Омар ХайдаровНежить Пржевальского
Пролог. Город Верный
Ждали нашествия кокандской конницы.
Но ранним утром в городе появился Пржевальский, и кокандцев на время забыли.
В городской управе заполошились: что выкинет великий путешественник на этот раз? Запрудит головной арык? Спалит сенной базар?
Главный архитектор города, обрусевший француз Павел Гурдэ, настраивался к отпору. За Пржевальским водилоськак выпьет, сейчас же к нему с идеями:
Павел Васильевич, голубчик, что это у вас за улица Арычная? Совсем не звучит. Давайте сделаем ее Пржевальской!
Городской же архивариус, глубокий старик, заставший на своем веку нашествие Наполеона на Русь, открыл журнал и напротив аккуратно выведенной датыдесятое мая тысяча восемьсот восемьдесят седьмого годаоставил потомкам запись: «Нашествие Пржевальского на город Верный».
***
Но где же Пржевальский?
Да вот он, черноусый красавец в мундире генерального штаба, сбивает с себя белую дорожную пыль на крыльце губернаторского дома. Косматая бурка заботливо обнимает великого путешественника за плечи, синие кавалерийские штаны заправлены в мягкие монгольские сапожки без каблуков. После похода в Тибет, Николай Михайлович взял моду на ездовых быков и в город, пугая прохожих, приехал верхом на лохматом тибетском яке. Пока дежурный пристраивал яка в конюшню к нервным казачьим лошадям, Пржевальский прочел короткую записку от генерал-губернатора Колпаковского: «Приезд Ваш доставил большую радость. Садитесь в пролетку. Жду на новой даче».
Сев в пролетку, которую действительно, тут же подали к крыльцу, великий путешественник спросил возницу:
Далеко ли до губернаторской дачи?
Рукой подать, ваш благородие, отвечал дружелюбный кучер, в Бутаковском ущелье, домчимся за полчаса.
Не ты ли меня катал в прошлый раз по городу?
Я, ваш благородие. Прикажете по пути в рюмочную?
Николай Михайлович вздохнул.
Нет, гони на дачу.
Пржевальский не шутит с дежурными казаками, не задирает прохожих, не пьян с утра. Взгляд его рассеян, руки прижимают к груди переметную суму, которую он бережно снял с яка. За этим стоит какая-то тайна.
***
В полдень на веранде губернаторской дачи пили душистый, заваренный с мятой чай и обжигались горячими баурсаками. Николай Михайлович рассказывал другу о хождении в страну Тибет и доставал из карманов гостинцы: тибетские свистульки из человеческих костей, фанты с предсказаниями от Ламы и, конечно, тибетский чай. От последнего гостинца Колпаковский, неравнодушный к хорошему чаю, пришел в восторг.
Вы его попробуйте заварить по-тибетски, посоветовал великий путешественник.
Это как? заинтересовался губернатор.
Пржевальский открыл путевой дневник, который всегда держал под рукой, поплевал на пальцы и начал листать исписанные страницы в поисках нужной.
Записывайте, сказал он, вычитывая из дневника рецепт. Значит так залить кипятком, подержать на огне, налить в пиалу, добавить по вкусу соль, прогорклое масло, жирное молоко и помет. Очень, знаете ли, бодрит! Записали?
Я запомнил, сказал Колпаковский. Правда, не уверен, что когда-нибудь попробую ваш рецепт
Зря! В жизни, Герасим Алексеевич, нужно пробовать все! Я вот вчера попробовал насвай, вкус спорный, но ощущения интересные, хотите послушать? Я все записал в дневник.
Как все путешественники, Пржевальский вел путевой дневник. Писал он много и с удовольствием, пользуясь в походе каждым привалом. Со временем дневник стал его настоящей страстью, а некогда сухие научные заметки превратились в увлекательный приключенческий роман.
Погодите-ка, сказал губернатор, но ведь про насвай уже написали.
Кто написал?
Верещагин. В «Туркестанских записках».
Верещагин, это который художник? уточнил Пржевальский.
Да, художник.
С бородой такой, как у оренбургского мужика?
Точно, с бородой, подтвердил губернатор.
Пржевальский нахмурился, нашел страницу с описанием насвая, вырвал ее из дневника и скомкал.
Прямо поветрие какое-то, сказал он мрачно. Мало того, что Семенов-Тян-Шанский в затылок мне дышит, Грум-Гржимайло наступает на пятки, так уже и художники сели за путевые заметки Верещагин Верещагин и фамилия у него, надо же, вполне подходящая
Куда подходящая?
Члену Русского географического общества, конечно. Нет, правда, хорошая фамилия.
Да, разве это главное? удивился губернатор.
А как же иначе? Разумеется, в нашем деле и храбрость важна, и упорство, и пытливость ума, но фамилияэто все-таки главное. Ведь на нас, великих путешественниках, лежит большая ответственность, в нашу честь называют улицы, сопки, озера, диких лошадей
Пржевальский разгорячился.
А теперь представьте, что дикую лошадь открыл бы не я, а какой-нибудь Грум-Гржимайло, прости господи. Дикая лошадь Грум-Гржимайлоэто даже выговорить невозможно! Нет, великий путешественник просто обязан иметь благозвучную фамилию. Вот, вы, Герасим Алексеевич, на такой фамилии, можно сказать, сидите.
Да что в ней особенного?
Будет вам скромничать, с такой фамилией не губернаторствовать нужно, а дальние страны покорять. Только послушайте, как хорошо звучит: ледник Колпаковского или тюльпан Колпаковского, например. Бог мой, я даже немного завидую. Кстати, у меня есть лишнее место в летней экспедиции, что скажите?
Я бы с радостью, Николай Михайлович, но не могу. На мне город, на мне семиреченский край.
Пржевальский развел руками, мол, все понимаю.
Не смею уговаривать, Герасим Алексеевич. Экспедиция может и подождать. Но есть у меня к вам одно безотлагательное дело
Вот как?
Да. Строго между нами.
Что ж, давайте к делу.
Тут Пржевальский напустил на себя таинственный вид и потянулся к переметной суме, с которой не расставался весь день. Распутав тесьму, великий путешественник вытащил из сумы какой-то предмет, завернутый в грязную, всю в бурых пятнах, тряпицу.
Что это?
Да вот, разверните-с.
Ну, нет, с сомнением посмотрев на подозрительную тряпку, сказал Колпаковский. Вы, уж как-нибудь сами.
Как скажите.
Пржевальский развернул тряпицу и поставил на обеденный стол шкатулку из темного отполированного дерева. Открыв ее ключом (даже не ключом, а каким-то крошечным, не больше нательного крестика, ключиком), он откинул массивную крышку и подвинул шкатулку к губернатору. Колпаковский с любопытством заглянул внутрь. На дне шкатулки на подушечке из черного бархата лежала высушенная человеческая рука.
Что за шутки?! рассердился губернатор. Сейчас же уберите это со стола.
Да погодите, сказал Пржевальский. Вы, что ничего не заметили? На ногти, на ногти посмотрите.
Колпаковский заставил себя приглядеться к страшному обрубку. Ногти на руке действительно были странные, непривычно длинные, с тусклым медным отливом. Губернатор постучал по ним столовой ложкой. Послышался звон металла.
Это что, медь?
Представьте, да, сказал Пржевальский.
Поразительно. И чья же эта рука?
Это, Герасим Алексеевич, рука жезтырнака!
Кого-кого?
Жез-тыр-на-ка, по слогам произнес Пржевальский. Персонаж такой из казахских сказок, вроде людоеда с медными ногтями.
Ну и ну он, что существует на самом деле?
Так же, как и дикая лошадь Пржевальского, улыбнулся великий путешественник. Если помните, в Петербурге ее тоже считали выдумкой. Что скажете, Герасим Алексеевич, «жезтырнаки Пржевальского» звучит?
Откуда у вас эта рука? вместо ответа спросил губернатор.
Пржевальский махнул рукой:
Лучше не спрашивайте.
Заперев шкатулку на ключик, Николай Михайлович стал заворачивать ее обратно в подозрительную тряпицу.
Я на пороге величайшего открытия, сказал он. Это будет триумф! Куда уж там Каульбарсу и Тян-Шанскому.
Вы, представите свою находку Географическому обществу?
Разумеется, но для этого мне нужен живой жезтырнак. От обрубка руки, знаете ли, не тот эффект.
Как же вы собираетесь его поймать?
Я? Пржевальский пожал плечами. Никак. Вы, мне поможете. Или точнее, ваша кульджинская канцелярия.
Глава 1. Кульджинская канцелярия
Адмирал Литке, благообразный старик с собачьими бакенбардами, был частым гостем на заседаниях Русского географического общества, куда его приглашали в память о былых заслугах. Старика усаживали в глубокое кресло на львиных лапах, в котором он по-стариковски, прямо посреди заседания, засыпал. Проснувшись, адмирал долго не мог сообразить, где он находитсяв Генштабе или в Географическом обществе. Всюду висели военные карты, всюду сновали сосредоточенные люди в мундирах генерального штаба
Коканд еще предстояло покорить, смелый разведчик Чокан Валиханов еще не пробрался в герметический Кашгар, но офицеры генштаба уже понимали всю важность научных экспедиций. Экспедиции были источником ценной информации, они проникали туда, где дипломатические миссии терпели провал.
Так в 1845 году усилиями Генерального штаба в Петербурге было открыто Русское географическое общество, позже переименованное в Императорское русское географическое общество. Надо сказать, что некоторые офицеры генштаба так долго и хорошо притворялись географами, что со временем действительно превратились в крупных научных светил.
Между тем империя росла на восток.
Впереди были битвы за Коканд, Кульджу и Хивинское ханство. Генеральному штабу требовалось больше информации, а значит, требовалось больше «научных» экспедиций.
Но одними конвойными казаками экспедиции не обеспечишь. Экспедициям нужны переводчики-толмачи, нужны опытные проводники-мергены. Нужна школа.
И школа появилась.
В городе Верном, в тупике Артиллерийской улочки поставили для туркестанской диверсионно-разведывательной школы серый, похожий на казарму дом с полосатой будкой у ворот. К будке приставили часового, над воротами повесили золотую табличку: «Верненская школа переводчиков и проводников. Императорское русское географическое общество».
Длинное название не прижилось. А так как школу сразу завалили делопроизводством (письма, депеши, карты Кульджи, куда готовилось вторжение русских войск) стали называть ее просто канцелярией, или «кульджинской канцелярией», чтобы не путать с канцелярией генерал-губернатора.
Шло время.
Школу расширили.
Она по-прежнему занималась подготовкой первоклассных разведчиков и диверсантов и в то же время Канцелярию стали интересовать местные легенды и загадочные культовые сооружения, разбросанные по туркестанскому краю. Для Генштаба это имело большое практическое значение. Вот например: кто сбивает с дороги путников и заставляет их кружить по казахской степи? Что за неведомая сила? А ведь, если раскрыть ее природу, приручить и поставить себе на службуни один Наполеон в будущем не доберется до Москвы!
Не случайно Пржевальский оказался в Верном, не случайно великий путешественник заговорил о Кульджинской канцелярии.
Но оставим Пржевальского на гостеприимной губернаторской даче, а сами вернемся в тупик Артиллерийской улочки, пройдем мимо сонного часового у полосатой будки, мимо парадной с портретами знаменитых разведчиковАфанасия Никитина и Чокана Валиханова и заглянем в класс, где Николай Николаевич Пантусов, выдающийся ориенталист, читает курсантам школы лекцию по конспирологическому краеведению.
Пантусов стоит за кафедрой, курсанты сидят за партами. Всмотритесь в них. Перед вами будущие Пржевальские, перед вами будущие Каульбарсы
Но, нас интересует только один курсант. Вот он, смуглый кареглазый юноша с ежиком темных волос на голове. Юноша сидит на задней парте, рассеянно слушает лекцию и украдкой рисует на полях тетради стычку казаков с кокандской конницей.
Этого юношу зовут Асхат.
Асхату семнадцать лет. По происхождению он из славного казахского рода аргын. Предки его угоняли скот, воевали с калмыками и первыми в казахской степи учили русский язык. Отец Асхата, средней руки бай, выбившийся в волостные, дал своему сыну приличное образование: сначала медресе, где татарин мулла лупил Асхата палкой по спине, заставляя разбирать мудреную арабскую вязь, затем Омский кадетский корпус, где смуглого, не похожего на однокурсников юношу учили военным наукам, французскому языку и танцам.
После Омска Асхат попросился в действующую армию. Но пришли вежливые офицеры в мундирах генерального штаба и после получасовой беседы, где много говорилось о невидимых врагах, об опасности, в которой находится отечество, и тщательном отборе кандидатов (ты, не подумай, Асхат, мы это не каждому предлагаем), Асхата уговорили подписать кое-какие формальные бумаги и перейти в разведку.
Жизнь разведчика была хорошо знакома Асхату. В основном по беллетристике Пржевальского. Битвы с хунхузами, встречи с диковинными зверями, запретные города, куда отважные разведчики проникали, загримировавшись под караванщиков. Это была жизнь, полная приключений, опасностей и величайших открытий.
«Да-да, конечно, сказали Асхату вежливые офицеры, все это непременно будет, и приключения, и величайшие открытия, но сперва придется немного поучиться в школе переводчиков и проводников. Сколько учиться? Да, ерунда, год-другой. Где находится школа? В Верном, слышал о таком городе? Уверены, тебе там понравится».
Вежливые офицеры не соврали.
Город Асхату понравился. Маленький, зеленый, уютный, он раскинулся у самого подножия Тянь-Шанских гор. Горы были так близко, что по ночам на городских окраинах ревели голодные снежные барсы
Незаметно прошел год. Асхат перешел на второй курс и готовился к выпускным экзаменам.
Но пусть об этом расскажет сам Асхат
***
На лекции я был рассеян.
Утром получил письмо от товарища по кадетскому корпусу. Прочел его по дороге в школу и расстроился. Все наши теперь при настоящем деле, кто на Кавказе, кто на Балканах. У Буланова два ранения в стычке с горцами, у Ицкевича боевая награда «за проявленную храбрость», а у меня у меня только оценки в табели
Скорее бы экзамены.
После экзаменов, эх, начнется совсем другая жизнь. Кто знает, может быть, попаду к Пржевальскому, говорят он готовит новую экспедицию в Тибет Или начнется война с Кокандом и мне дадут секретное задание. Какое мне могут дать задание? Ну, скажем, под видом купца проникнуть за вражеские стены, чтобы ночью открыть нашим войскам городские ворота
Я живо представил себе неприятельский город, опоясанный желтой крепостной стеной. Вот, переодетый в купеческое платье, я пробираюсь за стены с каким-нибудь попутным караваном. Хожу по городу, собираю ценную информацию, а ночью возвращаюсь к воротам и угощаю стражу вином, в которое загодя добавил снотворное зелье. Стражники пьют, потом засыпают, выпустив алебарды из ослабевших рук, а я снимаю с городских ворот тяжелый засов, наваливаюсь плечом на створки и, распахнув ворота, подаю условный сигнал. Ярко светит луна. Где-то в поле за городом мигает ответный сигнал и вскоре, в полной тишине, к воротам подходит наша кавалерия. Она растекается по городу, то тут, то там вспыхивают пожары. К утру город взят.
«Это все благодаря одному единственному человеку!» так скажет в своей торжественной речи наш генерал
Эй, товарищ по парте толкнул меня локтем в бок.
А?
Уснул что ли?
Да нет, задумался
Пантусов на тебя смотрит.
Я отогнал мысли о грядущих подвигах и заставил себя вернуться к лекции. Что там говорит Пантусов? Что-то про иссыкский курган. Про то, какой он особенный и непохожий на все остальные курганы. Мол, где это видано, чтобы скифы хоронили своих мертвецов в гробах, да еще в железных?
Неожиданно лекция прервалась.
В дверь постучали, и на пороге класса возник дежурный офицер. Пантусов спустился с кафедры, подошел к дежурному и о чем-то коротко с ним переговорил. Потом обернулся к классу, взгляд его начал переходить от курсанта к курсанту и, к моему удивлению, остановился на мне.
Ботабаев
Я встал из-за парты.
Да, Николай Николаевич?
Вас к директору, к полковнику Беку.
Разрешите идти?
Идите, от занятий вы на сегодня свободны.
Меня вызывает Бек! Но зачем? Может у меня неприятности по учебе? Странно
Но настоящие странности были впереди.
***
Дежурный, доложивший обо мне полковнику, придержал дверь и сказал: «Вас ждут».
Я зашел в кабинет директора. Легенда степного сыска полковник Бек не любил канцелярскую мебель. В кабинете не было ни стульев, ни громоздких письменных столов. Обстановка некоторым образом напоминала казахскую юрту. Под ногами лежали толстые ковры. Они же украшали стены. В углу, под портретом государя, за невысоким круглым столиком-дастарханом сидел на полу, поджав под себя ноги, маленький сухощавый человек в расстегнутом от жары мундире.