Валерий БольшаковИскусник
Пролог
Ой, пульса нет! испуганно пищит девушка. Мы его теряем
Молчать! врывается властный мужской зык. Сестраискусственное дыхание! Егорычнепрямой массаж!
Есть, командир, уверенно басит некто третий.
Ой, фибрилляция!
Т-твою ж мать «Утюжки» над сердцем и слева! Быстро!
Готово!
Разряд!
Голоса доходили до меня, словно через толстую вату, наплывая медленно, растянуто Как облака. Облака?..
Всё вокруг затянуто паром или туманомтусклый свет сочится отовсюду, и не видать в белёсом мареве даже намека на тень.
Я лежу или стою? Не понять. Вишу, может? А что, похоже Не чувствую под собой ни мягкой постели, ни жесткого стола. Зато всего переполняет совершеннейшее, непередаваемое спокойствиея равноудален от горя и радости, не ведаю ни страха, ни тревог.
Странно От холодных касаний дефибрилляторов мое тело должно выгибаться трепещущей дугой, а я застыл, будто в детской игре «Фигура, замри!». Ага, отошел тихонько в стороночкуи слежу извне за потугами врачей
Еще разряд! пыхтит упорствующий Егорыч.
Хватит, глухо роняет старший. Пульса нет.
Мы его потеряли шепчет девушка, поражаясь неизбежному.
Туманец вокруг меня загустевает, как сизая грозовая туча, набухает пугающей чернотой, и свет гаснет.
* * *
Я очнулся от холода. Окоченел совершенно, лежа на твердом и ледяном. Меня с головой покрывала тонкая линялая простыня. Задубевшая рука вяло стянула ее с лица, и я прижмурился.
Слезившимся глазам открылся низкий, ощутимо давящий потолок с выступавшими балками, густо замазанный светло-голубой краской. Сквозь ее натеки проступал грубый сварной шов.
Как рассерженные шмели, зудели, изредка помаргивая, белые неоновые трубки. Глухо подвывала вытяжка, бренча разболтанной крыльчаткой.
«Куда это меня?..» оклемалась мысль.
В носу защекотало от резкого запаха лизола. Содрогнувшись, я чихнул, и стальное ложе шатнулось подо мною, отзываясь жалобным дребезгом.
«Это не палата сомнения пошли в рост, вяло раздувая панику. Это морг?!»
Покряхтывая от боли, я напрягся и сел, свешивая ноги. Не мои ноги. Отстраненно, словно вчуже, я выпрямил длинные конечности. Ровные и гладкиелохматость понизилась. Это плюс. А вот руки Дрожат, трясутся, еле удерживая мою новую, хотя и поюзанную тушку. Мосластые, но не мускулистые. Это минус.
Я огляделся с пробуждающимся страхом. Отделанное белым кафелем помещение заставлено секционными столами из нержавейкиблестят, как надраенные. Рядом со мной на металлической столешнице пугающе бугрится застиранная серовато-белая простыня с подозрительными рыжими пятнами и черным инвентарным штампом. Уродливые желтые ступни с номерком на пальце торчат наружу.
Наклонившись, чтобы сорвать такую же мерзкую картонку с себя, я едва не рухнулдико закружилась голова. Дождавшись, пока спадет прилив тошноты и раздраженно отбросив номерок, мелкими рывочками пополз со стола.
«Ух, как меня тащились мыслишки. Не-е, надо говорить: «Ух, как его» Били кулаками, били ногами, бейсбольными битами дубасили Или эти деревяшки еще не в моде? Ну, значит, палками охаживали, цепями Плюсом черепушке досталось О-ох!»
Босые ступни коснулись терракотовой напольной плитки, стылой, как в глубоком погребе. Челюсти свело, и зубы застучали. Меня всего колотило, но сил, чтобы уйти куда потеплее, не было. Иссякли. Я едва удерживал положение стояноги, того и гляди, подломятся.
Запахнув простыню, как тогу, доковылял до письменного стола у двери, обитой оцинковкой. Под изогнутой настольной лампой веселенького алого цвета развалилась здоровенная амбарная книга, пухлая, как инкунабула, а на полупрозрачной перегородке из зеленоватых стеклянных кирпичей криво висела расписная подложка с тощим отрывным календаремни одной странички не осталось. Что, и здесь Новый год? Ла-адно
Меня целенаправленно шатнуло к большому облупленному зеркалу, висевшему над рукомойником.
Так вот ты какой, реципиент пробормотал я незнакомым голосом, грубоватым и сиплым.
Отразился чужак с узким, симпатичным, в общем-то, лицом, опухшим от недавней пьянки и синяковлевый глаз заплыл, а правый таращился карим зрачком. Нос опух, но не сломан. Хоть какой-то позитив. Зубы Я осторожно пошевелил занывшей челюстью, ощерился. Хорошие зубы, и целые вроде Было неприятно шатать их языкомчужие же. Так ведь и язык не мой!
Проведя ладонью по голове, обритой наголо, коснувшись залепленного пластырем шва, равнодушно буркнул:
Было ваше, стало наше.
Навалившись на створку, я чуть не выпал в гулкий коридор. Под ногами влажно блестел пол, выложенный виниловой плиткой, серой и кирпично-красной. А вот и местное население
Мне навстречу шагала, переваливаясь утицей, техничка в белом халате, с ведром, помеченным размашистым «ХО», и шваброй наперевес. Узрев покойника, она выронила орудия труда и прижала розовые ладоши ко рту. Не помогло. Тонкий поросячий визг просверлил тишину насквозь.
Не знаю, наверное, в кино это вызвало бы зрительский смех, а вот мне было тошнои в прямом, и в переносном смысле. Погано.
Из двери напротив, отстучав каблучками торопливую дробь, выскочила молоденькая медсестраи тоже сомлела, хватаясь за притолоку.
«Зомби, что ли, не видела?» чуть было не вырвалось у меня, но я вовремя прикусил язык.
Что за шум? забрюзжал смутно знакомый голос.
Из-за угла, набычившись, вышагнул могутный доктори резко остановился, словно врезавшись в невидимую стену. Побелев, как накрахмаленный халат, он хапал ртом воздух и таращил глаза на «привидение».
Живой я, Егорыч, живой удалось мне вытолкнуть, качаясь у стены. Перед глазами плыла рваная бессознательная пелена, пульсирующая в такт сердцу.
Н-не может быть потрясенно молвил врач, и вострубил: Сестра, стоять! Не падать! Бегом за главным! Сергеевна, поможешь!
Вдвоем с причитавшей, неумело крестившейся уборщицей, он укутал меня одеялами и взвалил на каталку. Набежали медики, шумно заспорили вперебой:
Ожил?!
Не будьте мистиком. Это м-м не воскрешение.
Да мы даже не представляем себе, на что способны!
Во-во Замедлил йог сердцебиение до удара в минуту, а врачага, летальный исход!
У нашего пациента могла м-м синусовая тахикардия развиться м-м сходная с трепетанием желудочков
Я почти не слушал людей в белых халатахотогреваясь, впадал в дрему. Глянул, сонно моргая, на двери с суровой табличкой «Патологоанатомическое отделение», скосил глазаи уткнулся взглядом в ярко намалеванную стенгазету.
Весь набор праздничной дацзыбао: елка, шарики, краснощекий Дед Мороз И алой вязью выведенное«С Новым 1973 годом!»
Я попал.
Глава 1
Горбольница, 8 января 1973 года. Перед обедом
Значится, гражданин Пухначёв, вы не помните тех, с кем дралися в новогоднюю ночь? седой, весь какой-то скукоженый и усохший, майор Горбунков выглядел дедушкой из деревни, малорослым старичком-боровичком, но взгляд его был цепок. И еще «гражданин начальник» постоянно орал.
Пожилая санитарка, заботливо суя подушку мне под бочок, шепнула, чтобы я не боялся Степан Иваныча. Так-то «дядя Степа» добрый, просто его на войне контузило. Вот и надрывается, сердешный. Всё боится, что не услышат, а связки у негобудь здоров
Значится, не помните! взревел милицейский чин. Так-так-так!
Я завздыхал, чуя противный холодок внутри. Терпеть не могу разговоров с компетентными органамине покидает меня тряская боязнь. А этот еще и акустикой давит, угнетая сознание
Говорю же вамлакуна в памяти! сказал я прочувствованно. Да и какая там драка Вон, даже костяшки не сбиты! Отметелили, как хотели, и ушли. А кто, за что мои плечи изобразили опасливое, кривоватое пожимание, лишь бы не разбудить боль в сломанных ребрах.
Ясно! гаркнул чин, и усмехнулся, повел седыми усами. Вы уж извиняйте мою приставучесть э-э Антон Павлович. Служба такая! А тута, как-никак, покушение на убийство вырисовывается! Дело серьезное. Уголовное дело!
Так вы из МУРа? мои брови уважительно полезли вверх. Вернее, полезла правая бровь, а левая лишь чуть шевельнуласьопухоль на пол-лица спадала медленно.
А у тебя что, Антоха, и тута амнезия?! в глубине внимательных рысьих глаз напротив затеплились огоньки подозрения. Еще одна лакуна, как ты выражаешься?
Да вы что, Степан Иваныч! плавно отшатнулся я, ругая себя и пугаясь. Подумав, решил сыграть обиду, а заодно провести зондаж: Ну да, всякое бывало, но уголовником же не стал!
Не стал! отзеркалил майор, намечая прохладную улыбку. Обычный алкоголик, хулиган и тунеядец! натруженная милицейская ладонь припечатала плоскую картонную папку с тесемками, кокетливо увязанными бантиком. Вот он ты, Антоха, весь тута! Понимаюдетдомовец, так не все ж такие! У тебя пять приводов в милицию! гремел Горбунков. Две ночевки в медвытрезвителе! Тебя дважды предупреждали об уголовной ответственности по статье 209! Дважды! его голос лязгнул дверью тюремной камеры: Учти, Антоха: не устроишься на работу, как только выпишут, загремишь на год в И-Тэ-Ка строгого режима! А оно тебе надо?
Нет, серьезно ответил я, внутренне ёжась, и честно залебезил: Можете не верить, Степан Иванович, но теперь «гражданин Пухначёв» совсем другой человек!
Ну-ну! усмехнулся в усы «дядя Степа». Посмотрел за мое плечо, и громыхнул ворчливо: Ладно, отдыхай, а то сестра грозится уже
Собрав бумаги, майор покинул палату, отделавшись на прощанье сухим кивком, а я обессиленно сгорбил спину.
«Угораздило же меня строем поползли мысли. Даже на попаданца не тяну. Какой-то я этот ссыльный иновременец. Ну и сволочь ты, Брут! Хотя Сам виноват. А Светланка? вздох отозвался в ребрах. Какая Светланка, чучело? Еще даже Светкина мама не родилась!»
Опираясь на тумбочку, я встал, подсмыкнул пижамные штаны с пузырями на коленях, и набросил на плечи мягкую казенную курточку. Весь в бинтах, как мумия Голова обмотана, тулово перетянуто тугой повязкой, колено распухло, левая рука в лубкеперелома нет, но на рентгеновском снимке заметна трещина.
Припадая на здоровую ногу, зашаркал к высокому арочному окну. Лепота
Могучие хвойные конусы никнут под снегом, по расчищенным аллеям бродят ходячие, «буханка» с красными крестами фырчит к решетчатым воротам А за деревьямикрыши, крыши И синеет вдали сталинская высотка.
Москва Это плюс.
Лоб прижался к холодной двойной раме, словно в «омут памяти» окунаясь. Убранные снегом ели за переливами кривоватых стекол обратились куцыми пихточками. Мгновениеи я снова в редакции
* * *
Вёрстка близилась к концу, и натянутые нервы помаленьку отпускало«ИнДизайн» почти не сбоил (пальцы стыдливо стукнули по дереву).
Я чуток подсинил белое поле газетной полосы, разбросал по нему бледные тени опадавших снежинок, а поверху наложил текст. Шарик подвесим, кудряшку серпантина расплетем Поздравилку «С Новым 2021 годом!» шрифтом повычурней наберем
Так пойдет? я с опаской откинулся в валком, шатучем кресле, обозревая экран монитора.
Ну-у главный редактор повел носом, как истый ценитель. Вчерне, сказал он осторожно. Знаешь, что? А дава-ай А давай выставим фото мэра на три колонки? Только скадрируй! Понял, в чем изюминка?
Я послушно увеличил снимок, морщась в душе. По первой полосе газеты «Знамя труда» расплылась сытая, жирная ряшка главы Ново-Томска, мелкого лавочника. А что вы хотите? Время такое
Вышний ветер размел тучи, и с рыхлого насупленного неба хлынуло солнце, оживляя скудные краски зимы. Лучи высветили каждую прожилку на листьях фикуса в углу и зажгли блики на редакторских очках. Маленькие, в тонкой золотой оправе, они терялись на круглом лице Вартаняна. Казалось, главред по рассеянности нацепил игрушечные очёчки
У-у Ну, вот
Галочка, ерзавшая за соседним столом, отняла руки от клавиатуры плавным жестом пианиста и жеманно раздвинула пальчики, будто маникюр подсушивая.
Армен Суренович! воззвала она, обиженно надувая губки.
Что случилось, Галя? мощно засюсюкал редактор, примеряя имидж добренького патриарха. Что еще не слава богу?
У меня опять не сохранилось! горестный голосок корректорини упадал в минор.
Вартанян бойко ринулся на помощь, а я осторожно, чтобы не завалиться, крутанул разболтанное кресло к окну. Редакция ютилась на третьем этаже Дома организаций, который все называли «Пентагоном», и вид отсюда открывался живописный.
Усталый взгляд сразу погружался в снегна переднем плане белел, отливая сизым, несуразно огромный сквер, больше всего похожий на заброшенный пустырь. Он весь был утыкан бурыми растрепанными вениками молоденьких пихт. Сугробы, громоздясь выше саженцев, хмуро синели боками, мрачнея до лилового в западинах и вдоль натоптанных тропок.
Композицию обрамляли ветхие пятиэтажки, залепленные вывесками, как старые, пыльные мешкияркими заплатками.
Типовое жилье бесстыдно оголяло свои обшарпанные фасады, лишь кое-где прикрываясь высокими краснокорыми соснами.
В перспективе глыбился бывший кинотеатр «Аврора», переделанный в торговый центр, а на заднем плане, за нейтральной полосой снегов, тянулась пильчатая кромка угрюмоватого ельника цвета густого, насыщенного индиго, отдававшего в черноту и засинь.
«Диагноз: идиотизм сельской жизни, скривил я губы, и тут же поскучнел: А кто тебе мешает вылечиться? Отряхни мерзость запустения, и беги отсюда»
Само собою вздохнулось, распирая легкие затхлою тоской.
Сбоку, если дотянуться лбом до холодного стекла, можно было углядеть автовокзал, смахивавший на сплющенный аквариум. Празднично-красный «Неоплан» как раз отваливал, плавно разгоняясь по рыже-белому накату. Я снова вздохнул, молча завидуя отъезжающим.
Это невыносимогодами таскаться по двум разбитым улочкам, от ДК «Лесохимик» до супермаркета «Магнит», и обратно, уныло отбывая жизнь
Мои безрадостные рефлексии оборвал Сандро, наш «внезапный ответсек». Вот и сейчас он не вошел, а ворвался, словно убегая от кого-то.
Все на месте? ответственный секретарь по-птичьи задергал головой, встряхивая вечно растрепанной шевелюрой, как у аглицкого премьера. Поздравляю вас с днем рождения! С моим! Закругляйтесь, уже без пятнадцати.
Он торжественно водрузил на свободный стол две современные авоськичерные пакеты-майки, набитые доверху. От них тянуло съестным.
Ура! Галочка с юной непосредственностью захлопала в ладоши. А тортик будет?
Тортик будет! солидно заверил ее Сандро. И точка!
Надо успеть с новогодним выпуском слабо трепыхнулся Вартанян.
Успеем! оборвал прения ответсек. Он заметался между столов, уворачиваясь от сучьев великанского фикуса и чудом не снося старенький, заезженный принтер. Товарищ главред, вам поручается нарезка колбаски! Худред, на тебе сыр и хлеб!
Поворчав для порядку, я вооружился тупым редакционным ножом и стал кромсать изрядный ломоть «Голландского». Настроение мое потянулось вверх, всплывая пучеглазой глубоководной рыбойиз донных холода и мрака к колыханью теплых волн.
Люблю наши днюхи! Не надо мотаться в перерыве домой, чтобы задумчиво созерцать стерильное нутро пустого холодильника, где даже отчаявшаяся мышь не висит в петельке. Затем вздыхать, переживая свою житейскую несостоятельность, ставить греться чайники распечатывать лапшу «Доширак»
А мне что делать? выдала запрос хорошенькая корректориня.
Услаждать наш взор! проворковал Сандро, делая вскрытие банке шпрот. И лобзать именинника! Горячо и страстно!
Мальчишка! Галя шаловливо кинула в него мятой салфеткой.
Девчонка! ответсек ловко перехватил невесомый комочек.
Мои брови сошлись, ужимая складочку на переносице. Галочка мне нравилась, но дальше молчаливоготрусливого! вожделения я не продвинулся. Вот, если бы она сама как Светка Брут тогда, на даче
Дверь открылась с громким щелчком, будто выстрелив. В комнату робко заглянул Фима Вревский, наш единственный корреспондентдлинный, худой, сутулый, как вопросительный знак. На носусильные очки, в рукеразлохмаченный блокнот, у груди болтается фотокамера «Никон», оттягивая тощую шею.