И стоило только Фрунзе «рядом конкретных и практических дел доказать, что Россия остается верной своим обязательствам», как отношение к его делегации мгновенно изменилось и ей были предоставлены все документы договора с Францией.
«Удержание Турции в пределах советской ориентации» обошлось России в 100 тысяч винтовок, столько же ящиков патронов, 3,5 тысячи пулеметов, 550 тысяч снарядов и в огромное количество другого военного снаряжения! Но игра стоила свеч, и Фрунзе не торговался.
Все же, несмотря на действенную помощь большевиков, им не удалось удержать Кемаля от контактов с Западом. И дело здесь было уже не только в неприятии им представлявшейся ему совершеннейшей чепухой доктрины коммунизма и полном отсутствии иллюзий по отношению к ее носителям. Сама жизнь уже вовлеченной в сферу капиталистических отношений страны и ее прошлое заставляла его строить новые отношения с Западом. Тем не менее тонко чувствовавший ситуацию Кемаль поспешил заверить Москву в том, что ни один из этих контактов не будет направлен против нее! И далеко не случайно в октябре он подписал Карсский договор с республиками Закавказья в присутствии официального представителя России, полностью обезопасив свои восточные границы, представлявшие собой из-за постоянных стычек с армянами и курдами самый настоящий пороховой погреб.
Правда, к этому времени он уже получил все, что хотел. Произошло это так. После того как Англия натравила на Турцию возглавляемую дашнаками Армению, дабы еще больше ослабить Кемаля и не допустить создания общей границы Турции с советской Россией, давно рвавшийся в бой Карабекир взял Карс и вышел на границы, какими они были в 1914 году.
Брошенному Англией на произвол судьбы Эриванскому правительству не оставалось ничего другого, как только подписать перемирие с Турцией в Александрополе. «Дашнакская Армения, весьма справедливо писал по этому поводу Сталин, пала, несомненно, жертвой провокаций Антанты, натравившей ее на Турцию и потом позорно кинувшей ее на растерзание турок. Едва ли можно сомневаться в том, что у Армении не осталось никаких возможностей спасения, кроме одного: союза с Россией»
Поставленный перед необходимостью из двух зол выбирать меньшее, 29 ноября 1920 года Революционный комитет Армении объявил о провозглашении в ней советской власти, и таким образом и Анкара и Москва получила столь необходимый им коридор.
Советизация Армении и уступка нескольких городов Кемалю и по сей день в трудах некоторых историков представляется только результатом сговора большевиков с Кемалем! Но это далеко не так! Да и как могла Россия в те тревожные для себя годы заботиться о привязанной к Антанте и поддерживавшей Деникина и Врангеля дашнаковской Армении! Вполне понятно, что она пеклась в первую очередь о собственных интересах. Хотя определенная игра, конечно, велась!
Но и в этом нет ничего странного и уж тем более удивительного. Хотел Кемаль отдавать отторгнутые от Турции Севрским договором вилайеты? Конечно, нет! Могла Россия получить их в составе Армении? По всей вероятности, нет, иначе бы обязательно удержала! И для Москвы «брак по расчету» с Кемалем был куда дороже судьбы, по сути дела, враждебной ей по тем временам Армении! Заботясь о «продававших их», по словам Ленина, «Антанте, националистах и октябристах», Москва думала в первую очередь о себе самой! Ведь Проливы находились в руках воевавшей с ними Антанты, и они не могли исключать возможность новой интервенции. И уж, конечно, большевикам совсем не хотелось видеть у себя на границах находившуюся под американским мандатом независимую Армению! Не оздоровляли обстановки и постоянные слухи о том, что Кемаль ведет переговоры с проанглийски настроенным султанским правительством. Армения была обречена, поскольку и большевикам и Кемалю был жизненно необходим коридор, по которому Москва могла переправлять оружие и все необходимое для воюющей армии.
Искать виноватых во всей этой несложной истории бессмысленно! Добровольно от территорий не отказывался никто, и больше всегда получал тот, кто оказывался хитрее и у кого были лучше обстоятельства! На этот раз повезло Турции, а все остальное уже не имело никакого значения! И сам Кемаль достаточно ясно выразил все, что думал по этому поводу в связи с несколько запоздалым решением Вильсона по Армении, по которому ей отходили уже завоеванные Карабекиром Эрзурум, Ван и Битлис. «Бедный Вильсон, с нескрываемой насмешкой заметил он, так и не понял того, что границы защищаются только с помощью штыков, силы и чести!»
Вот так «дружили» между собой Ленин и Ататюрк, и, какой бы странной и удивительной эта дружба не казалась, она сыграла свою роль как для становления новой, теперь уже кемалистской Турции, так и для безопасности Советского Союза
ПОЧЕМУ СУЛТАН ПОЩАДИЛ АТАТЮРКА
Постоянно беседуя с приятелями о Великой французской революции, Ататюрк стал интересоваться историей своего народа и с восторгом слушал рассказы Тевфик-бея о борьбе новых османов, как называли первых турецких революционеров, за конституцию.
Ататюрк, не имевший специальных знаний, конечно, вряд ли видел разницу между абсолютной и конституционной монархией, да по большому счету и не эти пока еще совершенно отвлеченные для него величины, интересовали его, а люди, которые первыми осмелились выступить против власти.
Начитавшись революционных поэтов, он мечтал о подвигах и, конечно, хотел слышать о них! Революция, борьба, жертвы, вот что в первую очередь привлекало юношу. Разумеется, новые османы должны были походить на созданных его горячим воображением романических героев без страха и упрека. Иначе просто не могло быть: ведь ими руководил Намык Кемаль, так любимый им!
И Кемаль с восторгом слушал о том, как новые османы готовили покушение на великого визиря Али-пашу, олицетворявшего главное имперское зло. Но предатель выдал смельчаков, и все они были вынуждены бежать за границу. Но борьбы не прекратили и в конце концов все же уговорили султана принять конституцию!
Конечно, знай Тевфик-бей побольше, Кемаль услышал бы от него совсем другую историю и узнал бы о том, как самый выдающийся государственный деятель того времени Мидхат-паша после нескольких государственных переворотов, дорогого ему стоивших, возвел на престол тридцатичетырехлетнего сына наложницы бывшего султана Абдул Хамида II, обещавшего в обмен на султанский трон даровать стране конституцию. Узнал бы он и о том, как, едва опоясавшись мечом, Абдул Хамид сразу же забыл все свои обещания и только после того, как на Ближнем Востоке вспыхнул кризис 18751877 годов и Абдул Хамид дал согласие на проведение в Стамбуле международной конференции по обсуждению условий мира между воевавшими сторонами и проведению реформ в империи, султан выбрал из двух зол меньшее и даровал стране конституцию.
Ну и, конечно, он узнал бы о том, как, изгнав из страны Мидхат-пашу и разогнав совершенно не нужный ему парламент, Абдул Хамид установил самое страшное в истории Османской империи правление. Никто, включая даже самых высокопоставленных чиновников, не был в те годы защищен в ней от насилий, утраты имущества, свободы, а нередко и самой жизни. Люди исчезали ночью, и не всегда было даже понятно, за что их брали. В министерствах и ведомствах ряды чиновников редели буквально на глазах, а многие молодые офицеры армии и флота заплатили за свои либеральные убеждения жизнью.
Десятки, если не сотни тысяч султанских шпионов работали в армии, учебных учреждениях, в чиновничьих палатах и даже в семьях. И на основании их доносов султан каждый день отдавал приказы об арестах, ссылках и тайных убийствах. «Темные улицы застыли от страха, описывал в своих мемуарах известный писатель Халид Зия те страшные времена. Чтобы перейти из одной части города в другую, нужна большая смелость Шпионы, шпионы, шпионы Все без разбора боялись друг друга: отцыдетей, мужьяжен. Открытых главарей сыска уже знали, и при виде одних их теней головы всех уходили в плечи, и все старались куда-нибудь укрыться»
При страдавшем маниакальной подозрительностью султане иначе не могло и быть! Спрятавшись в своем дворце, он постоянно менял здания и комнаты, отведенные ему для сна. Великолепный стрелок, султан нажимал на курок при каждом подозрительным шорохе, и нередко пули попадали в слуг или идущих к нему на прием чиновников. В своей подозрительности султан дошел до того, что даже на территории дворца его сопровождала целая армия телохранителей, состоявшая из албанцев, лазов, курдов, арабов и черногорцев, а сам дворец был окружен войсковыми казармами с особо преданными ему частями.
Из своего добровольного заточения Абдул Хамид выходил только по пятницам, когда ездил молиться в Святую Софию. Но, несмотря на свое затворничество, Абдул Хамид пока еще крепко держал нити управления огромной империей в своих руках. Но, увы, Тевфик-бей или не знал всего этого, или же просто побоялся говорить со своим учеником на тему, которая могла стоить ему головы
После окончания военного училища Ататюрк попал на курсы генерального штаба. И был несказанно рад этому. Офицеры, окончившие курсы, получали звание капитана и своеобразный пропуск в военную номенклатуру империи. И все же пребывание в этих классах оказалось для него далеко не таким безмятежным, каким представлялось ему в годы пребывания в военной школе. Именно здесь он начал уже по-настоящему увлекаться политикой, к которой проявлял столь большой интерес еще в училище и которая оказалась его призванием.
Ататюрк стал много читать, благо в классах можно было достать практически любую запрещенную цензурой литературу. И поначалу он читал все подряд: от бульварных романов до «Духа законов» Шарля Монтескье и социологических трактатов Джона Милля, но постепенно стал отдавать предпочтение истории. Особенно военной. С огромным интересом изучал он биографии и подвиги выдающихся полководцев, среди которых за военный гений сразу же стал выделять Наполеона. Не ослабевал его интерес и к современной турецкой литературе, и наряду с Намыком Кемалем его все больше привлекал достигший вершин своего таланта Тевфик Фикрет.
Конечно, он не мог знать все о тех революционных процессах, которые уже вовсю развивались в Османской империи. Но, как и всякий одаренный человек, не мог не чувствовать приближение нового времени и, не пожелав оставаться в стороне от охвативших страну революционных настроений, решился на отчаянный по тем временам шаг и создал тайное общество «Родина». Ну а чтобы лучше понять, какой опасности он подвергался, достаточно еще раз вспомнить о тех «застывших от страха» улицах и всех тех, кто заплатил за свои либеральные убеждения свободой, а зачастую и жизнью.
Тем не менее Ататюрк и окружавшие его молодые патриоты пошли на риск и стали выпускать бюллетень, в котором со свойственным молодости радикализмом обличали окружавшую их жизнь. «Мы, говорил позже Ататюрк, уже начинали понимать, что имеются пороки в управлении страной. Нас охватило страстное желание поведать о нашем открытии, и мы создали рукописную газету. На нашем курсе существовала маленькая организация. Я входил в состав ее руководства и написал большую часть статей для нее»
Его «революционная деятельность» могла закончиться самым печальным образом уже в самом начале, когда в комнату, где Кемаль с двумя приятелями готовил очередной номер газеты, неожиданно вошел начальник курсов Риза-паша. Он мог бы не только выгнать вольнодумцев, скрывавшихся в стенах вверенного ему султаном учреждения, но и «упечь» их в места не столь отдаленные. Однако он ограничился лишь отеческим внушением, подвергая тем самым страшной опасности и себя самого: кого-кого, а султанских шпионов хватало и в подведомственных ему классах
Безнаказанно прошла для Кемаля и его весьма опасная по тем временам просьба к преподавателю по тактике прочитать несколько лекций о методах ведения «герильи», как тогда называли партизанскую войну, которую вот уже столько лет вели против империи болгарские и македонские повстанцы. Тот не только не донес на него, но и провел несколько занятий по подготовленному Кемалем плану гипотетических военных действий против партизанских отрядов, нападавших на столицу из Анатолии.
Напряженная учеба, издание газеты, руководство «Ватаном» и ночные прогулки не проходили даром, и Кемаль постоянно находился в возбужденном состоянии. «Во время учебы на курсах генерального штаба, много лет спустя скажет он своей приемной дочери и верной спутнице последних лет жизни Афет Инан, мое внутреннее «я» испытывало душевную тревогу. Я постоянно ощущал в себе столкновение чувств, смысл и сущность которых еще не всегда мог понять и которым не мог придать ни положительного, ни отрицательного значения». Измученный бесконечными мыслями, он почти перестал спать и только под утро впадал в забытье. «Поднимаюсь, вспоминал он, но самочувствие не в порядке. Голова и тело утомлены. Товарищи, с которыми встречаюсь в классе, гораздо живее и здоровее меня»
Каково было его отношение к главному виновнику всех бед империисултану, о котором он в своей газете, несмотря на беспощадную критику высших чиновников, не написал ни единого плохого слова? Как это ни странно, снисходительное! По всей видимости, и Кемаль, и его приятели все еще верили в расхожую у многих народов сказку о «хорошем царе и плохих министрах».
Другое дело, что вера в «хорошего султана» слабела у него с каждым днем, и со временем он постепенно превратится в глазах Кемаля из этакого обманутого нехорошими министрами владыки в одного из истинных виновников ослабления государства.
Ну а если он порою очень резко и высказывался против Абдул Хамида, то его выпады носили скорее личностный характер и до отрицания султаната как политической системы ему было еще очень далеко.
А в последний год пребывания на курсах с Кемалем приключилась весьма интересная история. В один прекрасный вечер он вместе со своим близким приятелем Али Фуадом отправился в облюбованное ими кафе на открытом воздухе и, усевшись за столик, попросил подать виски с содовой в бокалах для лимонада. И можно себе представить их изумление, когда в кафе появился хорошо знакомый им директор Харбие вместе с главным шпионом султана Фетхим-пашой и его помощником полковником Гани. Фетхим-паша попробовал поданный молодым людям «лимонад» и, по достоинству оценив его пригласил Кемаля и его спутника поужинать с ним в ресторане.
В казарму они вернулись поздно и явно навеселе. Но когда потребовавший от них объяснений дежурный офицер узнал, с кем «веселились» его подчиненные, то у него сразу же отпала всяческая охота поднимать шум. Ну а о чем Фетхим-паша беседовал в тот памятный вечер с двумя подозрительными молодыми людьми, так навсегда и осталось тайной. Ни Али Фуад, ни сам Кемаль никогда не рассказывали о той встрече, а ставший благодаря своим доносам генералом в двадцать пять лет Фетхим-паша тоже не смог пролить свет на всю эту историю, поскольку в 1908 году был в буквальном смысле разорван на куски озверевшей толпой в Бурсе. Хотя предположить, зачем главному шпиону надо было тратить вечер на двух молодых и весьма перспективных людей, можно.
Революционная деятельность Ататюрка не прошла для него даромпо доносу шпиона и по обвинению в издании подпольной газеты и создании тайной организации он оказался в тюремной камере, в которой ему было суждено провести целый месяц.
О многом передумал он в долгие часы своего заточения, с утра до ночи меряя шагами свое тесное узилище, в котором царили вечный полумрак и страшная грязь. И только здесь, в тюремной камере, до Кемаля в полной мере дошло то, что, по сути, именно так и жили миллионы турок, даже если они и не находились за толстыми тюремными стенами. И точно такой же тюрьмой являлась для них вся империя! И надо как можно скорее разрушить эти пока еще непробиваемые, но уже начинавшие давать трещины стены.
И почему бы это не сделать ему? Он молод, образован, любит свою родину и готов на многое. Если только ему дадут выйти из этой мышеловки! А если не дадут? Ататюрк не был трусливым человеком, но порою ему становилось не по себе. А что если это действительно конец и он уже никогда не выйдет из этой страшной тюрьмы? Как ни ряди, он злейший враг самого султана, ну а как тот расправляется со своими врагами, ему было хорошо известно.
Но, как видно, не напрасно молила Зюбейде-ханым Всевышнего, услышал Тот ее страстные мольбы, и, к великой радости и не менее великому изумлению Кемаля, его выпустили из тюрьмы. Правда, перед самой «амнистией» он прошел через новое унижение, представ перед самим Измаилом Хаккы-пашой. Когда Кемаля ввели в комнату, сидевший за большим столом генерал кивком отпустил конвойных и сквозь линзы своих очков в золотой оправе уставился на вздумавшего вольнодумствовать и только уже поэтому не нравившегося ему Кемаля с таким зловещим видом, словно собирался расстрелять его в собственном кабинете. И, говоря откровенно, расстрелял бы! Ведь именно в таких, как этот Кемаль, он видел вызов, а возможно, даже и приговор всему тому, что было ему так дорого.