В конце XIX века социолог Торстейн Веблен выдвинул мысль, что, вопреки классической экономической теории, в основе экономических процессов лежит человеческая психология. Он ввёл в обиход понятие праздного класса (Веблен, 1984)так он называл зажиточных собственников, ведущих праздный образ жизни, не занимающихся физическим трудом, практикующих приобретение дорогих вещей и выставление своей успешности напоказ (то самое демонстративное потребление). Все эти определения праздного класса идеально ложатся на образ мужчины, каким он вырисовывается в антропологических исследованиях: имеющий много свободного времени, присваивающий плоды женского труда и основную часть жизни сочиняющий замысловатые социальные игры в борьбе за престиж с другими такими же, как он.
"Вклад мужчины в развитие общества не был намного больше вклада женщины, но (намеренно или нет) мужчина вносил этот вклад куда более демонстративно. Его работа, говоря по справедливости, была предназначена не только для того, чтобы добиться каких-нибудь результатов, но и для того, чтобы этой работой любовались" (Тэннэхилл, 1995, с. 43).
Биологические корни проблемы кроются в том факте, что самец в мире животных, как правило, выступает лишь в роли оплодотворителя, а дальше просто исчезает из жизни самки. У приматов ситуация точно та же, за исключением лишь того, что это высоко социальный отряд, представители которого склонны тянуться к своим сородичам и очень редко ведущие одиночный образ жизни. Выполнив роль оплодотворителя, самцы никуда не исчезают, они остаются в окружении самок и себе подобных, но в силу указанных причин у них возникает много свободного времени, которое необходимо чем-то занять. Так и рождаются социальные игры с борьбой за престиж. Так и рождается праздный класс.
Мужчины в этом плане превзошли всех приматов и не только смогли сделать самые дикие и бессмысленные вещи важными, но и сумели подчинить себе женщин, благодаря сфере представлений убедив в важности этих вещей и их. В итоге вся человеческая культура оказалась выстроена вокруг этих бессмысленных явлений, которые мужчина возвёл в ранг святынь, всё превратилось в бесконечную игру за социальный статус, а сама же женщина (единственная, занимающаяся реально необходимыми для выживания делами) стала разменной монетой в этом безумном состязании.
Всё регулярное и обязательное осталось вотчиной женского труда, тогда как всё необязательное и редкое самым курьёзным образом стало престижным и сосредоточилось в руках мужчины, который научился занимать много места и создавать много шума. Реально полезный труд женщины был объявлен презренным, а все мужские игры за престижважными и даже сакральными. Если посмотреть на диковинные племена охотников-собирателей, то важными для них оказываются ритуалы инициации с истязаниями, нанесением шрамов или даже с увечьем органовно зато так повышается социальный статус. Чтобы воткнуть перо какой-нибудь редкой птицы в свой головной убор или кольцо в нос, которые бы и демонстрировали всем новый статус, люди готовы пройти через многое. Они готовы даже биться насмерть. Так они обретают престиж.
Ошибкой будет думать, что все эти обряды инициации есть только у туземцев "где-то там", они есть и в жизни человека Западной цивилизации, у нас с вами: стать супругом, стать родителем, владельцем автомобиля и т.д. всё это именно обряды инициации, изменения социального статуса, который каждый считает должным пройти, чтобы затем демонстрировать этот факт Другим. Хотя ни один из них в действительности не обязателен.
Разумен ли человек? Разумен ли он, если вся его жизнь строится вокруг таких вещей? Можно твердить, что все достижения науки, все технологииэто явные свидетельства разума человека. Да, но если говорить откровенно, все эти научные достиженияэто плод труда лишь малого процента людей, ничтожно малого. Весь разум же оставшейся части человечества сводится лишь к умению нажать нужную кнопку в нужный момент. Люди в массе своей иррациональны. И тот факт, что экономические процессы действительно сильно "завязаны" на человеческую психологию, последние десятилетия подтверждается вкладом именно психологов в развитие экономической теории, сильно поставившие под сомнение классический подход (Дэн Ариели, Амос Тверски и Даниел Канеман, даже получивший "нобелевскую" по экономике).
Поведение человека (а в особенности мужчин), как уже неоднократно сказано выше, сильно напоминает грандиозную социальную игру: кто кого перещеголяет в этих играх статуса/престижа. Сравнение сложившейся культуры с игройне новшество в философии (см. Хёйзинга, 1997). Но даже если игра и не лежит в основе привычной нам культуры, то "вне всяких исключений является своеобразным функциональным фактором культуры" (Сысоева, Голобородова, 2001). Культура разыгрывается, как игра, в которой человек себя и проявляет, и потому "один из путей, ведущих к пониманию человека, есть путь исследования игры как фундаментальной особенности его существования" (Ретюнских, 2005, с. 91).
При этом хорошо известно, что игре свойственен именно демонстративный характер. "Играэто не просто индивидуальное развлечение. Сколь бы индивидуальным ни казалось применение игровых принадлежностейвоздушного змея, волчка, йо-йо, диаболо, бильбоке или серсо, играющему скоро надоест эта забава, если у него нет ни соперников, ни зрителей, хотя бы воображаемых. Во всех этих разнообразных упражнениях проявляется элемент соперничества, и каждый стремится поразить своих противниковвозможно, невидимых или отсутствующих, выделывая какие-то диковинные фокусы, все более повышая их трудность, устанавливая на какое-то время рекорды длительности, скорости, точности, высоты, одним словом, торжественно отмечая, хотя бы лишь в собственных глазах, любое свое достижение" (Кайуа, с. 72). Игра есть не что иное как порождение потребности соперничать и превосходить.
"С чувством игры сочетается дух, взыскующий чести, достоинства, превосходства и красоты. Всё мистическое и магическое, всё героическое, всё логическое и пластическое ищет форму и выражение в благородной игре. Культура берёт начало не как игра и не из игры, но в рамках игры. [] Агонистическая основа культуры задаётся в игре, которая древнее и первичнее, чем любая культура.
Если в явлениях культуры, которые мы здесь имеем в виду, это игровое качество на самом деле первично, тогда будет логично полагать, что между всеми этими формами: потлатчем и кулой, антифонным пением, состязанием в хуле, бравадой, кровавым поединком и пр. не проходит никакой чёткой границы" (Хёйзинга, с. 84).
В итоге игра действительно представляется главным способом демонстрации человека перед Другими и средством порождения культурных смыслов. У древних народов Мезоамерики игра в мяч занимала одно из центральных мест. Но при этом игра та была очень жестокоймало того, что сам мяч мог быть весом 3-4 килограмма и наносить увечья игрокам, так и окончание игры заканчивалось жертвоприношениями (учёные расходятся во мнении, кого именно приносили в жертвукапитана проигравшей команды или же какого-то стороннего пленного). Иначе говоря, это была настоящая битва, а не привычная нам игра. Но зато победителей игр воспринимали настоящими культурными героями. По некоторым предположениям, гигантские каменные головы ольмеков как раз могли увековечивать героев игры с мячом (в игре использовалась сложная защитная экипировка, включая и шлемы, изображённые на каменных скульптурах).
"Выдающиеся игроки, подобно древнегреческим атлетам, победителям олимпийский игр, становились героями и покровителями сограждан, посредниками между ними и богами; они восстанавливали мировое равновесие, отводили от народа беды и способствовали его процветанию; им поклонялись после смерти как полубогам" (Бородатова, 2002).
Состязательные игры уходят корнями в глубокую древность. Они пронизывают всю человеческую культуру. Не зря поэтому даже в современности именно масштабные игры привлекают максимальный интерес человечества: футбол, хоккей, гонки или бои без правиллюбая возможность, где человек (в первую очередьмужчина) может продемонстрировать свою удаль и мастерство. При этом повсеместное воспевание спорта тем более удивительно, чем очевиднее его противоречие действительно здоровому образу жизни: экстремальные нагрузки профессиональных спортсменов, не предусмотренные эволюционно, губительны для организма, и в этом плане куда полезнее оказывается обычная ходьба или просто лёгкая пробежка. Но человеку нужно громкое состязание, а потому всё это не годится.
"Греческие боевые игры, даже во времена, когда при поверхностном рассмотрении они могли показаться всего лишь национальными спортивными праздниками, имели тесную связь с религией. Сакральный характер агона сказывается буквально во всем" (Хёйзинга, с. 82).
Тот факт, что ещё в Древней Греции Олимпийские игры имели сакральный характер, в связи с чем доступ женщинам на них был закрыт, только лишний раз свидетельствует о том, что борьба за престиж всегда была сугубо мужским делом. Почти наверняка и палеолитическая охота на мегафауну носила такой же спортивный характер, пока женщина занималась реально необходимым ежедневным трудом. Наблюдения за некоторыми охотничьими культурами современности также дают основания считать охоту во многом аналогом спортивного состязания. "В процессе охоты человеку важно проявить своё умение добыть зверя, "перехитрить его". Это своеобразная "игра" с диким животным. Таким образом, охотничья удача связана не просто с взаимодействием с окружающей средой, способной вознаградить охотника за его старания, она связана ещё и проявлением смекалки, навыков. Охотник предстаёт как актор во взаимодействии с "личностями нечеловеческой природы". Это именно активный субъект взаимодействия, который своими действиями добывает зверя. От его действий и их последовательности зависит результат охоты. Однако в охоте важна не только логика, но и психологическое противостояние социальных агентов" (Давыдов, 2014). То есть охотаэто отличный способ "померяться силами" и показать себя. Всё это уходит корнями в глубокую древность, где "праздный класс" мужчин имел много свободного времени, чтобы громогласно заявить о своём существовании.
Миф о "первобытном коммунизме"
Явление престижа, сотни тысяч лет назад положившее начало социальному расслоению и рождению властных иерархий, оказывается очень неудобным для желающих верить в эгалитарность древнего человека. Особенно важной эта вера оказывается для всё тех же марксистов, догматично держащихся за мысль, будто иерархии возникают у человека только с переходом к земледелию и с рождением частной собственности. Но как я показал в "Мифе моногамии", первой частной собственностью была женщина, и случилось это, возможно, сотни тысяч лет назад. Вера в равноправие древнего человекакраеугольный камень марксизма, исходящего из гипотезы, будто отказ от частной собственности снова приведёт к былому равенству. Но как показано выше, это не так, и даже ближайшие наши сородичи обезьяны вполне себе практикуют борьбу за престиж. Хоть эта борьба и не является неизбежной, но главное, что она возможна и безо всякой собственности, собственность оказывается лишь мощным вспомогательным инструментом в этом деле.
Возможность создавать иерархии содержится даже в таком явлении, как искусство, древнее рождение которого в последнее время также пытаются объяснить с позиций престижной экономики: "искусство возникает как инструмент борьбы за престиж и влияние, то есть за власть. Престиж и влияние, а не материальные ценности как таковыевот значимый приз в догосударственных (да, в сущности, и в любых) обществах. Высоких позиций достигают лица и группы, способные предъявить изделия высшего качества, семантическая нагрузка которых признана наиболее ценной" (Берёзкин, 2015, с. 74; Васильев и др., 2015, с. 451). Цель использования сложных предметов первобытного искусства в ритуалах "состояла не только в обучении мифологии, но и в утверждении иерархии" (там же). Что бы ни говорили культурологи и прочие специалисты по искусству, но чем является всякий искусно созданный предмет, как не попыткой автора выразить в нём себя и продемонстрировать всему обществу? Да, это снова вопрос престижа. Собственность совершенно не обязательна для рождения концепта власти и для борьбы за неё.
Верящие в древнюю эгалитарность очень любят приводить в пример некоторые культуры Африки и Южной Индии, в которых действительно царит значительное равноправие, а агрессия почти отсутствует. Но дело в том, что нет никакой уверенности, что этот эгалитарный уклад был свойственен этим народам издревле, и есть даже некоторые подозрения, что он как раз оказался результатом довольно позднего противостояния с племенами земледельцев. Исследователи справедливо отмечают, что эти народы"не живые ископаемые. Эти народы тысячелетиями контактировали с аграрными государствами и империями, захватчиками и торговцами, и их социальные институты главным образом сложились в попытках сотрудничать с ними или избегать их" (Грэбер, Уэнгроу, 2019; см. также Артёмова, Финлейсон, 2020). У тех же знаменитых своим миролюбием бушменов кунг отмечены возможные следы агрессии в древности, включая и существовавший обычай браков умыканием. Всё это могло измениться именно после военных контактов с пришедшими племенами скотоводов или с европейцами в XIX веке. Поэтому возможно, что нынешнее миролюбие бушменов было вызвано этими факторами (Казанков, 2002, с. 51). Даже у известного своим равноправием африканского народа хадза, так горячо любимого верящими в древнюю эгалитарность человека, есть ритуал (эпеме), о котором антропологи упоминают крайне редко: в строгой секретности мужчины поедают самые жирные куски добытого мяса, считающиеся священными, женщины на ритуал не допускаются под угрозой изнасилования и даже смерти (Power, Watts, 1997; Power, 2015; Woodburn, 1964). Как подчёркивают исследователи, обряд эпеме предполагает гендерную сегрегацию (Skaanes, 2015).
Да и вообще нельзя не заметить, что, согласно изложенной выше гипотезе древнего рождения брака, сам по себе факт его существования у какого-либо народа, каким бы эгалитарным он сейчас ни был, оказывается чётким индикатором как минимум мужского господства над женщиной в прошлом, что уже не позволяет говорить о былом эгалитаризме. К примеру, у тех же андаманцев, проживших в изоляции на Андаманских островах около 30 или даже 50 тысяч лет и "открытых" только в XVIII веке, "измена жены может грозить смертью не только ей, но и её возлюбленному" (Маретина, 1995, с. 154), и это притом, что обычно их принято описывать как народ с выраженным равенством полов.
Другая известная своим равенством группа африканцевпигмеитоже не остаётся в стороне: есть косвенные признаки того, что и у них в древности всё было не так идиллически, и мужчины господствовали над женщинами. Как известно, у многих народов вокруг Тихого океана (Аляска, Меланезия, Австралия и Южная Америка) сложился культ мужских ритуалов, участники которых надевают маски духов/предков и играют на священных флейтах, горнах или гуделках. При этом важной чертой подобных практик оказывается не только их тайный характер (мужчины всегда наряжаются незаметно от женщин, чтобы те ни за что не прознали, что в этой роли "духов/предков" выступают хорошо им знакомые люди), но и тот факт, что непосвящёнными наблюдателями всегда оказываются женщины и дети. Распорядители и участники ритуаловвсегда мужчины. Их задачей оказывается как минимум напугать женщин присутствием "духов" и внушить мысль, что посредниками с ними могут выступать именно мужчины, а женщины же всегда должны внимать им и верить. Всегда в таких случаях все эти ритуальные маски или духовые инструменты (флейты или большие трубы из свёрнутой коры деревьев) оказываются надёжно спрятанными от женщин и даже объявлены священными: и если женщина увидит маску или флейту, ей грозит гибель или же какое-то иное суровое наказание. Этнографы сходятся в том, что все подобные ритуалы 1) оказываются как минимум очень древними, уходящими на десятки тысяч лет в прошлое, и 2) предназначены именно для поддержания верховенствующей роли мужчины в обществе, внушая женщинам мысль об их подчинённом положении. При этом среди любителей популярной науки распространён взгляд, будто феномен "мужских ритуалов" распространён только в регионах вокруг Тихого океана и, соответственно, зародился где-то в Южной Азии уже после выхода Homo sapiens из Африки. И поскольку в Африке аналогичных мужских ритуалов нет, то и равноправные отношения мужчин и женщин были характерны для человека с самого начала. Но дело в том, что всё это не так, и в Африке есть аналоги мужских ритуалов тихоокеанского регионаи в первую очередь именно у миролюбивых сейчас пигмеев. Их ритуальные горны и сам ритуал носят названием молѝмо, и участвовать в нём разрешено только мужчинам. "Африканские параллели делают излишними размышления о каких-то специфических меланезийско-индейских связях. Остаётся предположить, что либо сходные черты в культуре обитателей разных континентов независимо развились уже после расселения по ойкумене, либо перед нами древнейшее общечеловеческое наследие, которое сохранилось везде, где до недавних пор оставались крупные массивы первобытных племен. Следует учесть, насколько ответственно второе предположение. Оно фактически означает, что не позже 2030 тысяч лет назад палеолитические охотники уже участвовали в обрядах типа молимо" (Берёзкин, 1987, с. 154).