Миа завернула младенца в палантин и быстро вышла из комнаты.
Услышав радиосигнал от Лали, Гейт побежал в их тайное место на бревнах, недалеко от дамбы. Девочка сидела, обхватив ноги руками, уткнувшись лицом в цветную хлопковую юбку.
Ты плачешь?
Лали посмотрела на севшего рядом юношу.
Что случилось?
Меня выгнал с урока учитель истории, ответила она, ковыряя шершавую коросту на правом колене. И сказал, что однажды я убью своих родителей. Ее голос сорвался, и она зарыдала, закрыв лицо ладонями.
Почему?
Моя бабушка заболела. Она живет в другом городе, в Z, а нас не выпускают к ней. Я сказала учителю, что мы живем как в клетках, словно заключенные, без права покидать город, даже к родственникам нельзя съездить. Учитель начал кричать, что из-за таких, как я, Конфедерация обязана соблюдать режим, иначе мы все разрушим, и вновь начнется война. А так как я еще несовершеннолетняя, то отвечать за меня будут мои родители. И если я буду и дальше так думать, то это предательство, и всю нашу семью убьют. И правильно сделают. И девочка вновь заплакала.
Он не имел права так говорить! Гейт вскочил с места, яростно отбрасывая ногой валяющиеся на земле палки. Ты просто ребенок, который скучает и переживает за бабушку. Причем тут предательство?
Нам не разрешают поехать в Z. Только мама поедет, она договорилась с Командором, а мы с отцом останемся здесь. Может быть, я никогда ее больше не увижу.
Бабушку?
И маму тоже. Ее могут не пустить домой обратно, если она задержится там надолго. Ты же знаешь, так часто происходит: Командор скажет, что слишком много времени она провела за городом, что ее преданность нарушена, и ей больше нельзя доверять. И все.
Да, я слышал о таком. Не волнуйся, все будет хорошо. Только не ругайся больше с учителем, а то и тебя отправят куда подальше. А тымой лучший друг. Гейт приобнял девочку за плечи и почувствовал, как ее дыхание стало успокаиваться. Больше не было сотрясений и всхлипов, лишь иногда она смахивала со щеки слезинки.
От волос Лали пахло свежим хлебом и ванилью. Гейт давно не чувствовал этот ароматс тех пор, как два года назад его родители погибли во взорвавшемся в небе вертолете, он жил один. Гейт закрыл глаза и вспомнил о матери, о том, как ребенком был окружен ее заботой.
Когда я вырасту, у меня не будет детей, едва слышно сказала Лали.
Почему? Гейт нехотя открыл глаза.
Не хочу, чтобы они жили как в тюрьме, как мы живем сейчас.
Тебе еще рано об этом думать. Тебе всего двенадцать лет. Все изменится, когда ты повзрослеешь.
А ты что думаешь?
Я не знаю, пожал плечами Гейт, я не думал об этом. Мой отец говорил, когда я стану военным, я пойму, как все устроено изнутри службы, узнаю, какое благо для нас делает Командор. Благодаря Конфедерации мы живем без войн, в мире, она защищает нас.
От кого?
От внешних врагов.
Может быть, их и нет вовсевнешних врагов. Ну, или их не так много, чтобы каждый день сидеть за забором.
Может быть А кем ты будешь работать, когда вырастешь?
Мама хочет, чтобы я пошла работать в госпиталь. А я тоже хочу стать военной, чтобы, как ты говоришь, посмотреть изнутри.
Вот было бы здорово вместе служить в Департаменте! Я смогу тебе доверять, а ты мне.
Да, было бы здорово!
Гейт вышел из заброшенного квартала и пошел к дому. Спускающиеся сумерки укрывали его от любопытных прохожих. Лишь иногда на пути встречались военные, которые мимолетно касались пальцами кепи, приветствуя его, и спешили дальше. Гейт не торопился. Казалось, в его сознании дал знать о себе огромный шрам, который не беспокоил его многие годы, а теперь вновь стал кровоточить.
Мог ли он помочь этой женщине и ее ребенку?
Будут ли они, выбравшись из города, жить лучшей жизнью на свободе, чем все остальные, подчиняющиеся строгим законам Конфедерации?
Хочет ли он встретиться с общиной и ее руководителем?
Может быть, ему стоит арестовать их?
Ему наверняка дадут премию за поимку предателей и предотвращение бунта. Вместе с Лали он сможет съездить куда-нибудь в отпуск.
А сможет ли?
Смогут ли они когда-нибудь выбраться из этого города и жить спокойной размеренной жизнью?
Будет ли она любить его, если он выдаст эту общину правительству?
Конечно, нет!
Сможет ли она доверять ему после этого, жить с ним рядом, смотреть ему в глаза?
Выдать ихстало равнозначным потерять навсегда жену, единственного человека, которого он любил.
А чего он сам хочет, кроме любви Лали?
Хочет ли он расстрелять всех этих людей в общине, сколько бы их ни было?
Сможет ли он убить этого младенца и его мать?
Он уже знал ответ на этот вопрос. Он никогда не смог бы пойти на это.
Лали услышала стук дверного замка и выбежала в коридор. Она бросилась к нему навстречу, жадно хватая его коротко остриженную голову руками:
Я думала, что больше никогда не увижу тебя, понимаешь, никогда!
Гейт обнял жену и вдохнул теплый аромат ее шеи.
Он молча прошел в комнату, закрыл все окна, задернул шторы и сел в дальний угол, не смежный стенами с соседями, чтобы никто не смог его услышать.
Там была женщина с младенцем. Она просит помощи, тихо сказал он.
Я думала, это будет мужчина, голос был мужской.
Я тоже так думал. Говорит, их целая община. Сегодня пришла только она.
Как ее зовут?
Миа. Она хочет, чтобы я помог им выбраться из города.
Лали села на пол рядом с мужем и вопросительно посмотрела на него.
Они хотят, чтобы я удалил из плеча чип, и только после этого они смогут отвести меня в свою общину и рассказать все подробнее.
Я не пущу тебя одного. Я пойду с тобой. Я хочу увидеть этих людей.
По металлическим ноткам в голосе Лали Гейт понял, что никакие его возражения не будут приняты.
Хорошо, выдохнул он, только нужно удалить чипы.
Лали достала свою дорожную аптечку.
Надо же, курсы военных санитаров все-таки пригодились.
Нежно поцеловав Гейта в плечо, она резким движением сделала небольшой надрез скальпелем на его левой лопатке. Мужчина от неожиданности охнул.
Могла бы предупредить, съязвил он.
Было бы больнее, обезболивающего все равно нет. Тонким пинцетом девушка подцепила небольшую зеленую пластинку и вынула ее из-под кожи. Главное не повредить чип. Нам нужно будет вшить его в твой китель, чтобы ты мог ходить на работу, и никто не заметил на радарах твое исчезновение.
Лали прижала кусок марли к порезу, стараясь остановить кровь. Она обработала рану спиртом и заклеила плотным пластырем.
Теперь твоя очередь, окровавленной рукой Лали протянула мужу скальпель и сняла рубашку.
Также быстро, не раздумывая, Гейт сделал надрез, аккуратно вынул из-под кожи жены чип и положил его на другую сторону стола, чтобы не перепутать. Несколько минут супруги молча смотрели на крошечные зеленые пластинки.
Ты же понимаешь, что это значит?
Да, теперь мыпреступники.
38.64.325
В Департаменте визит Гейта в заброшенный сектор прошел незамеченным, никто не задавал неудобных вопросов. Командор Хэнк, как всегда, приветливо поздоровался в ответ, а в конце рабочего дня бросил на стол Гейту толстую папку под названием «Дело Сверчка».
Завтра до обеда нужно покончить с этим. В три часа дня на площади исполнение.
Поймали, наконец, вздохнул Гейт.
Да, вчера днем заварушка была: ходил в центре города, разбрасывал листовки. Совсем обнаглел. Раньше хоть на столбы клеил, засмеялся Хэнк и вышел из кабинета.
Гейт открыл плотную папку, набитую рапортами, фотографиями и листовками. Имя Сверчка было известно всему городу, но никто не видел его в лицо, не знал, кто скрывается за этим прозвищем. Много лет он смущал народ своими каракулями и стихами, которые тут и там вдруг появлялись на стенах домов, столбах, крышах, и даже канализационных люках. Начиналось все с пошлых карикатур на правительство и Конфедерацию, но со временем листовки становились все смелее: разоблачали законы и распоряжения стоящих у власти Командоров, обвиняли в диктатуре и вседозволенности властей, подчеркивали жестокость военного строя и бесправие граждан. И вот спустя десять лет он был пойман. Именно в тот день, когда Гейт встречался с Миа. Это выглядело больше, чем совпадение. Гейт не верил в случайности, как и в удачу.
Может быть, Сверчок просто устал и решил сдаться?
«Это глупо», отбросил он эту мысль.
Гейт вышел из Департамента и пошел к дому. Возле газетного киоска с шумом толпились люди. В городе уже давно никто не читал газет. В них нечего было читать. Никакой посторонней информации не проникало на страницы газетных хроник, никаких новостей из жизни других городов и стран, только доклады об успешных правительственных операциях, нововведениях, законах, вводимых без остановки, каждый новый из которых часто противоречил предыдущему, запутывал все больше. Горожане просто не могли запомнить все ограничения и требования, которые зачастую поражали своей нелепостью.
«Не собираться больше пяти человек в одной квартире» значило в последнем законе, вышедшем неделю назад. В некоторых семьях трое детей, плюс бабушки и дедушки. Родственникам пришлось срочно расселяться по разным коммуналкам, боясь, как бы их не рассадили по разным тюремным камерам.
Толпа у киоска гудела ульем:
Что здесь происходит? громко спросил Капитан, чтобы быть услышанным. Люди резко замолчали и расступились.
«Пойман опасный преступник-рецидивист Сверчок. Завтра в три часа дня на центральной площади города будет оглашен приговор. Желающие присутствовать могут приходить без пропуска» значилось в передовице.
С фотографии на людей смотрел щуплый мужичок лет шестидесяти с впалыми глазами и взъерошенными седыми волосами. Почему-то Гейт всегда представлял его иначе: ровесником или чуть старше себя возрастом, лет сорока, с обычным, ничем не выдающимся лицом, но крепким и упругим телом. Под это описание мог подойти, например, инженер какой-нибудь строительной организации (чтобы иметь выход на чердаки и крыши домов). То, что Сверчок может быть стариком, никак не укладывалось в его голове.
В толпе перешептывались, но при сотруднике Департамента никто не смел высказаться вслух. Многие заочно знали Сверчка, смеялись над его карикатурами и шутками, были согласны с его критическими выпадами и следили за появлением новых листовок, передавая их из рук в руки втайне от правительства.
Капитан посмотрел на молчаливо жавшихся друг к другу горожан и, ничего не сказав, ушел прочь.
После ночи, мучившей его кошмарами, Гейт вошел в Департамент с тяжелой, раскалывающейся головой. Каждый резкий звук отдавал в затылок пронизывающей болью. Взяв со стола папку с делом Сверчка, он спустился в подвал и велел привести мужчину в комнату допроса.
Что-то похожее на чувство вины зудело в душе Гейта, не давало уснуть всю ночь и сейчас нахлынуло с новой силой. Гейт налил стакан воды и открыл папку. Ни слова биографии, ни имен, ни адресов. Лишь копии и оригиналы листовок, и протоколы нескольких допросов якобы его знакомых или случайных людей. Единственная фотография, сделанная при задержании, он успешно скрывался все десять лет. Со страниц досье на Гейта смотрели сотни персонажей, рисованных черным фломастером, среди которых можно было с легкостью узнать Командора Хэнка, вытянувшихся по струнке военных и прислужников, здание Департамента, центральную площадь, силуэт опоясывающей город высокой стеныРубежа. Гейт улыбнулся удачной шутке на одной из листовок и откинулся на спинку стула. В папке не было ничего про этого человека, никаких зацепок и улик, которые могли бы помочь в его поиске и задержании. А ведь он на протяжении стольких лет держал в напряжении весь Департамент. Играл настроением жителей, подкидывая им критические зарисовки и анекдоты про правительство города, а иногда и страны.
Дверь открылась, и в комнату вошел молодой сержант, вталкивая за собой сгорбленного старика.
Гейт удивленно посмотрел на худые, изможденные голодом черты лица. Вживую Сверчок выглядел намного старше и болезненнее, чем на фото.
Мужчина указал задержанному на стул и сам придвинулся ближе:
Имя?
Сверчок.
Имя? повторил Гейт.
Иван Дамиров.
Настоящее?
Вы все равно не сможете проверить, хрипло засмеялся старик. Стоящий рядом сержант резко ударил его по затылку рукояткой пистолета. Сверчок замолчал, сильно ссутулившись и обхватив голову руками.
Гейт поднял ладонь, давая сержанту понять, что его помощь больше не требуется. И тот вышел из комнаты.
Возраст?
Семьдесят два.
Адрес?
17 сектор, дом 5, квартира 124.
У вас остались родственники по этому адресу?
Нет. Я жил один. Кот только, он пожал хрупкими плечами, которые острыми углами выпирали из-под старой серой рубашки.
Почему вчера вы дали себя поймать?
Казалось, Сверчок удивился такому вопросу и на минуту задумался.
Я не давал. Случайно получилось, в итоге ответил он.
Я вам не верю, Гейт наклонился ближе к лицу Сверчка, пристально глядя в его глаза.
Старик тоже пододвинулся и прошептал:
А я верю в удачу, но иногда ей нужно помогать.
От неожиданности Гейт отпрянул в сторону. А старик вновь заливисто засмеялся, но подавился внезапно начавшимся кашлем. Гейт наполнил стакан воды и протянул ему.
Мне надоело, громко сказал старик. Надоело играть в прятки, я устал и хочу отдохнуть. Я уже слишком стар для того, чтобы быть разбойником.
Гейт тяжело вздохнул и захлопнул лежащую перед ним папку.
Почему вы думаете, что правительство даст вам отдохнуть?
Потому что оно нас бережет, перефразировал Сверчок одну из самых популярных фраз, которая со временем стала лозунгом верности государственному строю: «Конфедерация заботится о нас».
Вы признаете свою вину? продолжил Гейт.
В чем?
Что провоцировали людей на бунт, что хотели свергнуть Правительство, критиковали законы, введенные Командором, и так далее.
Нет, не признаю, устало отрицал Сверчок.
Как?! удивился Гейт. Разве не вы рисовали все эти листовки? в душе Капитана затеплилась надежда, что вчера задержали случайного, ни в чем не виновного прохожего.
Я, но я не подстрекал никого к бунту, я просто высказывал свое мнение.
Мужчина безнадежно отвернулся.
У вас есть сторонники в высказывании «своих» мнений?
Нет. Я всегда действовал один. Я одиночка, ответил Сверчок.
Гейт взял со стола толстую папку и напоследок еще раз внимательно посмотрел на задержанного. Тот ответил открытым невинным взглядом нашалившего ребенка и улыбнулся.
Прощайте, сказал Гейт и вышел из комнаты.
Под палящим июньским солнцем было жарко. Одним из последних Гейт вышел из Департамента и направился на площадь. Громкоговорители гудели со всех сторон, приглашая жителей города наблюдать за вынесением приговора. Капитан подошел к шеренге военных, выстроенных у высокой стелы, на вершине которой была установлена скульптура женщины с отрубленной головой в рукахпафосный символ верности Конфедерации, утверждающий о готовности отрубить собственную голову, если в ней зародится идея о предательстве устоев общества.
Мужчина коснулся кепи, приветствуя сослуживцев, и встав по левую руку от Командора Хэнка, передал ему папку с делом Сверчка.
Площадь была полна зевак. Люди молча толпились, отгороженные от цепи военных невысоким металлическим ограждением. Но, несмотря на толпу, было тихо, отчего голос, летящий из громкоговорителей, эхом растекался по улицам города. Гейт встретился глазами с Лали, она стояла в шеренге женского подразделения Департамента по левому краю площади.
В центре, недалеко от небольшой деревянной трибуны, на асфальте сидел Сверчок со связанными за спиной руками. Рядом с ним стоял сержант, наблюдая, чтобы пленный не сбежал. Но Сверчок и не думал об этом. Он сидел, по-детски улыбаясь, направив лицо к солнцу и наслаждаясь его теплом. На огромной площади старик казался еще меньше ростом. Он словно превратился в маленькую точку среди серого моря людских силуэтов, которое вздымалось едва заметными глазу волнами от жара, идущего от нагретого асфальта.
Раздался громкий гудок, и Командор Хэнк взошел на трибуну, поправляя фуражку, на мгновение показав седые, блестящие на солнце волосы. Высокого роста, на вид лет пятидесяти, но наверняка он был старше, на приподнятой над землей трибуне он казался атлантом. Сколько Гейт помнил, Хэнк всегда был на передовых позициях в Департаменте. Когда ему было тридцать, он был ближайшим советником своего предшественника Командора Росса, а после его смерти занял его должность.