Оставив занавеску открытой, Фабер развязал свой рундук, и стал раскладывать из него свои вещи. В комнате стояли; небольшое бюро, маленькая тумбочка, стол, старый платяной комод и односпальная кровать. Хейн снял с неё перед уходом всё постельное и положил сверху чистое, вытащив его из верхнего ящика комода.
Но что больше всего удивило Фабера, так это наличие книг, расставленных на трёх настенных стеллажах. То, что прислуге, некогда было бы читать, и хозяин вряд ли бы позаботился о таком досуге для них, оставалось очевидным. Не говоря уже о том, что люди такого уровня не всегда умели читать и писать. Значит, или именно эта комнатка, или весь этот дом, занимали раньше люди, весьма, более высокого социального статуса и образованности, нежели обычная прислуга. Возможно, дом служил уединённым уголком для отдельного от всех, отдыха. Недаром перегородки, разделявшие его внутреннее пространство на комнатушки, выглядели нелепо.
Но Маркусу здесь понравилось.
Будучи в прошлом солдатом, он привык, куда к более спартанским условиям, и отдельная маленькая собственная комнатка в тёплом и уютном домике, его вполне устаивала.
Просмотрев несколько книг, он подошёл к бюро. В таких, хозяева обычно хранят документы и деньги. Интересно, что находится в этом? Но сколько Маркус не пытался открыть его резную дверцу, она не поддалась. Находящиеся в столе ящики так же оказались заперты. В конце концов, будучи не особо любопытным и понимая, что ломать чужую мебель всё равно нельзя, он оставил все свои попытки проникнуть в бюро и занялся раскладкой одежды в комод. Разложив все вещи и сев на кровать, он облокотился на стену и закрыл глаза. Дальняя дорога, недавний сытый обед и тёплая обстановка склонили его ко сну.
Засыпая, он мысленно пронёсся по своему нелёгкому пути; от Блюхера, до Вюрцбурга. Сколько же всего произошло с тех пор, сколько раз он думал, что определился с выбором, пока судьба вновь не заставляла его двигаться дальше. Он уже и не смог бы вспомнить начало своего пути. Его воспоминания о войне почему-то всегда заканчивались на одном и том же месте.
Темно. Холодно. Он пробирается через какие-то кусты и слышит позади себя пушечную артиллерию. Кто-то идёт сзади; при этом тяжело дышит ему в затылок и натужно кряхтит.
Мы ни за что не выберемся из этой чёртовой деревушки, прохрипел этот, кто-то. Мы все здесь погибнет под шквальным огнём французской артиллерии. Кажется, наши союзники специально нас бросили здесь подыхать.
Поменьше причитай и иди вперёд, послышался ещё чей-то голос, но уже со стороны.
Смотрите, там дом! выкрикнул из соседних кустов, кто-то другой.
И действительно, присмотревшись, Маркус заметил мелькающий между молодых деревьев огонёк. С трудом передвигая ноги в вязкой жиже, он, наконец, ступил на спасительный сухой островок. Отсюда стало хорошо видно небольшой рубленый дом.
Странно, кто это поселился тут на отшибе Вахау? высказал удивление один из идущих за Маркусом. Или бригадир не счёл нужным нас предупредить, или разведка ему не доложила?
Да какая разница, тяжело дыша, сказал другой. Главное, что здесь можно будет переночевать, а может быть даже и поесть перед сном.
Очнись, откуда бедные крестьяне возьмут еды на четверых человек. Хуже того, там могут и вовсе оказаться французы на постое.
Нужно это проверить, сказал, первый. Маркус, ты у нас самый опытный, проберись осторожно к дому и разведай, кто там живёт, обратился он к Фаберу.
Молодой человек вздохнул, вытер грязным рукавом лицо, и, сняв с плеча ружьё, зашагал, пригнувшись, к дому.
Состоя и сражаясь в войсках седьмой коалиции, он знал своё место, и был одет, обут, сыт. За тем туда и подался из своей маленькой деревушки, расположенной на окраине Пруссии. Да, денег он заработал. Но совсем немного, и даже не половину того, чего ожидал, и что ему обещали. На покупку своего дома всё равно не хватало. Тем более пришлось сильно растратиться на путешествие.
Ты нужен Родине, только пока молодой, и пока ты готов ей служить, а потом про тебя забывают, и ты уже не в силах что-либо изменить. Многие сложили свои головы на полях сражений только потому, что погнались за удачей, деньгами и славой. Это потом ты понимаешь, что вся слава достаётся лишь командирам, не обагрившим в большинстве своём даже сабли кровью, удача отвернулась от тебя, так как, состарившись или сильно повзрослев, ты уже ни кому не нужен кроме себя, потому что так и не успел завести семью. Денег слишком мало для того, чтобы забыть о работе, на которую ты уже не способен в силу своих ран и опять-же возраста. И вот, пройдя весь этот нелёгкий путь, прошлое становится твоим единственным счастьем, а светлое будущее, превращается в нечто эфемерное, недостижимое.
Фабер даже не заметил, как наступил вечер. Открыв глаза из-за стука в дверь, он обнаружил себя в кромешной темноте. «Тьфу, опять заспал собственный сон». Хотя между мучающими его уже давно видениями он ни как не мог провести черту; то ли они действительно были его снами, то ли обычными воспоминаниями, он иногда этого и сам не понимал.
Стучавший в дверь, оказался управдомом Хейном. Он пришёл специально за Фабером, чтобы отвести его к хозяину, пожелавшему увидеть своего нового привратника.
Маркусу даже не пришлось одеваться, потому что он так и заснул в своём пальто.
На улице, после тёплого дома, было зябко и ветрено. Маркус поднял воротник своего пальто и пошёл за управляющим, разгребая ногами огромные кучи опавших листьев. В особняк они зашли, через парадный вход. Пройдя большой вестибюль, и войдя в гостиную, Фабер увидел своего будущего хозяина.
Доктор Штанц стоял у камина и что-то говорил лакею на итальянском языке. Обернувшись и посмотрев на Фабера, он вдруг удивлённо искривил правую бровь.
Добрый вечер. Рад принять вас к себе на службу, сказал он, обращаясь к Маркусу. Вы, я вижу, человек в прошлом, военный, а значит дисциплинированный: люблю таких. Как ваше имя?
Маркус Фабер, представился тот, не снимая шляпы.
Но доктор, казалось, не обратил на это ни какого внимания. Он так внимательно разглядывал лицо мужчины, словно пытался вспомнить, где же мог его видеть, что даже не заметил этого незначительного несоблюдения этикета.
Где же вы служили, милейший Фабер? спросил доктор, как-то хитро прищурив один глаз.
В войсках шестой и седьмой коалиции, ответил Маркус, немного смущённый тем, как на него смотрит его будущий работодатель.
Прекрасно, сказал, доктор. Мы с вами почти сослуживцы. Я служил военным лекарем в первую компанию, а затем, волею судьбы попал в шестую и участвовал в походе тринадцатого года. Быть может, мы даже встречались; случайно конечно. Меня зовут Хенрик Штанц, представившись, доктор подошёл к Фаберу и протянул ему для рукопожатия, свою руку.
Вот только теперь Маркус снял свою шляпу и крепко пожал руку доктора. Стоявший рядом Хейн, был ошарашен. Он даже заволновался, не расположился ли к своему новому работнику, доктор, больше, чем к нему. Ведь тогда место, занимаемое им, грозило достаться этому бывшему сослуживцу. Где это видано: хозяин, подал руку своему слуге.
Но Штанц не стал утомлять себя и своего нового работника разговорами, он лишь пожелал ему удачи, и обещал кормить и давать кров в своём доме, сколько угодно, назначив при этом приличное жалование.
Ведь у вас, наверное, уже ни чего и не осталось от вашего последнего заработка? спросил он, Фабера.
Осталось, но совсем чуть-чуть, ответил честно мужчина.
Маркус вёл себя сдержанно, не выказывая лести или лизоблюдства. Он даже ни разу не поклонился, в знак благодарности, что выдавало в нём гордого, но не лишённого достоинства и чести человека.
В общем, доктору Штанцу, даже очень понравился его новый привратник. За любую дополнительную, тяжёлую работу, он обещал ему отдельно доплачивать.
Во время их разговора в гостиную вошёл какой-то безобразный карлик, появившийся, словно ниоткуда. Фабер даже поморщился от отвращения, увидев этого человека. Доктор отвернулся и моментально переключил всё своё внимание на него, показав тем самым, что их беседа с Маркусом окончена.
Хейн, дотронулся до рукава Фабера, и потянул его к выходу. Когда они миновали холл и подошли к входным дверям, Фабер услышал на шикарной мраморной лестнице, ведущей на второй этаж, чьи-то шаги. Задержавшись на секунду, он обернулся.
По ступенькам лестницы, медленно и чванно, спускалась женщина. Она была одета в нежно голубое атласное платье свободного покроя, прекрасно подчёркивающее все её достоинства; её идеальную фигуру, рост, статность и пышный полуоткрытый бюст. Волосы красавицы волнистым чёрным каскадом спадали на узкие, чувственные плечи. Глаза, огромные и широко расставленные, прожигали его своим внутренним огнём. Ярко алые, пухлые губы, невольно манили к бесконечному поцелую.
Взгляды спускающейся женщины и Маркуса на мгновение пересеклись, и этого стало достаточно, чтобы Фабер потерял все те ценности, кроме чести, которыми дорожил до сих пор. Секунда, которую они смотрели друг на друга, показалась ему вечностью.
Заворожённый такой красотой, Маркус встал посреди вестибюля, как вкопанный. Однако лёгкий, но резкий толчок в спину, заставил его быстро прийти в себя и переступить порог дома. Управляющий был просто ошарашен тем непристойным взглядом своего нового подчинённого, которым он позволил себе смотреть на хозяйку дома.
Выйдя на улицу, Фабер раскрыл широко рот, чтобы вдохнуть как можно больше холодного свежего воздуха, которым безуспешно попытался потушить возникший в груди пожар. Сердце мужчины продолжало учащённо биться, кислорода лёгким катастрофически не хватало, а перед глазами по-прежнему стоял образ прекрасной незнакомки.
И тогда Фабер понял, что влюбился, безнадёжно и, к сожалению навсегда.
10 глава
Вступив в должность привратника, Маркус Фабер начал исполнять не только свои прямые обязанности, но и стал выполнять всю ту работу, которой до него занимался управляющий Хейно Грин. Через день он ездил за дровами в ближайший лес, где теперь понял, почему хозяин так расточительно относился к этому топливу, ведь сухостоя и поваленных осенними ветрами деревьев в ближайших рощах хватило бы, чтобы пережить не одну зиму. Хворост и чурки, Маркус заносил, потом в подвал левого крыла дома, туда, куда ему указал Грин, и откуда их затем забирал лакей итальянец.
Ещё он периодически очищал дорожки парка от ворохов опадающих листьев, которые собирал в кучи, а после сжигал. Набирал воду в колодце. Разгружал приезжающую раз в неделю повозку с продуктами. Топил по вечерам в доме для прислуги камин.
Маркус даже не задумывался, нравится ли ему эта работа, или нет. По крайней мере, он не валился с ног от усталости к исходу каждого дня, а проводил тёмные осенние вечера за чтением книг, которыми были заставлены несколько полок в его комнате, правда, перед этим он плотно закрывал окна шторами, чтобы не получить случайный нагоняй за растрату лампадного масла. Хотя, судя по тому, как его хозяин, доктор Штанц, жил, денег у него на это хватало.
Однако было у герр Штанца три странности, которые Фабер за три недели службы у доктора успел выявить и которые его, очень смущали.
Первой странностью было то, что когда в доме появлялись пациенты, они никогда подолгу не задерживались. Штанц всех выпроваживал ещё до девяти часов вечера. Да и вообще, несмотря на кажущуюся открытость, доктор вёл всё-таки больше затворнический образ жизни. Не было у него верных друзей, которые посещали бы его в любое время и с которыми, он проводил бы дни и ночи напролёт. По крайней мере, за три недели службы у доктора, Фабер таковых ни разу не видел.
До службы у Штанца, Маркус почему-то думал, что состоятельные люди живут совсем иначе. Он предполагал, что у них всё время праздники и приёмы, толпы гостей и выезды на охоту. К тому же по субботам и воскресеньям, ни доктор, ни его жена, ни разу ни ездили в церковь, что Маркусу тоже казалось весьма противоестественным. Хотя сам он и не отличался особой набожностью.
Вторая странность доктора Штанца состояла в том, что он всех пациентов принимал в одной из комнат своего дома. Маркус сам не раз видел этих пациентов через окно, остававшееся единственным в огромном особняке не зашторенным. Остальные окна, всегда почему-то были наглухо закрыты портьерами из самой плотной, не пропускающей ни какого света, материи. А между тем он несколько раз помогал Хейно выгружать с повозок какие-то огромные столы и громоздкие приспособления, называемые медицинским оборудованием, которое они почему-то относили не в комнату для приёма пациентов, а к железным дверям самой отдалённой и закрытой части подвала дома. Доступ за эти двери имел только личный слуга доктора; мерзкий карлик, обладающий невероятной силой.
Выводы про его силу Фабер сделал тогда, когда заметил что после приказа хозяина оставлять всё привезённое оборудование лишь у железных дверей, потом не находил его там. Оборудование волшебным образом исчезало, освобождая место для новых партий. А ведь занести всё это одному, было практически нереально. И как карлику удавалось перенести столь тяжёлые вещи за таинственную железную дверь оставалось загадкой. Разве что, хозяин сам ему помогал в этом.
Вот у Маркуса и возник вопрос, для чего всё это оборудование скупалось, делалось и свозилось, если доктор не использовал его на своих пациентах и не водил их ни в какие подвалы, а принимал прямо у себя дома.
Однажды, задав подобный вопрос управляющему, он получил вот такой ответ: «Герр Штанц занимается научной работой у себя в подвалах, где оборудовал для этого специальную лабораторию. Он там проводит опыты, создавая снадобья для лечения своих пациентов. А вообще, не стоит лезть не в своё дело. Однажды, желая помочь хозяину, именно такой совет я от него и получил».
Больше Фабер вопросов не задавал, а после разговора с Грином, уже никогда не привлекался ни к каким погрузочно-разгрузочным работам.
Последняя же и особенно волнующая Фабера странность, связанная, так или иначе, с доктором, относилась к его жене, Аннабелле. Той самой женщине, в которую он до беспамятства влюбился с первого взгляда.
Мало того, что он стал грезить её образом, который видел с близкого расстояния лишь раз, так ещё и начал следить за ней во время её ежевечерних прогулок.
Дело в том, что супруга доктора любила прогуливаться в одиночестве по парковым, узким тропинкам в тёмное время суток. И никогда, сколько бы он не следил за домом, он не видел её выходящей из него днём. Эта странность стала походить на аномалию, и именно она больше всего волновала Фабера.
Увидев однажды из окна своей комнаты прогуливающуюся по ночному парку женщину, Фабер бросился на улицу и, прячась за деревьями, приблизился к ней. По статному стану и плывущей походке, он сразу узнал в ней свою возлюбленную.
С тех пор он всегда выходил в одно и то же время, (а было это обычно около одиннадцати часов вечера) в парк, и сопровождал красавицу незаметной тенью везде, куда бы она ни пошла. Он не мог рассмотреть её лица при ночном сумраке и лунном свете, но его сердце начинало биться быстрей, а голову окутывал какой-то дурман, если девушка была где-то рядом. Ведь даже днём, когда он проходил мимо особняка, те же сердечные ритмы сразу заметно учащались, и он тогда понимал, что она совсем близко, стоит ему протянуть руку. Маркус не знал, как объяснить это странное влечение к замужней женщине; хоть каждый вечер и клялся, что больше не будет выходить и преследовать её. Но подходило время её прогулки, и он снова забывал об этих обещаниях и клятвах, и о том, что она принадлежит другому человеку. Словно влюблённый мальчишка, он следовал за ней по пятам и пронизывал сквозь кусты своим взглядом. Эта женщина казалась ему идеалом. Она пленила его.
Иногда, выходя на открытое пространство, красавица оборачивалась и смотрела именно туда, где прятался Маркус, и тогда его сердце замирало от страха. Однажды Маркусу даже показалось, что она посмотрела ему прямо в глаза, хотя он и понимал, что в такой кромешной темноте это, конечно же, невозможно.
А когда ночное небо бывало ясным, и не прикрытые кронами оголённых деревьев тропинки заливал лунный свет, Фаберу чудилось, что его возлюбленная превращается в настоящую фею, парящую над землёй. Настолько плавно и быстро, совершенно не двигая корпусом, плыла она по парковым аллеям, обратив своё лицо к лунному диску. Словно наслаждаясь его холодными, серебряными лучами и скользя по ним, как по струнам лютни.
Да Маркус и сам, в такие моменты ощущал в себе какие-то перемены. Он тоже словно парил над землёй, двигаясь за девушкой повсюду, и не замечая никаких преград. Куда девались стволы деревьев, ямы, буераки? Все эти препятствия словно исчезали из-под его ног.