Нечистое оказывается особенно опасным для Мужчины, потому что способно его десакрализовать, очернить, лишить ореола мужественности. Возникают концепции, что даже время, проведённое с женщиной опасно, так как Мужчина может заразиться "флюидами", исходящими от неё. Поэтому возникают запреты женщинам контактировать с орудиями охотычтобы Мужчина мог дальше успешно охотиться и оставаться Мужчиной. По этой же причине возникает пространственное разделение мужчин и женщин одной деревнимужчины проводят время в священном мужском доме, куда женщинам вход запрещён, а те, в свою очередь, обитают в "женской" части деревни, где готовят еду и делают одежды, чтобы потом кормить и одевать мужчин. Позже, с распадом первобытного общества, это пространственное деление преобразуется в концепт женской половины дома и мужской, сохраняющийся у многих народов и по сей день.
Антропология так и не предложила убедительного объяснения ассоциации с нечистым именно женщины, но при этом отмечено, что в первую очередь нечистыми признаны, как уже сказано, сугубо женские же процессы: всё связанное с вагинальными выделениями, включая и роды. Просто дело в том, что всё специфически женское угрожает Мужчине.
Но именно в сакральном мужском страхе перед "женской" работой кроется причина одного грандиозного столпа человеческой культурыбрака. Дело в том, что презрение к "женской" работе наложило на Мужчину обязательство ей не заниматься, но при этом Мужчина продолжал нуждаться в её плодах. Так возникает бракзакрепление за Мужчиной конкретной женщины, которая отныне должна была выполнять все непрестижные работы по обеспечению его быта, что сберегло бы его сакральный статус. В антропологии известна мысль, что мужчина обретает высокий статус именно с того момента, когда начинает обладать женщиной (женится), но суть этой связи так и не была раскрыта (см. Бочаров, 2011).
По этой же причине отношение к холостякам во всех культурах насмешливое, так как потенциально он мог бы стать Мужчиной, но отказывается от этой привилегии и продолжает выполнять все непрестижные работы по обеспечению себя самостоятельно. Холостякэто похороненный престиж.
Когда рождается гендер (то сакральное разделение труда с явно выраженным превосходством мужского статуса и презреннымженского) автоматически же и возникает ценность женщины как трудового ресурса, спасающего мужской престиж. Мужчины начинают делиться женщинами с теми, у кого их нет. Так рождается известный феномен обмена женщинами: в антропологии так и называется брак, ведь это было не что иное, как вручение женщины одним мужчиной другому (до нас дошла традиция "просить руки" у отца невесты). Но так как в древности феномен отцовства не был известен (см. мою работу "Открытие отцовства: как и когда люди поняли связь зачатия с сексом"), поскольку всё ещё царили неупорядоченные сексуальные связи (промискуитетточно как у наших ближайших родственников высших обезьян; подробное доказательство этого тезиса есть в "Мифе моногамии"), то первыми обладателями женщин, конечно, стали их братья. Возникшее мужское господство изначально было выражено именно в господстве брата над сестрой (сёстрами). До исторической эпохи этот феномен дошёл под названием авункулатаособой связи между братом, сестрой и её детьми (от неизвестного мужчины), остатки которой были зафиксированы во множестве культур (кое-где сохраняется и сейчас). Брат распоряжался не только своими сёстрами, но и её детьми. Именно братья начали отдавать своих сестёр и племянниц другим мужчинам, с которыми стремились образовать дружеский союз. Обмен женщинами стал типичным проявлением феномена дара, создающего отношения долга и обязательств между партнёрами по обмену. У некоторых народов и до наших дней дожили представления о почитании мужчин, "дающих жён", за старших, и исследователи сравнивают процедуру обмена женщинами именно с потлачом, где получивший жену затем должен как-то отблагодарить одарившего (Кулланда, 1998).
Кстати, в антропологии феномен авункулата также остался необъяснённым.
Представленную гипотезу древнего рождении брака можно назвать идеологической (так как исходит из своеобразной идеологии мужского господства, мужской сакральности) или же трудовой (так как в материальном плане опирается на эксплуатацию женского труда). Гипотеза хорошо объясняет не только единичный союз мужчины и женщины (моногамию), но и полигамию: обладание несколькими жёнами. Так как жена оказывается показателем мужского статуса, гарантом того, что мужчине не придётся выполнять непрестижные работы, то всё большее число жён выступают ещё большим гарантом этого и к тому же выступают в качестве демонстративной собственности, которая призвана подчёркивать статус мужчины перед окружающими. В "Мифе моногамии" обширно представлен материал по эксплуатации женщин у самых разных народов планеты, включая и культуры охотников-собирателей. Женщины делали всё, что можно назвать презренной работой: таскали тяжести, готовили еду, возводили жилища, ухаживали за скотом. При этом отмечено, что мужчины затрачивают на какие-либо работы (считающиеся по-настоящему "мужскими) кратно меньше времени по сравнению с женским трудом. Кстати, эта тенденция характерна и для брака в странах современного Запада: если муж и жена одинаково работают, то почти все работы по быту уже выполняет именно женщина.
У тех же папуасов заниматься свиньяминепрестижно, поэтому это делают женщины, хотя владеть свиньями может только мужчина. Но так как одна женщина может справиться с ограниченным числом свиней, число жён оказывается напрямую связано с числом свиней, которых папуас может себе позволить (Шнирельман, с. 154).
"Особенно полезны дополнительные жёны. Чем больше жён у человека, тем больше у него свиней. Зависимость здесь функциональна, а не непосредственна. Чем больше женщин работает в огороде, тем больше будет собрано корма для свиней, и тем больше будет стадо. Папуас киваи красочно описывает антропологу преимущества, экономические и политические, полигамии: "Другая женщина работает в огороде, другая женщина идёт за дровами, другая женщина ловит рыбу, другая женщина готовит емумуж созывает множество людей прийти поесть" (Салинс, 2018).
Так как для мужчины заниматься свиньями непрестижно, "отсутствие женщины в хозяйстве вообще не позволяет заниматься свиноводством. Отмечен случай, когда смерть жены заставила мужчину убить всех своих свиней, так как о них некому стало заботиться" (Шнирельман, с. 154). Особенно занимательно, что именно количество свиней и обмен ими и создают мужской престиж, делают ему имя, но в то же время делается это всё сугубо женскими руками, которые в финале доступа к этому престижу не имеют (Strathern, p. 159, 162).
В "Мифе моногамии" подробно описано, что на деле именно мужчина не может без брака, что подтверждает и статистика, по которой в повторный брак даже современные мужчины вступают в два раза чаще женщин (которых от повторного замужества останавливает память о несвободе, накладываемой браком, и о необходимости ухаживать за мужем). Когда женщины в XX веке получили право подавать на развод, то именно они и стали главными его инициаторами: в 70% случаев на развод подаёт именно женщина, это характерно для всех стран мира (где у женщины вообще есть такое право).
Брак необходим именно мужчине, это чисто идеологическая концепция, уходящая корнями в глубочайшую древность. Поэтому все предыдущие попытки объяснить, почему люди (в отличие от прочих обезьян) образуют долговременные союзы мужчины и женщины, оказались безуспешными: каждая из них упиралась во множество противоречивых фактов. Брак возник в древности совсем не по той причине, что якобы женщина нуждалась в помощи мужчины для обеспечения потомства, и совсем не потому, что однажды мужчина пришёл к выводу, что ему принципиально, чтобы эта женщина рожала только от него, все эти гипотезы, исходящие из какого-то разумного положения вещей, оказались просто очередными примерами наивной рационализации. Брак в действительности иррационален, и в основе его лежала всего лишь фантазия древнего человека, который однажды возомнил, что есть один привилегированный пол и другойпрезренный. Брак прямо опирается на вымышленные представления о "нечистом".
Поскольку все эти представления сформировались в глубокой древности, до выхода Homo sapiens из Африки (то есть сотни тысяч лет назад), то они пронизали культуру так глубоко, как только это можно представить. В принципе, они сами и были базисом всей культуры. За тысячелетия эти представления превратились в ментальность, в способ мысли, в традиции. То самое "так принято". Это прочно вшито в наши головы и слабо связано с "объективными условиями" жизни. Как отвечали этнографам канадские эскимосы о браке: "Мы поступаем так, потому что так поступали наши родители. Мы повторяем древние истории так, как нам их рассказали. Вы всегда хотите, чтобы сверхъестественные вещи имели какой-нибудь смысл, а мы не беспокоимся по этому поводу. Мы довольны тем, что мы этого не понимаем" (Рулан, с. 59). Что примечательно, ответы современных людей о браке очень схожи с ответами эскимосов. Никто в реальности не знает, зачем мужчина и женщина образуют пару, но просто все так делают, и этого уже достаточно, чтобы процесс продолжался.
Человек слишком привык во всём искать смысл, совсем не допуская, что во многих вещах его может и не быть.
Выдуманные представления о "нечистом", о "женской работе" и о мужском престиже порой делают самый неожиданный поворот. Здесь надо вернуться к уже звучавшему вопросу, зачем люди воюют? Всегда ли это связано с какими-то "объективными условиями" и нехваткой ресурсов? Изучение племён охотников-собирателей показывает, что природные условия всё же связаны с воинственным поведением, но не так, как можно подумать, исходя из веры в силу "объективной необходимости". Племена, живущие в условиях растительной бедности и дефицита водных ресурсов, имеют меньше межобщинных стычек, чем племена, живущие в более плодородных условиях (Казанков, 2002). То есть в условиях нехватки пищевых ресурсов агрессивное поведение встречается реже, но возрастает в условиях изобилия. Не парадоксально ли? В экстремальной природной среде с минимумом осадков племена приучаются жить в добрососедских отношениях, поскольку в случае исчерпания водных источников им некуда будет переселиться, если их будут окружать враги. Потому такие народы не могут "позволить себе "роскошь" иметь высокую частоту межобщинных столкновений" (Казанков, 2002, с. 49) и вырабатывают разнообразные ритуалы примирения.
Но из-за чего же уровень воинственности возрастает в условиях природного изобилия? За что тогда люди убивают друг друга, если все сыты? Правильно, именно здесь в силу и вступает сфера представлений, которая может придумать самый удивительный социальный мир со своими ценностями и иерархиями, за которые полагается жить, умирать и убивать других. Если вы внимательно читали написанное выше, то можете даже догадаться, из-за чего в условиях изобилия одни племена могут нападать на другие.
Да, из-за женщин. "В благоприятных районах вооружённых столкновений было предостаточно, но непосредственным поводом к ним были споры не из-за пищи, а из-за женщин" (там же, с. 116). Нападая на соседскую группу, аборигены преследуют целью увести с собой сколько-нибудь женщин. Ошибочно будет думать, будто мужчины захватывают их по причине неуёмного сексуального аппетита. Нет, как написано выше, истинные истоки полигамии (как и брака вообще)подчеркнуть собственный статус через обретение женщин, которые будут выполнять непрестижные ("нечистые") работы (собирание пропитания, таскание тяжестей и сооружение жилищ). Как отмечают исследователи, вероятно, именно завладение женщинами оказывалось реальной причиной многих межобщинных конфликтов, которые иногда лишь прикрывались поводами отомстить за нанесённое оскорбление или за какие другие обиды. "Аборигены никогда не захватывали у противника ни земли, ни материальных ценностей: единственным предметом их вожделений были женщины" (Шнирельман, 1994, с. 82). У некоторых народов более 90% столкновений происходили из-за женщин (с. 83). При этом учёные справедливо подмечают, что женщины "в аборигенном мире" являются важнейшей производительной силой.
Впрочем, поведение некоторых племён показывает, что и женщины не являлись реальной причиной набегов, а были лишь поводом: хоть воинственные южноамериканские яноама сами и утверждали, будто воюют именно из-за женщин, при этом отмечено, что они собственноручно убивали значительную часть своих же новорожденных девочек (Берёзкин, 1987, с. 121). И, с другой стороны, порой во время набегов женщин они убивали совершенно наравне с мужчинами (там же, с. 110). Всё это действительно наталкивает на мысль, что главной целью военных акций было именно добывание славы.
"Для совершения регулярных набегов было вполне достаточно желания добыть женщин, повысить свой социальный статус, отомстить врагу или же овладеть трофеями, которые использовались в ритуалах и материальной ценности не имели" (Берёзкин, 2013b, с. 163).
Что интересно, ещё в XVI веке было прекрасно известно, что недавно открытые "туземцы" Америк не воюют за какой-либо реальный ресурс. Сам Монтень писал, опираясь на доступные источники: "основанием для их войн является исключительно влечение к доблести. Они начинают войну не ради завоевания новых земель, ибо все еще наслаждаются плодородием девственной природы, снабжающей их, без всякого усилия с их стороны, всем необходимым для жизни в таком изобилии, что им незачем расширять собственные пределы []. Если соседи их, перейдя через горы, совершают на них нападение и одерживают победу, то вся добыча победителятолько в славе да еще в сознании своего превосходства в силе и доблести; им нет дела до имущества побежденных, и они возвращаются в свою область, где у них нет недостатка ни в чем, а главноев том величайшем благе, которое состоит в умении наслаждаться своей долей и довольствоваться ею" (Монтень, с. 271). Но за столетия это знание ловко забылось, ведь однажды нам вдруг стало казаться куда более разумным воевать лишь за материальные ресурсы.
Описанное позволяет понять, как в древности мужчина был наделён таким сакральным статусом, что вместе с этим ценность для него обрела и женщина, в непрестижном труде которой он стал нуждаться. И всё это было порождено чисто сферой представлений, игрой воображения. Никакой реальной "объективной необходимости" за этим не стояло. Но поскольку люди были и остаются иррациональны, продолжает существовать и брак.
Вся наша жизньигра
"Мы совершили чудовищную ошибку, развернув человеческое
развитие в сторону символической культуры и разделения труда"
(Зерзан, 2007)
Человек (как и прочие обезьяны) оказался уникальным плодом эволюции, в ходе которой он утратил все инстинкты, связывавшие его с природой (см. Соболев, 2020b), из-за чего получил возможность реагировать не на среду непосредственно, а через предварительное построение собственной картины этой среды, через создание той самой сферы представлений, которая затем и определяла поведение.
Совершенно справедливо человека называют символическим животнымв том смысле, что он стал слишком сильно зависим от символов, которыми обозначает реальный мир и на которые ориентирует собственное поведение, как если бы эти символы и были самим реальным миром. Если в символическую картину мира вкрадываются неточности, то это прямым образом влияет и на поведение, делая его неадекватным (см. Соболев, 2016). Выше было приведено множество примеров этого. Нагромождение в голове человека разнообразных представлений, оторванных от реального мира, приводит к самым удивительным и порой даже просто к абсурдным культурным системам и абсурдному поведению, понять которые невозможно, исходя лишь из воздействий природной среды. В это непросто поверить, но, как показано выше, многие базовые явления нашей культуры возникли не по причине какой-то "объективной необходимости" или неизбежности и не с целью выживания человечества, а именно по причине каких-то фантасмагорических представлений или просто в силу случайности. Именно поэтому можно говорить об абсурде как о фундаменте культуры.
Особенно показательны в этом плане мужчиныобособившийся класс внутри человечества, у которого было слишком много свободного времени для создания тех самых абсурдных культурных систем. Они стали рабами престижа, который сами же и придумали, и теперь вынуждены вечно играть друг с другом в социальную игру, главная цель которойзавоевать внимание Других, занять их мысли и получить их преклонение.