Володя, чувствуется, что ты не француз, усмехнулась Наташа, пробуя вино. Божоле будет позже, в конце ноября. Это мерло.
Я сделал виноватое лицо. Что поделать, если божолеединственное вино, о котором я слышал. Вроде, из красных еще есть кабарне. Или оно каберне? И здесь у меня в голове что-то щелкнуло. Какая связь между каберне и словами Чичерина? Но до меня дошлочто же меня смущало. Подарив Наталье ответную усмешку, сказал:
Натали, а ты тоже не француженка, хотя и выглядишь, словно истинная парижанка.
Эх, Володька, я настолько не француженка, что меня это совершенно перестало волновать.
Ну-ну многозначительно сказал я. Не парижанка и не петербурженка. Хм
Наталья Андреевна смаковала вино, с любопытством поглядывая на меня, а я, дожидаясь, пока гарсон принесет кофе, помалкивал и только поглядывал на невесту, пытаясь изобразить загадочный взгляд. Кажется, подействовало.
Не томи, не выдержала Наташа. Мне же интересно, какую бяку ты обо мне узнал? Чем Георгий Васильевич тебя порадовал?
Сейчас, кивнул я, вспоминая, как будет по-французски сахар, но так и не вспомнил. Значит опять придется пить кофе без сахара. Глядишь, привыкать начну. Нет, дорогая, ты сама не осознаешь, насколько ты не француженка, да и не русская.
Володя, я в тебя сейчас чем-нибудь запущу! пообещала славящаяся выдержкой большевичка с дореволюционным стажем. Чичерин тебе про моего бывшего мужа что-то наплел, да про мою несчастную жизнь, про бедных родителей?
Мужэто ерунда, буду считать, что ты никогда не была замужем, отмахнулся я. Время появится, я его где-нибудь закопаю, вот и все. Меня другое заинтересовало. Смотриу парижанок не принято скрывать свой возраст, так? У русских женщин, напротив. Либо они скрывают, либо занижают. Как там говорят? Между моим возрастом и возрастом моей дочери должно быть не меньше двух лет. И есть только одна уникальная женщина, которая завышает собственный возрастэто ты. Наташка, я уже говорил, что мне все равно, сколько тебе лет, но любопытно, почему ты себя так состарила? Тебе же не тридцать восемь, как должно быть, а тридцать три.
Нехитрую операцию по количеству прожитых лет Натальи я провел, сидя в кабинете у Чичерина. Георгий Васильевич упомянул о ее возрасте, и я задумался. В восемнадцатом, когда мы с ней трудились в провинциальной газете, ей исполнилось тридцать шесть. По крайней мере, по ее собственным словам. Но народный комиссар сказал, что Наташе было двадцать, когда ее отправили в ссылку в девятьсот седьмом году. Сколько будет, если к двадцати прибавить тринадцать, даже я сосчитаю.
Я не говорила про тридцать восемь, а говорила про тридцать шесть, возмутилась Наталья.
Тридцать шесть тебе было в Череповце, два года назад.
Мало ли что я говорила два года назад, пожала плечами Наташа. Могла и забыть.
Товарищ Наталья, прекратите врать своему мужу.
Ладно, Вовка, не сердись, улыбнулась Наташа.
Удивительно, но когда Полина-Капитолина называла меня Вовкой (а у нее получалосьВоука) меня это коробило, а когда так называет Наташа, то вроде бы и приятно. Хм
Сердиться не стану, но как домой придем, накажу тебя по всей строгости революционных законов, пригрозил я.
Ой, я уже боюсь Ладно, как на духу. Мне тридцать два. А состарила Да всё просто. Решила, если скажу, что мне тридцать шесть, это солиднее. Думала, раз провинция, то все должны быть солидными и старыми. Тридцатьдля главного редактора газеты несерьезно. Я даже какой-то пиджак купила, чтобы выглядеть как женщина не обращающая внимание на одежду. Вон, как Надежда Константиновна. Ходит в мужских ботинках, на три размера больше, в старом пальто, чтобы не создавать из одежды культ. Смешно, да?
Смешно, кивнул я. А почему потом не сказала?
Потом уже страшно стало. Думала, решишь, что кокетничаю.
Эх, хоть и большевичка, но все равно, Евина дочка. М-да, тридцать два. И разница в возрасте у нас теперь десять лет. Или все-таки двадцать, если с моей высоты глядеть? Так, а сколько же лет ей стукнуло в тысяча девятьсот третьем году?
Подожди, получается, что в РКП (б) тебя приняли в пятнадцать лет?
Володенька, она тогда называлась не РКП (б), а Российская социал-демократическая рабочая партия, наставительно подняла пальчик моя невеста.
Нет, ты не уходи от ответа. Как же тебя в пятнадцать лет в партию приняли? Сейчас бы ты в комсомолках ходила.
Так то сейчас, хмыкнула Наташа, допивая вино.
Тотчас же подскочил гарсон, чтобы снова наполнить бокал.
Только не говори, что участвовала во втором съезде РСДРП, сказал я, прикидывая, не напьется ли моя невеста? Вон, уже второй бокал приканчивает. Хотя, говорят, французское вино не слишком крепкое.
А еще я подумал, что плохо изучил биографию той Натальи. Почему я не обратил внимание на дату вступления в партию и год рождения? Но про второй съезд РСДРП там не сказано, я бы запомнил.
Нет, второй съезд проходил в Лондоне, а мы тогда жили в Санкт-Петербурге. А почему приняли? Ну, если честно, то наврала, вздохнула Наташа. Сказала, что мне уже восемнадцать. Потом, разумеется, все открылось, но выгонять не стали, посмеялись и выговор объявили. Правда, с тех у молодежи стали требовать метрику о рождении.
Нет, все равно. Соврала, а они поверили? Ты же пигалица была.
Ну и что? Зато мой папа был знаком со членами ЦКс Красиным, с Гусаровым. Красин даже жил у нас в доме, хотя официально ему было запрещено появляться в столице. Я их сызмальства знаю, помогала, чем могла. Листовки распространяла, агитировала. Смешно, наверное, когда гимназистка агитирует и программу минимум цитирует. Я даже Серова пыталась наставить на путь истинный, о свержении самодержавия толковала, когда он мой портрет писал.
А что Серов? заинтересовался я.
А он просто задумчиво посмотрел на меня и сказал: «Наташенька, если не перестанете болтать, я назову ваш портрет Гимназистка с открытым ртом!»Я испугалась и перестала болтать.
Здорово! восхитился я.
А в девятьсот шестом я помогала Федору Васильевичу Гусарову организовывать восстание в Кронштадте. Как сейчас понимаю, с высоты своих лет, особой помощи от меня и не было, но делала все, что могла. Даже раны перевязывала. Потом в тюрьму угодила, потом в ссылку. Федор Васильевич за это восемь лет каторги получил. Меня пожалели по молодости, да по дурости. Зато в тюрьме с интересными людьми познакомилась. Так что в партию меня приняли по знакомству.
Да, Наталья Андреевна, протянул я. Интересные у тебя знакомые. Кого-то по знакомству на теплое местечко устраивают, а тебя то в тюрьму, то в ссылку.
Что же поделать? вздохнула Наташа. Лукаво посмотрев на меня, спросила. А нам не пора домой? Хозяйка, небось, ужин приготовила.
После завтрака я уже околачивался около «Виолетты». Дорофей Данилович выглядел мрачным, поминутно зевал прикрывая рот ладонью, демонстрируя сбитые костяшки правой руки.
Живой хоть, несчастный-то? поинтересовался я.
Ты это о чем? опять зевнул Данилыч.
Да о том, о кого ты руку расшиб, усмехнулся я, кивая на сбитые места.
А, это, равнодушно хмыкнул швейцар. Это я своему соседу вразумление делал. Повадился, понимаете ли, деньги не отдавать вовремя. Ладно один раз задолжал, два, а то уже три. Я своей Ивонне говорюесли не платит, так и не работай. А онамол, так уж и быть, в третий раз схожу, если не заплатит, то больше ни-ни. Конкуренция, видите ли, большая. Раньше-то у нее свой кот был, но его прирезали, мы с Ивонной и поженились. Она мне давно говоритмол, бросай работу, а не то перед подругами стыдноесть муж, а он швейцаром работает. Неужели, дескать, не прокормлю? Но у меня собственная гордость есть. Я что, кот какой, чтобы у жены на шее сидеть? Но если не платят, могу и разобраться. Сходил, разобрался, малость поучил, деньги с него взял за три раза, да еще процент. Отлежится, парень крепкий.
А чем сутенер от кота отличается? поинтересовался я.
Кот, это который дома сидит, а на него девка работает. Сутенер же за девками следит, чтобы не обижали, деньги платили. У него их штук пять, а то и десять, с каждой долю имеет, даже с тех, кто на котов работает. Ивонну мою не трогают, знают, что у меня с руки разделка простая, но и мне девок нельзя набирать. Ивонна моя жена, тут я могу за нее заступиться.
Вслух я ничего говорить не стал, а то, что подумал, оставлю при себе. Что же, везде свои нравы. Если отставного атлета устраивает, что его женой пользуются, как хотят, это его дело, а не мое. А то, что мне стало противно, мои проблемы.
Да, Сева, ты уж меня прости, повинился Данилыч.
А за что? насторожился я.
Вишь, еще до того, как дипломат твой на службу ушел, сюда ажан пришел. Переодетый, но ажанов здесь в коричневое пальто обряжают, ботинки армейские, кепи. Я же на них насмотрелся, за четыре-то года, отличаю. Это как наших филеров в гороховое пальто. Тоже стал спрашивать о Скородумове, дескатьне видел ли я чего подозрительного? Может, люди какие, машины? Не следил ли кто-нибудь за русским? Ну, я ему про тот автомобиль рассказал. Сева, это плохо?
Да ладно, почему плохо? Рассказал и рассказал. Секрета здесь нет, за секретность я бы тебе не тридцать франков, а все сто заплатил, хмыкнул я, лихорадочно размышляяпочему полиция появилась после моего разговора с Чичериным? Явно прослеживается связь. Если так, то у нашего народного комиссара есть свои «подвязки» в сюрте. Забавно, что у полиции и у меня один источник информации. А еще я сегодня получил от швейцара очень важную информацию. Пригодится.
Так чего, как обычно, пять франков? повеселел швейцар.
Даже десять, расщедрился я. Передав две бело-зеленые бумажки, тихонько спросил:А скажи-ка, Дорофей Данилович, во сколько мне обойдется, если я тихонечко осмотрю номер нашего земляка? В сорок франков уложусь или больше?
Дорофей Данилович не стал отнекиваться, посылать меня лесом, блюдя тайну проживания постояльца, а свистнул сквозь щербатые зубы:
Сорок? Севка, да ты смеешься, что ли? Сотня. И то, если там ничего не тронешь и не вынесешь. И деньги вперед.
Данилыч, побойся бога. Откуда сто?
Ну, ты сам посуди. Мне денежку надо? Надо. Жаку, портье, тоже на лапу надо. Горничнойне помню, как зовут, она у нас новая, вроде Магда, тоже дай, чтобы не заорала. Теперь и прикиньЖаку пятьдесят, мне тридцать, да девке двадцать.
Справедливо, согласился я, прикидывая, сколько у меня осталось денег? Получалось, что сотня и еще десять франков и это все мои средства, выданные наркомом на оперативные расходы. Ладно, я у товарища Чичерина еще возьму. Сотню я заплачу, но уговор такойполовину сейчас, а половину потом. Договорились?
Не, всегда деньги вперед платят. Сева, ты же не первый у нас такой. И мужья бывали, своих блядей выискивали, и сыщики частные. И все вперед платили.
Дорофей Данилович, если и приходили, то французы. Всегда отмажутсямол, случайно зашел. А я как отмазываться стану, если что? Я ж русский, твой соотечественник. Сам посуди, где гарантия, что портье в полицию не позвонит, а меня в номере не запрет? Конечно, потом он долго не проживет, но мне-то в полиции кантоваться всю ночь придется. Оно мне надо? Без денег и в полиции кисло, а так, с франками, как-нибудь протяну ночку. Давай, пятьдесят сейчас, пятьдесят потом. Все честно. Я тебя хоть раз обманул?
Я говорил только о портье, но Демидыч все понял правильно. Дядька он здоровый, шею мне может запросто сломать, но Задумчиво почесав затылок, пошел договариваться. Выйдя через пять минут, протянул руку.
Уговорил. Давай пятьдесят. И имей в виду, что номер в присутствии Магды станешь осматривать. Мало ли, еще сопрешь чего.
В номер постояльца меня провела горничнаякрупная белобрысая девица, неторопливая, чем-то похожая на женщину с картины какого-нибудь голландца, либо на корову. Фламандка? По типажу подходит. Оглядевшись по сторонам, открыла дверь запасным ключом, зашла вместе со мной. Вот уж наблюдателей мне точно не нужно. Вытащив десять франков, улыбнулся девице, аккуратно засунул бумажки в вырез платья, нежно погладил, что выпирало, а потом кивнул горничной на коридормол, постой там.
Магда спорить не стала, вышла, прикрыв за собой дверь, сказав только:
Дис минут.
Десять минут очень мало даже для поверхностного обыска. Что ж, значит нужно искать очень быстро. Еще бы мне кто сказал, что искать и где.
А комната в гостинице даже поплоше моей в пансионате. И всей-то радости, что гостиница в центре. Да, комната плохая. Вытянутая, словно пенал, с узким окном, через которое задувает ветер с Сены. Осень, и дует немилосердно.
Кровать. Платяной шкаф. Комод, на котором стоит медный тазик и кувшин. Забавно, но и в моей комнате стояли такие же и тазик, и кувшин. Словно патроны из одной обоймы. Холодная батарея парового отопления, а за ней ничего нет кроме прошлогодней паутины. Паук как улика не подойдет, дохлые мухитем более. Так, загляну-ка я в платяной шкаф. Ага, вот уже и есть первый уловчуть в глубине, укрытый штанами и плащом, спрятался саквояж. Новенький, не из дорогих, не больше десяти франков, но этого саквояжа у товарища Скородумова не было. Только чемодан. Впрочем, чемодан и сейчас есть, стоит на шкафу. Старый, заслуженный. Пусто и тут, и там. А штаны и плащ новые, приобретенные в Париже. Тоже зарубочка в памяти. Так, быстренько проверить карманы плаща и штанов. Ага, а в них лежат скомканные и кое-где драненькие бумажки, словно вынутые из мусорной корзинки. Смотреть будем позже, но интересно. Я же давал инструкциис собой нельзя выносить ни единой бумажки, а в идеале, товарищи дипломаты, вы должны сжигать все свои черновики. Проверял ведь я их. Жвакали, молкакие секретности на ровном месте? Это же использованные листы, их только в клозете использовать. Да, бухтеть бухтели, но пока я сидел над душой, они бумаги и сжигали, и рвали в меленькую лапшу, а без меня могли службу и завалить. Беда с дипломатами. Могут понаделать делов и без злого умысла, а уж с умыслом-то
В комоде немного белья, нужно слегка его пошурудить, но тоже ничего. Зато в верхнем ящике бритва, зубная щетка и прочее, все новое. «Жилет»штука недешевая, франков тридцать. Подарок? Коробка с зубным порошком. Проверить? Ладно, не стану. Если бы я искал бриллианты, то посмотрел бы и там. Так, а куда бы я спрятал что-нибудь интересное, чтобы не зацепился чужой взгляд? В постель? Но горничная будет менять белье. Судя по обстановке, это делается не каждый день, но лучше не рисковать. Так, а чем же мне понравился тазик и кувшин, кроме тяжести? В своем пансионате я сам отправлялся с ними на кухню за теплой водой. Значит, предметы гигиены стоят на видном месте, но никто их не трогает. Если у человека фамилия Скородумов, он должен и думать, и много читать.
Сдвинув тазик, я обнаружил под ним то, чего не должно быть у простого советского дипломатадовольно пухлый конверт с деньгами. Франки. Примерно тысяч на десять, но посчитаю потом. Значит, их я беру с собой, а то, что не озаботился понятыми или фотофиксацией доказательствапростите, так получилось. Я ведь и санкцией на обыск не озаботился, виноват.
Выходя из номера, кивнул девице. По моим внутренним часам, в десять минут уложился. Сделав вид, что не заметил портье, вышел и подошел к швейцару.
Сева, имей в виду, если что спер, то я тебе не только руки, но и спину сломаю, дружелюбно сказал мне швейцар. Спер?
Не оправдываясь и не вдаваясь в объяснения, я сказал:
Данилыч, скажи портье, что если наш дипломат обнаружит какую пропажу или ему покажется, что у него что-то пропало, пусть его за руку хватает, тащит в полицию. Или к телефону, полицию вызывать.
В полицию? недоверчиво переспросил отставной циркач.
Ну да, а куда же еще? У вас приличная гостиница, воров не бывает, а если кто и залез в номер, то непременно нужно в полицию сообщить. А заодно и в посольство, товарищу Чичерину, чтобы был в курсе кражи.
Ну, скажу про полицию, а что дальше?
А что будет дальше, улыбнулся я, посмотришь, послушаешь, а потом мне расскажешь.
Глава седьмая. Граф Комаровский
Выслушав мой отчет, Чичерин осмотрел рваные бумажки, брезгливо их потрогал, потыкал мизинчиком.
Ничего важного. Обрывок черновика о предоставлении нашей делегации свободного выезда с территории Франции, а еще наброски о предоставлении помещения для советского торгового представительства.
Ничего важного? усмехнулся я.
Да, действительно, потер лоб Георгий Васильевич. Теперь финны знают, что Франция готова принять наших торгпредов Видимо, я сделал некоторые заметки, а потом выбросил в корзину.