Тимофей Сорока не знал, чем атаман обязан графу Орлову и почему выполняет его просьбы, и не хотел знать. Денег Орловских им было не надо; гайдукинарод вольный и неподкупный, живут и сражаются сами за себя, грабят безжалостно, но подачек не берут. Поместье своё Тимофей давно проиграл и с тоски сжёг, о чём ни разу не жалел; жила банда то в пустующих сторожках, то на постоялых дворах, то ещё по каким берлогам; случались голодные времена, но страшной нужды Сорока пока не виделбыла бы добыча.
Видно, была между Бурсуком и Орловым какая-то давняя дружба, а может быть, Орлов, известный мягким нравом, когда-то Бурсука выручилвсё равно никто из них этого не расскажет.
Стреляй только в Инзова, пули береги, громко сказал невидимый за стеной Бурсук.
Да не придётся, возразили ему. Порубим.
Сорока вдохнул, задержал на секунду дыхание, чтобы орать потом с большей силой. И уже через мгновение раздался грохот вышибаемых ставней и дикий, по-звериному рокочущий крик:
Всем лягатьб вашу душу, господа хорошие! Всем лягать, пока живы, нас двенадцать человек и мы васб вашу душу, как курей порвём!!!
Сняв с ноги Овидия, Пушкин встал с кресла и пошатнулсяпосле дневного сна не только не чувствовал себя свежим, но даже будто бы устал. К тому же что-то мешало в комнате, прибавляя чувства разбитости.
Что не так? А, пока я спал, упала гардина.
Перешагнув через смятую ткань, Александр выбрался в коридор, остановился, протёр глаза и снова оглядел странным образом изменившийся интерьер. Дверь в соседнюю комнату, пустовавшую всё время, пока Пушкин жил в доме Инзова, висела на одной петле а возле ручки зияли два крупных отверстия, неприятно наводящие на мысли о пулях. Ковёр, прежде ровно застилавший коридор, ныне был смят и в одном месте разорван, а из дверного косяка торчал нож, глубоко войдя лезвием в дерево.
Чувствуя в голове звонкую пустоту, Пушкин тронул нож (тот дрогнул, но не выпал) и прошёл до конца коридорав гостиную, куда, впрочем, попасть не смог, оказавшись перед поваленным на бок огромным столом, простреленным посредине. Под ногой хрустнула стеклянная подвеска люстры, одна из многих, посверкивающих на полу. Сама люстра лежала недалеко от стола грудой осколков, из которых выглядывал изломанный остов, а над ним возился с веником невозмутимый Афанасий.
А, сказал Пушкин, ковыряя соринку в уголке глаза.
Не извольте беспокоиться, буркнул Афанасий. Поозоровали тут, пока вы почивали-с.
Пушкин сел на корточки, прислонившись к простреленному столу, и стал ждать объяснений.
Глава 5
Как всё былоужасная догадкаприключения письмав пленуМаруся
Он на бумажке пишет кровью:
«Дышу до гроба к вам любовью».
До тех пор, пока объяснения в лице Ивана Никитича не соизволили выйти к несчастному агенту, Француз обошёл комнаты, потормошил крепко спящего Никиту (разбудить не смог) и установил вот что:
гардина на полу, следы грязных сапог начинаются и ту же обрываются под окном, сабля со следами крови на рукоятке, два отверстия в двери, одно широкое и неровное.
Первый выстрел послышался со стороны дальнего окна, и Сорока, удивлённо глянув на растрёпанного юношу, продолжающего безмятежно спать, только скорчившего на секунду гримасу от попавшего на веки солнца, устремился на звук. В это время Ион Данилеску, выстреливший в наставившего на него ружьё дворецкого, обнаружил две вещи: во-первых, ружьё оказалось толстой ручкой метлы, а во-вторых, дворецкий, будто предвидя выстрел, присел, так что пуля прошла высоко над его головой, а сам кинулся на Данилеску и пребольно ударил его метлой в грудь. Гайдук машинально отклонился назад, защищаясь от метлы, как от пики, но прежде чем успел выпрямиться, дворецкий с невероятным проворством кинулся ему под ноги и, схватив за лодыжки, перекинул через подоконник.
Нечленораздельно крича, в комнату ворвался Сорока и прикладом сшиб дворецкого на пол. Откуда-то послышались крики и удары, дверь, ведущая в коридор, сорвалась с петель, и началась неразбериха. Сорока и вновь забравшийся в окно Данилеску теснили к двери двоих слуг, вооружённых тяжеленными бронзовыми штырями, выдернутыми из ширмы. Сабля Данилеску вылетела из разбитой кисти, другой рукой гайдук выхватил пистолет, и тотчас оба крепостных, сделав кувырок, исчезли в коридоре. Пуля пробила дверь. Туда же угодил заряд крупной дроби из ружьястоп. Окно небольшое, коридоры узкие, а вечно нести ружьё в руках гайдук не станетповесит на плечо. С длинным стволом не развернуться, значиткрупной дроби из обреза Сороки.
Перевёрнутый стол, зарубки на стенеот случайного взмаха клинком; на полу обломок шашки и две неровные борозды грязи, к одной из них прилип вьющийся седой волос.
На кухне старый атаман Кирилл Бурсук раскидывал поваров, оказавшихся не только поразительно ловкими, но и, судя по всему, набранными из отставных пехотинцев. Двое особенно крепких повисли у атамана на руках, Бурсук присел и с рёвом разогнулся, сводя руки над головой. Два тела столкнулись над ним и рухнули позади, а Бурсук, спрятав бесполезную в тесном помещении саблю, ухватился за ближайший стол и, выставив его перед собой, как щит, двинулся на поваров, выдавливая их из кухни. Оказавшись у порога, он отшвырнул стол и, снова вынув саблю, крутанул ею перед собой. Блеск клинка в просторной прихожей возымел нужный эффект, и безоружные повара кинулись врассыпную, но тут на поле брани кубарем выкатился гайдук Брындуш. Следом за ним вылетела сломанная пополам шашка, а затем вышел бородатый мужик в подобии ливреи, волочащий за ноги орущего Данилеску.
Твар-ри! Пор-рвём! Ур-х-х-твар-ри-фьить!
Под аккомпанемент Жако с верхнего этажа спустился в неизменном халате, шаркая по рассыпанным на лестнице осколкам, Инзов. Ссадины на костяшках правой руки, халат новый, без единой складкинадел только что, взамен или поверх смятой одежды. Стол, заслонивший дверь, прострелен, судя по торчащим щепкам, со стороны гостиной. На стене напротив множество мелких отверстий от попавших дробинок. Несколько пятен крови на полу; осколки люстры образуют, если глянуть сверху, неровный овал, вытянутый в сторону лестницы.
Сорока, выбежав в залу и не найдя никого, кто мог бы оказать сопротивление, кроме мечущегося по клетке попугая, остановился, озираясь.
Где Инзов-то? запыхавшийся Гришка Минчук, двухметрового росту детина, выбежал из соседней двери.
Здесь Инзов, раздался брюзгливый голос, но прежде, чем Сорока увидел стоящего на ступеньках человека, в дальнем конце комнаты распахнулась третья и последняя дверь. Из неё громыхнуло, и ноги сороки Сороки сами собою подогнулись, а где-то позади треснуло дерево. «Навылет, ещё не чувствуя боли, подумал Сорока, падая на колени. Палец дрогнул на спуске, и дробь разлетелась по стене далеко от горничной (удивиться Сорока так и не успел), стоящей в проёме и поднимающей второй пистолет.
Х-хуки ввех-х! трескуче картавя, отчего слова звучали ещё более грозно, крикнула горничная и снова выстрелила. На этот раз целилась в ногу Гришке, но тот, подпрыгнув, вцепился в обод люстры и, оттолкнувшись от пола, пронёсся через пол-комнаты по воздуху. Дождём обрушились бесчисленные подвески, очерчивая на полу проделанный Гришкой путь. Пуля, не задев живой мишени, пробила стол рядом с уже имеющейся дырой.
Старик, стоящий на лестнице и равнодушно наблюдающий происходящее из-под полуопущенных век, выбросил перед собой руку, и костлявый кулак угодил точно в подбородок подлетевшему Гришке. Минчук, отброшенный ударом, несшим силу, куда большую ожидаемой, выпустил импровизированную трапецию и повалился на ковёр, сверху не него искристою лавиной сорвалась люстра; и последней Гришкиной мыслью, перед тем, как голову заполнил долгий, переливающийся звон, было: «Ничего себе дедушка».
«Ния себе дедушка», думал Пушкин, живо представивший недавнее побоище.
Как вы догадались, что моя Марфуша стреляла?
Так я прав? С ума сойти. Афанасий был, если верить следам и найденному мною волосу, ближе к кухне. А в курильне наполовину вытерта пыль и выдвинут из стола ящик, который я отрытым никогда не видел. Conclusionгорничная убиралась, а услышав шум, вынула из ящика пистолеты, и
Губернатор кивнул:
Недурно учат в вашей Коллегии, (Пушкин дёрнул плечами и сказал «Пфф!») Итого ушли двое: атаман и кто-то, кто в дом не успел влезть, и его не разглядели. Данилеску, Инзов начал загибать пальцы, Сорока, Брындуш и Минчукэти четверо сейчас едут в крепость. Жаль, двоих покалечили. Сорока, позволю себе предположить, останется без ноги. Слыхали о банде Бурсука, а, Пушкин?
Александр смотрел на Инзова так, словно силился углядеть под сухой, морщинистой кожей губернатора дьявольскую шерсть или чешую.
Два года ловили. Налёты такого родаглавная их особенность. Весь город в страхе держали, Инзов накрыл Жако платком, и попугай, побубнив вполголоса, заткнулся.
Ноготь Француза упёрся Инзову в грудь:
Теперь вы. По порядку. И ничего не скрывая.
Охо-хо, Инзов закинул ноги на лавочку и, кряхтя, придвинулся к тёплой от близкого камина стене. Ох ты ж, как жёстко, пожаловался он. Доктор говорит, на мягком вредно сидеть Что же в вашем понимании «по порядку»? Кто я такой? Чем вас усыпил?
Как узнали, что дом будут штурмовать разбойники?
Инзов вздохнул.
Вот вы, Пушкин, по следам и паре дыр целую баталию мне расписали, а простых вещей не понимаете. Этот ваш Владимир Феодосеевич увидел, что я жив-здоров? Так. Передал своим, что убить меня не вышло, и надо пытаться снова? Уж наверно. А когда пытаться?
Чем скорее, тем лучше, понял Француз.
Следовательно, сегодня. А уж кто к нам пожалуетгайдуки или Македонский на слонеоб этом я, Пушкин, представления не имел. Но в критический момент видеть вас мне точно не хотелось. Афанасий подлил вам в чай снотворных капель, ваш Никита те же капли получил с кашей.
Кто этот Афанасий? Вообщекто ваши слуги?
Вы так долго подбираетесь к вопросу, кто я сам таков?
Александр покачал головой.
Этого вы мне всё равно не скажете. Могу предположить, что выкто-то из высших agents secret, но на какое отделение работаете Теряюсь в догадках. Кем бы вы ни были, я к этим тайнам допущен не буду, не вашего полёта птица.
Инзов согласно хрюкнул, запахивая расшитый цветными ромбами халат.
Слуг мне подбирали пополамиз циркачей и бывших солдат. Афанасий, как он сам говорит, в одиночку расправлялся с десятком французов. Ежели преувеличивает, то самую малость.
Пушкин взял на руки подошедшего Овидия и стал бездумно его чесать. Кишинёв, на первый взгляд легкомысленный и мирный, оказался истинным зверинцем, где бок обок жили:
1) революционеры
2) агенты тайной разведки
3) разбойники
4) Инзов
5) этеристы
6) Зюден?..
Он стал забывать о Зюдене со всей этой революционно-греческой кутерьмой.
Что же так задевает меня? «Екатеринослав далее август Тамань»? Почему снова всплывают в уме эти строки?
Что-то заставляло вновь и вновь вертеть перед мысленным взором давнюю записку, подписанную острым, как заточенная бритва, немецким словом «Юг». «А, собственно, с чего мы взяли, подумал Пушкин, что Зюден = убийца из Екатеринослава = художник из Тамани = Крепов = Сороконожка? Единственным, кто гарантированно видел Зюдена, был Ульген (идиот), значит, можно с уверенностью судить только о росте и, возможно, цвете волос. Но волосы легко покрасить, не говоря уж о парике. Где-то мы сбились, где-то нас запутал лишний человек, вклинившийся в эту последовательность появлений Зюдена, но, чёрт возьми, где?»
Закрой глаза и отбрось всё лишнее.
Снотворное ещё действует, сказал Инзов, глядя как лицо Александра приобрело отсутствующее выражение, а потом Пушкин вовсе стал засыпать.
Пункт А: Екатеринослав. Пункт Б: Кишинёв. Всё, что между, подвергнем сомнению. «Екатеринослав далее август Крым»это не описание своего маршрута. Зачем Зюдену описывать кому-то собственный путь, если мы принимаем, что над Зюденом в России нет начальства? Это указание, инструкция.
«От ваших поручений не родились бы дети»вспомнилось вдруг.
Пункт А: Екатеринослав. Инзов, губернатор края. Пункт Б: Кишинёв. Инзов, новый губернатор края.
Иван Никитич, сказал Пушкин, открывая глаза. Мне очень жаль, но вы арестованы.
Инзов поднял брови:
В самом деле? и с любопытством, слабо угадывающимся в тусклых старческих глазах, воззрился на два соединённых чёрных дула, глядящих на него из руки Александра.
Думаю, мы оба понимаем, Зюден, Пушкин сдвинул курок с безопасного зубца на взвод, что всё решится здесь и сейчас.
Твар-ри мер-рзкие! вдруг заорал Жако.
Пушкин вздрогнул, и в этот же миг Инзов, легко соскочив с лавки, одной рукой отвёл наставленный на него двуствольный карманный пистолет, а другой без замаха ударил Пушкина в висок. Француз расширил ярко-голубые глаза, который тут же стали пустыми и бессмысленными, веки агента опустились, пистолет выскользнул из ладони. От падения капсюль вспыхнул, но ни выстрела, ни треска пробитой лавки Пушкин уже не слышал.
Обобрать труп неверноготот же грех, если мы не в бою.
Но мы, считай, в бою. Деньги, смотри-ка, Селим вытянул из разорванного почтового пакета пачку сторублёвых ассигнаций.
Вот их и возьмём, а трогать мертвецаоставь собакам и стервятникам.
Нет, подумай, если ты убил врага и взял его меч, разве ты попадёшь в ад? Ты снял меч с тела мёртвого неверного, но это не грязный меч. Это просто меч, которым ты бы смог
Я понял.
А поскольку в современных войнах бьются деньгами, значит, я снимаю с трупа его оружие, вот как, заключил Селим.
Оба знали, что теологический спор так и останется игрой. Доводилось обирать мёртвых, и не раз. Всякое доводилось делать.
После, отмахнулся Исилай. Есть письмо?
Как это «после»? Тебе половину, мне половину.
Есть письмо, дурень? Исилай вырвал купюры из рук Селима и сунул в карман.
Эй!
Да замолкни ты, в бешенстве прошипел Илисай. Держи все и отойди.
Селим, снова получив в руки деньги, удовлетворённо шагнул в сторону, а Илисай зарылся в рассыпанную у тела ямщика груду конвертов. Ещё в двух жёлтых пакетах лежали ассигнации; Илисай попытался пристроить их под мышкой, не смог, взял в зубы и продолжил поиски. На развороченную голову ямщика слетел с ветки ком снега.
Фот, сквозь зажатые в зубах пакеты, сказал Исилай, извлекая из вороха два конверта. Петербург.
Слава Аллаху, Селим опустился на корточки поблизости и, взяв один из конвертов, осторожно вскрыл его кончиком ножа. Нет, кажется, не то. Это какой-то он всмотрелся в мелкие, как муравьиная цепочка, буквы. Пулькин.
У меня нужное, Исилай сложил всё, выбранное из вороха, в стопку.
Пушкин, поправился Селим.
Дай-ка, Исилай пробежал глазами по тексту и выкинул листок. Почерк у отправителя был на редкость неразборчивый, но из того, что удалось прочесть, ясно было: письмо частное, к разведке отношения не имеющее.
Постой, Селим снял с груди покойника упавшее письмо. Попробуй читать через слово и отсчитывать по номеру строки с конца каждого он забормотал, водя пальцем по строкам. Не выходит, чёрт.
Не сквернословь.
Не мешай, погоди. А, всё равно бесполезно перевидавший на своём веку множество шифров, Селим каким-то глубинным нюхом чувствовал, что и в этом письме за набором праздных слов содержится второй, надёжно спрятанный текст, но прочесть его не удавалось.
Исилай потянулся было за письмом, но тут из-за поворота выехала повозка, и послышался далёкий пока ещё крик:
Эй! Нужна помощь?
Возница не мог разглядеть лежащего на обочине ямщика, но, безусловно, заметил стоящий поперек дороги экипаж и людей, склонившихся над чем-то.
Бежим, Исилай толкнул друга в одну сторону, сам же кинулся в другую, перепрыгивая через присыпанные мелким снежком ветки.
Пробежав до середины леса, мысом вклинившегося в озимые поля, он развернулся и побрел напрямик в сторону города, туда, где должен был ждать его Селим, если, конечно, тому удалось скрыться. Впрочем, в способностях Селима к бегу Исилай не сомневался, равно как и в превосходящих логических качествах. Через пару-тройку лет молодая дурь выветрится из головы Селима, и он станет куда более полезен, чем выносливый, рассудительный, но чуточку тугодумный товарищ. Исилай сам понимал это и надеялся, что к тому времени, как война закончится, Селим получит должные награды, а он, Исилай, пожалуй, уйдет на покой.