. Дерево давно перестало потакать ветру, а чаще, ворча, перечило ему и сторонилось грубых забав. Спустя годы, они грозили ему бедой, крушением надежд и самой жизни. Но птица, сменяв по случаю возраста опытность за мудрость, приспосабливалась к порывам, дабы переложить на плечи ветра часть бремени полёта. Попутный, тот был для неё желанным, всё ещё. И обременительным, в том случае, если студил глаза.
Ворон хворал спиной. Плащ маховых перьев давил на плечи. Случалось, чаще промахивался мимо цели на подлёте из-за выцветающего зрения. Столь велика была плата за годы неумеренной неосознанной радости парить, расставив пятерню хвоста, взирая высокомерно на приземлённое существование иных. Пора пределов, в которую вступил ворон, тяготила. Но не его, а тех, кто знал его молодым, здоровым и полным сил. В большей мере это пугало Её. Ту, которая жила рядом уже много лет.
Собственно говоря, в нём не замечалось каких-то особенных, видимых признаков утомления старостью. Намёков на бренность ветхость видно не было тоже. Отточенные лезвия крыл излучали сияние неба, которое не уставало любоваться ими.
Однако частые уколы мелких неприятных случайностей, вынуждали задуматься о том, как жить дальше. Если раньше склонить соплеменников к охоте было делом спорым, то теперь доходило до споров и крика. Кому где быть, как делить добычу. В прежние времена ворон не чувствовал смятения, не сомневался ни в чём. А уж после того раза, когда, выгнав из тёплой норы зайца, он вдруг пожалел его Пошёл слух о том, что ворон стал не тот, и дел с ним лучше не иметь никаких. И ворон сник. Про человека сказали бы, что он сдал. Отступил от позиций своей жизни. Он редко вылетал из дому, отчего сильно ослаб, и потому чаще дремал, устроив голову на краю гнезда.
Супруга давно бросила попытки утешить ворона. Большую часть его работы взяла на себя. К обеду приносила то полёвку, то птицу, или часть чего-то, чему и названия-то не подберёшь. (Врановые славятся своей неразборчивостью!) Каждый новый трофей ворон встречал презрительной ухмылкой, брезгливо трогал запущенным ногтем и глотал, прикрыв глаза.
Кормишь? хрипел ворон супруге, зримо стыдясь, зря. Не доживу я до ледостава. Не траться.
Почему же? преувеличенно возмущённо отвечала та и, хлопнув крылом, вылетала за новой порцией добычи.
Устраиваясь на ночлег, супруга неизменно ласкалась к супругу. Отвлекая его от грустных раздумий, отыскивала в создавшемся положении определённые удобства:
Ты всегда хотел заняться хозяйством, напоминала она. Содержать в порядке сразу два гнезда, жить на два домазабота не из лёгких!
В ответ ворон лишь горбился, что прибавляло к его унылому образу нотку скорби. Глядя на это, хотелось махнуть рукой. И, через малый срок, между супругами возникла некая напряжённость, которой не замечалось раньше.
Так бы оно всё и катилось под уклон, если бы неким густым серым утром, в тон настроению ворона, с одной из расположенных вблизи прогалин не послышался крик, распознать проистечение которого было затруднительно. Растолкав удивлённую супругу, ворон с трудом вылетел навстречу звуку, делать это он уже почти отвык.
Залысина поляны обнаружила пару воронов, живущих по соседству. Маховые перья одной из птиц были зажаты меж телом степняка и потолком его скромного жилища. Ворон хлестал зайца свободным крылом, но тот так хитро застрял в дверном проёме собственного дома, что был не в состоянии освободить ни себя, не свою нежеланную добычу.
Наш ворон, разом взбодрившись от увиденного, хохотнул:
Ну и кто кого тут споймал? Ты косого или он тебя? спросил ворон соседа. Но тот вполне ожидаемо промолчал, так как сквозь шум ударов, коими награждал и русака, и самоё себя, слышать что-либо был не в состоянии.
Ворон с разворота, как бывало уже не раз во время охоты, внимательно осмотрел местность и заметил ещё один вход в нору, спрятанный в траве. Заяц был осторожен, как и любой, кому приходится рассчитывать только на себя.
Не желая зримого бесчестья, ворон приземлился неподалёку от второго лаза, прошёлся пешком, размяв ноги, и почти лёжа стал протискиваться через его горловину. Как только заяц почувствовал, что в филейную часть упирается нечто твёрдое, на смену неловкости и оцепенению вернулась свойственная бойкость, и Заяц разжался, словно пружина, пробкой выскочил из норы, заодно освободив и крыло ворона. Наш герой выбрался следом, встряхнулся, как после сна и взлетел, не глядя ни на кого.
Спустя месяц, когда, словно пенкой на молоке, река вскипела льдом, в гнезде ворона всё было попрежнему. Она занималась хозяйством, а он приносил в кладовку то полёвку, то птицу или часть чего-то, чему и названия-то не подберёшь. (Врановые славятся своей неразборчивостью!)
Когда же ты займёшься домом, дорогой, лукаво интересовалась она, приготовляя ужин.
Потом, как-нибудь потом, улыбался в ответ он, и с любовью глядел на ту, что была ему дороже всех на свете.
Время, которого нет
Сначала было намерение.
Именно оно делает первый шаг. До свершений и подвигов. Даже бессознательных.
Намерениеэто когда тебе не всё равно. Когда чужая жизнь становится так же дорога, как собственная. Когда все страхи оказываются намного меньшими, чем ты сам. И. к себе уже не вернуться. Тебя не вернуть никогда, ибо тыэто весь мир, вселенная. Вся!
Можно ли счесть подобное зазнайством, высокомерием, надменностью? Вполне. Но Во имя чьих свершений? Чего ради? Кому оно нужно будет, увитое вензелями воспоминание? Тем, ради кого, но уж точно не тебе.
Перечитывая описания подвигов в наградных листах родных по крови, ищешь в себе отвагу, которая сделала их людьми чести. И не находишь. Разве тольконадеешься, что не простынет в веках горячность, разбудившая в пращурах силы жить для других. Погибнуть за тех, кто скажет: «А я тут причём? Это не моё дело. Я бы так не смог» Сделали ли бы они, если бы знали сомнений?
Сделали. Ибоведали: и наших, и своих. Войти во вкус, не отведав? Немыслимо.
Так, и улыбнулись бы пыльно. С прищуром округ тех, бездонных, прощающих всех глаз. Не по наивному недомыслию, а по глубокой, не имеющей пределов любви.
Неисполнимые посулы, как невостребованные за ненадобностью дары. Возлюби ближнего Даже, если это ему ненужно пока. То ведьлишь до поры. До времени, которого нет.
Навсегда
«Навсегда» на пяльцах человеческого бытия Если это обида, то ненадолго. Доброе дело куда как более обширно.
Когда сердце останавливает свой бег внезапно, скользит на окровавленных пятках по тонкому слою льда жизни От того, что боль, которая копилась годами, переполнила его. Ине вздохнуть, не пошевелиться. Только стоять и глядеть, как вянет его бутон, в попытках вырваться за пределы клетки, о расшатанную дверь которой билось измятым плечом за мгновение до того. В ком было заперто. Навечно ли? Увы, но вечны лишь вопросы. Разгадок нет. Их быть не может!
Соль жизни не в том, чтобы избегать коромысло сомнений, но в том, чтобы, отыскав очередное состояние устойчивого покоя, уходить в сторону, в поисках очередного сокрушающего землю движения.
Мы навечно принуждены алкать изведанного иными. Топчемся, каждыйсо своей стороны этого пирога, разгадываем начинку, пытаемся распробовать отведать И, как всегда, не ведаем, что творим. Слишком издали дОлжно глядеть: и на пирог, и на самих себя И это расстояниедольше предела того самого «навсегда», что кОротко, как озарение. Стлань за слоем сдвигая на сторону то, важное, чего не постичь, но остаётся на пустоте блюда, как огрубевшее сердце вишни, с каплею яда истины.
Именно это и есть то самое, ради котороговсё, что округ. Только вот о чём оно? Трудно уловить смысл, и резон влечения, постичь его. Иначепроще. Пращица пытливости беспощадна, несмотря на несомненную, протяжную, как вой, ветхость.
Навсегда Укор ли это? Даже познав действительность потери исхода из круговорота, в который нас не однажды ввергли, мы бессильны переменить его. И лишь одна способность не смириться, как безрассудная отвага, держит на плаву этот мир, в котором вечно лишь однолюбовь.
А всё прочее?
Канет.
Безвестно?
Навсегда.
В самом деле
Зима дремала, надвинув на нос капюшон неба. Куда не поворотисьсумрак, как не ступихрустит хрупко вяленая корочка льда. А под неюсочный влажный кус земли с изюмом жуков, малиновым желе дождевых червей и лакрицей слизней. И тесочные сладкие подмороженные корешки, обнажившие край белоснежной плоти после бани дождливых дней!!! У Амброзия, не иначе!
Но вот оставь себя тут, под деревом Пропадёшь. Почва под ногами потеряет очарование и покажется неряшливым месивом. Жаль сонного дня усугубится до седин ночи. И не тот плат, побитый молью звёзд, окутает её обширный дебелый стан. Но старушечий, серого цвета, пуховый, плотной вязки, ещё непросохший вполне, со вцепившимися намертво репьями
Слово-то какое «Намертво». Как его, при живых-то?! Зачем оно им!? И молчишь, растерян, пучит чашу слёз досуха.
Стойте-стойте, не помешаю, пройду на цыпочках, вы даже не заметите, как я здесь только что былапромолчит вдруг Лиса, и неслышномимо, оранжевым облаком с белоснежной кистью кончика хвоста.
«Колонковая» подумается отчего-то. «Абсурд!» И тут жежаром, желание бежать. Прочь! Но свершить этого ещё не удавалось никому
И от того-то: спокоен лес, нетороплива лиса. Минуя зачарованность, не умаляя достоинства своего суетой, живут. Не страшатся разочаровать в себе. Кроме человека, все таковы. Даже если сам. И никто не понимает, кто же он, в самом деле.
Кадры фильма, что снимает жизнь
Солнечный сок льётся сквозь сито облаков в самый центр круга округи. Нежно оправляет шапку на сочном пне. Тому холодно с непривычки. Шевелюра ствола, нещадно срезанная накануне, даёт простору шанс явить себя, отняв взамен всё, что связывало с миром. Дышать становится всё труднее Но сделанного не воротить.
Мышь в мокрой шубе, спеша к соседке через грядку тропинки, поскользнулась вдруг. Уронив себя, ударилась коленками о сухарь сугроба, и хнычет. Тихо, как девочка. Ветер, усмиряя боль, выдыхает тихо. Чтобы не обморозить ненароком. И сам стонет от жалости к ней. Сквозняком плещется по лабиринтам сугробов, как по переплетениям судеб, что ведут нас всех. Даже тех, кто не считает себя ведомым.
Появление на свет пробуждает в людях сострадание, которому учатся неустанно. Рождённый, как срезанный цветок, без радетельной нежности вянет скоро. Без родительской
Детствоне имеющая пределов любовь к миру. Это неосознанный страх и мурашки по спине при взгляде в звёздное ночное небо. Где Орионне просто три ярких точки, но отверстие замка, к которому утерян ключ. Сожаление об этом гнетёт и томит, до поры безотчётно.
Детство сверяет всё по собственной, единой мерке У взрослых их больше, чем времён года. И плачут они охотно, будто платят. Хотя там, у границы колыбели и вселенной, неясноотчего из глаз людей течёт вода. И, в подражание, научаются так же. Такими же быть!.. Но делает ли это из них людей? По-настоящему?!.. Чернила дурных поступков светятся в лучах совести И портят всё. Так, как правила портят промахи.
А вокруг столько радости, света, солнца, любви Гладкие щёки льда, небритая седая щетина инея. То, настоящее, что всегда рядом.
Если вдуматься, то каждый деньдата А если не думать, то ровно то же самое. Кадры фильма, что снимает жизнь
Вектор
Солнце ворочается на перине светло-серого неба, улыбается сквозь сон рыжим деревьям с веснушками самых стойких, нелепых своей юностью листьев Осень пощадила их намеренно или случайно? Кто её разберёт.
Очередное, вновь мрачное утро Не слышно пения птиц. Они удалились во след сбежавшей прочь осени. Судорожный кашель ворона различим едва сквозь вой остылого ветра. Зябко и грустно шагать под ритм сечения водных струй по жёсткой, хрустящей лаком льда, траве. Выдох теряется в вышине и тоже мёрзнет.
Подле лужи, в которой полощется который день небо, стоит кошка. Её полный живот почти касается сырой земли. Она тяжело дышит. Из приоткрытого рта прямо в лужу, густо и часто капает. Идти по воде в её положении неразумно. Надеяться на то, что вот-вот закончится дождь, напрасно. Я бережно поднимаю кошку, прижимаю к себе и сквозь натянутую кожу её живота ощущаю несмелое копошение. Малышам не терпится выйти на волю. Но и страшно делать это.