В тексте «Приключений» мелькает Порт-оф-Спейн, но эту (только эту) ошибку автору можно простить: она, так сказать, оправдана авторитетом Стивенсона если уж мэтр упомянул город, которого не было в тот момент на карте, то продолжателей грех за это ругать.
Но вот что пишет Делдерфилд о том, как Флинт стал капитаном и хозяином «Моржа». Тот, оказывается, захватил корабль на Ямайке, в гавани Порт-Ройала. Подготовка к захвату велась на суше, в Порт-Ройале, и описан он вполне процветающим городом.
Прочитав эту бредятину, можно в дальнейшем не задаваться вопросом об уровне исторических познаний Делдерфилда Он, уровень, равен примерно нулю. В 1692 году Порт-Ройал был полностью разрушен землетрясением, частично опустился на дно моря. Вялые попытки восстановить административный центр Ямайки пресекали ураганы и оползни, увлекавшие на дно новые кварталы, а окончательно поставил точку большой пожар 1703 года, уничтоживший последние дома. Порт-Ройал не существовал к моменту прибытия Бена Ганна в Новый Свет. И сейчас не существует.
Об острове Тортуга Делдерфилд тоже пишет нечто очень странное. Там у него по-прежнему «пиратский рай», как во времена Питера Блада, и якобы как раз на Тортугу изначально собирался Флинт доставить ту богатую добычу, что из-за стечения обстоятельств пришлось зарыть на Острове Сокровищ. Плохая новость для поклонниц Делдерфилда: «пиратский рай» на Тортуге существовал в середине 18 века лишь в больном воображении вашего кумира, с реального же острова джентльменов удачи попросили на выход за полвека до того.
Трудно в точности сказать, у кого Делдерфилд заимствовал фактуру- у Сабатини или у Эксквемелина, но века он точно попутал. Постоянно описывает реалии предшествовавшего столетия. Но иногда не брезгует стянуть приглянувшийся эпизод и в девятнадцатом веке: «Морж», перевозивший арестантов, и мятеж на нем, позволивший Флинту захватить корабль, позаимствованы из рассказа Конан Дойла «Глория Скотт».
Не только города и острова совершают у Делдерфилда прыжки во времени. Люди тоже.
Например, Сильвер в этой версии всю службу у Флинта ходил на двух ногах, а Пью смотрел на мир двумя глазами, оба получили свои увечья в последнем бою «Моржа», когда сокровища были уже закопаны на острове, а Флинт, получивший тяжелую рану в процессе ликвидации шестерых своих подчиненных, лежал в полубреду и никак в событиях не участвовал. Кое-как потрепанный «Морж» добрался до Саванны. И там раздробленную ногу Сильвера ампутировал хирург из экипажа Робертса. Тот самый доктор, повешенный сушиться на солнышке в 1722 году (а дело, как мы помним, происходит в 1750-х годах). Очевидно, поработал костной пилой над конечностью Долговязого Джона врач-зомби. Или врач-хронопутешественник. Хотя, если ничем не сдерживать фантазию, можно допустить третий вариант: ни пеньковая петля на шее, ни африканское солнышко доктора прикончить не сумели повисел, повисел, дождался ночи и смылся потихоньку с виселицы.
И как же, по мнению Делдерфилда, этот недоповешенный оказался в Саванне? Очень просто. Приплыл на судне известного пирата Дэвиса, оно как раз отшвартовалось в Саваннском порту, а в числе команды находились остатки пиратов Бартоломью Робертса, доктор в их числе. И глубоко плевать Делдерфилду, что Дэвис погиб в 1719 году одним зомби меньше, одним больше, какая разница. О том, что не уцелевшие люди Робертса плавали с Дэвисом, а ровно наоборот: остатки экипажа Дэвиса избрали Робертса капитаном, не стоит даже заикаться. «Историк» Делдерфилд выше таких мелочей.
* * *
Если пишешь о пиратах, надо хоть немного разбираться в парусных кораблях той эпохи, какую описываешь. Это аксиома, но Делдерфилд на нее плевать хотел.
«Морж» у него вечный корабль, непотопляемый и не знающий износа. Флинту «Морж» достался далеко не новеньким: отслужил свой срок в военном флоте, потом был переделан в арестантское судно и доставлял каторжников на тропические острова. Флинт переделал корабль обратно в боевой и пиратствовал на нем до конца карьеры. Причем пиратствовал в теплых водах Карибского моря.
Не бывает. Бред сивой кобылы. Порождение больной фантазии.
Почитайте пиратские хроники Южных морей. Они пестрят эпизодами такого плана: корабль капитана Имярек обветшал и пираты пересели на захваченный, продолжили разбойничать на нем. А если сменить судно не удавалось, то жизнь у пиратов начиналась тяжелая, в корпусе открывались течи, приходилось постоянно откачивать помпами воду из трюма.
Век пиратских, приватирских и коммерческих судов в тропических и экваториальных морях был очень короток. Причина в том, что в этих водах в огромных количествах водятся паразиты, совокупно именуемые «морскими древоточцами».
Самые опасные из них корабельные черви, их насчитывается свыше 60 видов. Название с точки зрения зоологии неправильное, на самом деле это не черви, а моллюски, но своеобразные: не сидят в раковинах, те у них трансформировались в острый инструмент в передней части тела, работающий на манер долота или сверла, им-то черви и сверлят свои ходы в деревянных корпусах судов.
Илл. 21. Корабельный червь (сверху) и известковый «тюбинг» (снизу), которым червь облицовывает свой ход, чтобы не раздавила разбухающая от влаги древесина.
Некоторые виды корабельных червей дорастают до метра длины, а прогрызаемые ими в обшивке туннели достигают диаметра 5 сантиметров. Нетрудно представить, что происходит, когда такой туннель становится сквозным, напрямую соединяет океан и трюм корабля.
Кроме червей-моллюсков, к морским древоточцам относятся ракообразные нескольких десятков видов, приспособившиеся питаться древесиной.
Все эти корабельные паразиты очень чувствительны к характеристикам среды обитания: к температуре воды, ее солености и т. д., и за пределами тропических морей почти не встречаются. Но в тропиках водятся в сверхизобилии.
Может возникнуть вопрос: а чем питались корабельные черви до появления в их ареале обитания больших европейских кораблей? В тонком борту туземной пироги туннель диаметром 5 см не пробурить при всем желании (толщина досок внешней обшивки парусника, если кто не знал, 6-8 дюймов, есть где разгуляться червяку хоть с руку размером).
Ответ такой: вся эта свора вредителей до начала эпохи океанских плаваний поедала древесину мангровых лесов, в прилив заливаемых по самые кроны. Появление европейских кораблей стало для паразитов настоящим подарком судьбы: и размножились необычайно, и расползлись по миру, захватили новые ареалы, моряки сами развозили повсюду напасть, губившую их суда.
Защитить корабль от паразитов можно на этапе постройки, пустив на доски внешней обшивки деревья ценных пород деревьев, произрастающих в тропиках очень плотные и твердые, они почти не поддаются гниению и паразитам. Например, тиковое дерево, используемое в судостроении, его древесина содержит кремний в приличном количестве и не боится древоточцев (не только морских, сухопутные термиты тоже пасуют перед тиком).
Но такие породы деревьев редки и очень дороги, их использовали для кораблей особых, когда долговечность была важна, а с расходами не считались. Для манильских галеонов, например. Или для «Виктории», флагманского корабля Нельсона, сохранившегося до наших дней. Ни рядовым военным кораблям, ни коммерческим или приватирским шхунам и бригам такая роскошь не полагалась, равно как и обшивка корпуса медным листом, к тому же очень утяжелявшая судно.
Можно было бороться с древоточцами пассивными способами уже в ходе эксплуатации. Совершить, например, рейс в северные широты, куда-нибудь к Лабрадору, и в холодных водах паразиты погибнут. По возвращении в теплые края заведутся новые, но срок службы корабля все же увеличится. Можно подняться вверх по течению реки, подальше от устья, заливаемого приливом, постоять там на якоре недельку-другую, и корабельные черви, чувствительные к солености, передохнут. Можно завести судно в сухой док, хорошенько просушить корпус, затем пропитать доски обшивки креозотом.
Способы были. Но колониальные арматоры ими практически не пользовались. Они шли другим путем: заказывали у корабелов суда в эконом-варианте, без излишеств. И эксплуатировали в самом интенсивном режиме, стремясь отбить затраты и получить прибыль до того, как днище и борта превратятся в дуршлаг.
В 1760-х годах было проведено масштабное статистическое исследование. Специалисты Адмиралтейства дотошно перетрясли архивы, изучая срок и район службы судов и материалы, из которых они были построены (фиксировали все, вплоть до стран, где выросли пошедшие на постройку деревья, и даже регионов в странах больших, таких, как Россия, материалы для обновления своего громадного флота англичане закупали по всей Европе). Среди итоговых цифр привлекают внимание две. Средний срок службы без капремонта составлял для всех британских судов одиннадцать с половиной лет. Но если выделить суда лишь колониальные, эта характеристика падала до трех с половиной лет. Причем не учитывались суда, погибшие от штормов, пиратов, пожаров и т. д., изучался лишь естественный износ.
То есть какой-нибудь торговый шлюп мог бодро плавать по Северному морю, даже разменяв третий десяток. А его систер-шип, спущенный в том же году, после трех-четырех лет службы в колониях отправлялся на капремонт, на полную замену обшивки (на т. н. тимберовку). Но на тимберовку это в лучшем случае, если корабельные черви не добрались до шпангоутов, иначе с судна снимали все пригодное для дальнейшей эксплуатации и буксировали в дровяную гавань, на слом. Больше одной тимберовки колониальные корабли не выдерживали, ибо до шпангоутов паразиты рано или поздно добирались.
Ниже приведены конкретные сроки службы реально существовавших колониальных судов, и это не выборка, названия и цифры взяты подряд.
HMS Cydnus 3 года 2 месяца.
HMS Eurotas 3 года 8 месяцев.
HMS Niger 3 года.
HMS Meander 3 года 4 месяца.
HMS Pactolus 3 года 11 месяцев.
HMS Tiber 4 года 10 месяцев.
HMS Araxes 2 года 8 месяцев.
Ну и как бы выглядел в этом ряду придуманный Делдерфилдом вечный «Морж»? Несколько нелепо, правда?
Тут и «Арабелла» капитана Блада смотрелась бы не очень, захватил ее капитан не новенькой, не на верфи, и отплавал пять лет, днище было как решето, наверное Но к помпам никто из пиратов Блада не встал, не царское это дело.
Многие читатели «Острова Сокровищ» гадают: что за старый брошенный корабль гнил в Северной бухте? Делдерфилд дает ответ: это корабль Ле Бона, подельника Флинта по пиратским налетам. Есть и другие версии, например такая: этот корабль был некогда захвачен пиратами, именно с него сняты сокровища, зарытые на острове.
Но если не вводить лишние сущности, можно объяснить все проще: это предыдущий корабль самого Флинта. Отплавать всю карьеру на «Морже» он мог лишь в бредовых фантазиях господина Делдерфилда.
Реконструкция 1. Завещание
(Трелони-Холл, лето 1748 года)
Письмо пришло из Бристоля, с неизвестного мне адреса, почерк я не узнал, однако первым делом подумал: неужели Ливси вернулся? Последние весточки от доктора приходили именно так, в конвертах, надписанных чужой рукой, с незнакомыми именами отправителей. И лишь внутри лежали страницы, исписанные хорошо знакомым мне почерком. Разумная предосторожность со стороны человека, не желающего, чтобы кто-то разбогател, получив награду за его голову.
Я, впрочем, надеялся, что вскоре жизненные обстоятельства Ливси изменятся к лучшему. Война завершилась еще весной подписанием перемирия, в Ахене шли переговоры о прочном мире, и, поговаривали, что одним из его условий станет распространение амнистии Уэйда на якобитов-эмигрантов.
Очень хотелось вскрыть конверт, не медля. Но я, конечно же, сдержался. Перекинулся несколькими фразами с миссис Везер, вернувшейся с почтовым дилижансом, затем неторопливо, ничем не выдавая радостного нетерпения, пошагал в «Бенбоу». Разумеется, после перестройки бывшего трактира с него исчезла вывеска с именем знаменитого адмирала, но все местные жители по привычке называли мое жилище именно так. И будут называть еще долго, наверное.
Лишь оказавшись в одиночестве в своем кабинете, я сломал печать испанского воска, извлек из конверта единственный наполовину исписанный листок, и все надежды получить весточку от старого друга развеялись.
Короткое послание, выдержанное в сухом деловом тоне, приглашало меня в будущий четверг, в два часа пополудни, в Трелони-Холл, на оглашение завещания покойного сквайра. Письмо на бланке бристольской адвокатской конторы «Гэрсли и партнеры» написал какой-то младший клерк с неразборчивой подписью, но рядом приложил руку сам мистер Гэрсли, старший партнер.
Поразмыслив, я небрежно кинул письмо в груду маловажных бумаг и решил никуда не ходить. Ничего хорошего от завещания Трелони ждать не стоило с учетом наших с ним отношений, сложившихся за время злосчастного плавания «Испаньолы». Скорее всего, мне предстояло стать адресатом посмертной издевки: в конце списка облагодетельствованных слуг прозвучит моя фамилия, и я стану счастливым обладателем двух-трех гиней, причем с непременным наказом усердно молиться за упокой души сквайра. Ради такого не стоило терпеть усмешки Трелони-младшего и его дружков, которыми он как-то на удивление быстро обзавелся в наших краях.
К четвергу я успел позабыть и о письме солиситора, и об оглашении завещания. Так и не вспомнил бы, однако рядом с «Бенбоу» в тот день, за час до назначенного срока, остановилась бричка дорогая, с новомодными берлинскими рессорами, с новеньким кожаным верхом.
К великому моему изумлению, в бричке сидел тот самый бристольский стряпчий, мистер Гэрсли, и изъявил желание самолично доставить меня на оглашение последней воли сквайра.
Собирайтесь, мистер Хокинс, собирайтесь, пресек он мои попытки уклониться. Раскрыть подробности до срока я не вправе, однако же поверьте: присутствие ваше решительно необходимо.
* * *
Во время недолгого совместного путешествия в бричке мистер Гэрсли задал мне пару вопросов, показавшихся в тот момент совершенно не важными. Отвечал я машинально, занятый другими мыслями: пытался понять, чем вызван личный визит солиситора и его слова о необходимости моего присутствия.
Похоже, я ошибся и речь не идет о двух-трех гинеях. Неужели сквайр перед смертью раскаялся и попытался в завещании хоть как-то искупить свои темные дела и особенно замыслы? И оставил мне что-то гораздо более серьезное, чем грошовая подачка?
Ничем иным я слова и действия стряпчего объяснить не мог, и гадал, что же именно мог мне завещать Трелони. Хорошо бы тот кусок земли, где стоит «Бенбоу», только целиком, с выходом и к тракту, и к морю. Простить я сквайра все равно не прощу, но разочек помолюсь, чтобы в аду огонь под его котлом горел не так жарко.
И тут мистер Гэрсли произнес слова (расслышал я их с середины фразы), заставившие насторожиться и отбросить мысли о возможном наследстве.
бывать во Франции, мистер Хокинс? вот что он сказал.
Во Франции я никогда не бывал, да и не собирался. Но название этой страны сразу же навело на мысль о Ливси, знакомство с которым я старался в последние годы лишний раз не поминать вслух. А если спрашивали прямо, отвечал так: не встречались мы уже несколько лет, совсем потерял доктора из вида после возвращения «Испаньолы», понятия не имею, где он и что с ним.
Не доводилось бывать, произнес я осторожно и внимательнее присмотрелся к Гэрсли, пытаясь понять, что у того на уме.
Надо заметить, что спутник мой несколько отличался от тех (впрочем, немногих) стряпчих, что мне доводилось к тому времени встречать. Одежда у него была обычная для адвокатского сословия неброская, из темной ткани. И речь, составленная из гладких правильных фраз, вполне приличествовала юристу. Но вот лицо Лица у адвокатов обычно серые, бесцветные, словно бы утерявшие жизненные краски в душных судах и полутемных архивах. Цвет кожи Гэрсли, напротив, свидетельствовал, что немало времени он проводит под открытым небом. Мало того, на левой щеке я разглядел шрам, живо напомнивший о покойном Билли Бонсе, хотя лицо пострадало не столь сильно, как у старого штурмана, шрам был не велик и напоминал по форме букву «V».
Я заподозрил, что Гэрсли может лишь использовать личину солиситора для прикрытия каких-то тайных сторон своей жизни, а сам разбирается в законах не лучше, чем Ливси в медицине. Забегая вперед, скажу, что ошибся: все тонкости юриспруденции он знал отлично и мог щедро насытить свою речь латинскими терминами (однако при нужде мог поговорить с матросами в порту на простом и понятном тем языке, не стесняясь выражений, в приличном обществе не принятых). И все же в чем-то я был прав, и многие щекотливые поручения своих доверителей Гэрсли исполнял отнюдь не на судебных слушаниях.