Боже, какая красота! восхитилась Лиза. Как точно вы все вымеряли и сделали! Я уже вижу, как чудесно будет сидеть на нем платье! Вы кудесник, Максим!
Тьфу, тьфу, тьфу! произнес Макс, вычурно "плюя" через левое плечо. Вот когда я это платье на вас увижу, тогда и будем либо радоваться, либо плакать. Вы не забыли, что сначала на каркас надо смастерить нижнюю рубашку?
Все я помню, не волнуйтесь. Сейчас буду его обшивать
Часа через три в квартиру вошла довольно тяжеловесная хозяйка и сразу стукнула в дверь к постояльцу:
Могу я к вам войти, Максим Федорович?
Милости просим, Олимпиада Модестовна, отозвался Городецкий.
Здравствуй, Лиза. Ой! До чего же обширно это платье! поразилась дама. Но и красиво, что там говорить! Напоминает наряды времен Екатерины. Но почему оно совершенно бесцветное?
Это нижняя рубашка, Олимпиада Модестовна, опять зарумянилась Лиза. Драпировать тканью я буду после.
Ладно, я тогда пойду посмотрю, что там готовит Маланья нам на обед. А Максим Федорович тебе нужен?
Я постоянно помогаю, поспешил всунуться Макс. Платье действительно обширное, а Елизавете Кузьминишне то булавка нужна, то ножницы. Она все колени наверно уже изодрала
Ну, помогай, помощник
И гранддама пошла на свою половину.
Вы же просто глядите на меня, Максим, с легкой укоризной сказала Лиза.
Не только. Еще говорю ободряющие слова. А хотите, я буду рассказывать вам сказки или басни?
И тем сбивать меня с мысли? Впрочем, расскажите сказку, только новую.
Про конька-горбунка слышали?
Нет. А кто автор?
Ершов. В прошлом году напечатан, в "Библиотеке для чтения".
Нет. Я только Пушкина читала. "Руслана и Людмилу". Очень красивая поэма
Тогда я вам почитаю (вчера купил на книжном развале), а вы продолжайте творить, слушая одним ухом.
Тут Городецкий вспомнил аудиозапись сказки в исполнении Табакова и стал читать, подражая его интонациям:
За горами, за лесами, за широкими морями
Не на небе, на земле жил старик в одном селе
Когда Олимпиада Модестовна пришла звать работников на обед, она услышала под дверью финальную часть сказки:
Царь царицу тут берет, в церковь божию ведет и с невестой молодою он обходит вкруг налою
Тут она не выдержала, вошла в комнату и сказала:
Так и знала, что вы, Максим Федорович, будете речами обольщать мою портниху! Сейчас идем все обедать, а потом извольте сидеть рядом со мной и спрягать французские глаголы!
Часам к шести Лиза наконец позвала Макса и барыню в комнату и продемонстрировала на себе произведение швейного искусства.
Боженька ты мой, говорила Олимпиада Модестовна в восхищении. Оно же при каждом движении колышется и так завлекательно! Скажите Максим, вы же мужчина!
Очень сексапильно, очень, подтвердил Макс.
Что, что? встала в недоумении барыня. Как вы сказали?
Это американское слово, означающее, что такую девушку хочется сразу схватить в объятья и тащить на сеновал.
Вы наглец и грубиян! Единственное, что вас извиняетвыражение неподдельного восхищения в глазах! Извинитесь перед Лизой немедленно!
Виноват, сказал Городецкий, вытянувшись и попытавшись щелкнуть пятками домашних туфель. Буду исправляться, Елизавета Кузьминишна. Но теперь попытайтесь сесть
Лиза села на диван, но как-то боком и скукоженно.
По-другому никак? спросил Городецкий.
Не получается, кивнула портниха.
Значит, надо вырезать снизу часть колец, сказал задумчиво попаданец и добавил:Как же они-то там управлялись?
Кто и где? резковато спросила дама.
Женщины в Америке, ответствовал он.
Глава одиннадцатая. Урок Маланьи
В середине июня Макс проснулся в своей уютной кровати, потянулся до хруста в суставах и решил полежать еще, перебирая в голове события прошедшего месяца. В целом он был ими доволен: по всем избранным направлениям достигнуты успехи и немалые. В "Молве" он стал фактически ведущим журналистом, обеспечивая ее растущий тираж. Ини-циатива профессоров МГУ по перевозке горожан в вагонах по железным колеям на конной тяге получила полное одобрение генерал-губернатора. Новые платья произвели фурор на московских бульварах и улицах и заказы на них посыпались сотнями. Макс уговорил Олим-пиаду Модестовну Гречанинову (такова была ее фамилия) создать свое ателье (дворяне име-ли право это сделать, не вступая в гильдию и не платя значительный налог), а также нашел пару жестянщиков для изготовления каркасовосновными же швеями и совладельцами ста-ли Лиза и Катя. Он нашел через собратьев-журналистов толкового поверенного, который взялся оформить патент на новый фасон платья (теперь уже на имя Городецкого) и пообе-щал, что в течение года он будет получен. Пока же Макс имел по устному соглашению с женщинами 5 % дохода с каждого проданного платьядо 5 рублей ассигнациями. В конце месяца таких платьев оказалось 40, и он ощутил себя богачом.
Тут он усмехнулся и поморщился. Большая часть успехов его была виртуальной. У прекраснодушного губернатора Голицына не оказалось в бюджете лишних денег (кто бы со-мневался!) и потому прокладка конки повисла в воздухе. Отчисления за платья Макс тоже пока не получал: Олимпиада Модестовна уговорила его повременить, так как она понесла значительные расходы при организации ателье. Единственное дополнительное поступление денег произошло от Надеждина, который выплатил ему премию за увеличение тиража "Мол-вы" (в 2 раза!) в размере месячного оклада.
И тут Городецкий совсем помрачнел. В жизни Николая Ивановича (единственного дружелюбно настроенного к нему мужчины) только что произошла катастрофа: он имел не-осторожность влюбиться в дворянскую дочь, Елизавету Сухово-Кобылину, и попросить ее руки. Его (поповича по рождению) унизили со всей возможной спесью и отказали от дома. Потеряв голову, он подговорил ее бежать с ним за границу. Лиза согласилась, но опоздала к намеченному сроку. Побег не удался, а о подготовке к нему узнали. Теперь Надеждин дол-жен был срочно эмигрировать, иначе его могли закатать в тюрьму. Газета же и журнал оста-вались на Белинском, с которым Городецкий находился фактически в состоянии вооружен-ного нейтралитета
Встав, наконец, с постели, Макс провел гигиенические процедуры и, запахнувшись в халат, пошел на кухню, где орудовала Маланья.
Что, Олимпия учесала в свое ателье? спросил он об очевидном.
Туда, болезная, проворчала домработница, сверкнув глазами на квартиранта. Черт тя к нам принес, окаянного! Жили мы, не тужили в тепле и сладости, а теперь што? Вертитца Ли-па подобно егозам своим, Лизке да Катьке! Денег лишних тщитца заработать! Тока вместо прибытков пока одни убытки!
В этой фразе ключевое слово "пока", Маланьюшка, сказал с назидательной ноткой Макс. Поверь, через месяц ты по-другому заговоришь. Сама будешь ходить как барыня. Глядишь и замуж вдруг выскочишь!
Што в том замужестве хорошево-та? Суета одна да криводушие. Уж я-то знаю, нагляделась на Липу с ее Лексеем Иванычем
Давай подробности, хохотнул Макс, занимаясь приготовлением кофе.
Подробности те? На милай, учись. Бывало, токо Лексей-то за порог ступит, а к Липке го-голь катит, усами шевелит. Ухватит ее за бока да в спаленку. То-то визгу оттуда, стонов да стуков! Потом на кухне сидят красные да кофием отпаиваютца
Нда, бедный Алексей Иванович
Беднай? Хе, хе Не знаю што на стороне, а дома стоит Липке уйти, как он мя за тити схва-тит да в ту жа спаленку тащит. Так накидывалса, будто век бабьих телес не мял да манды не имал
Кха, кха, закашлял Городецкий, но добавил:Сладок запретный плод, давно сказано
Пожалуй што так, согласилась Маланья. Слабоватый был мущщина Лексей Иваныч, не то, что дворник наш Федька, а мне нравилось все жа с ним барахтатца. Млела и все А щас гляжу на тя с Лизкой и чаю: с какова теста ты сделан-то? Девка млет прямо, на все готова, а ты не мычишь, не телишса. Ты не думай, она уж откупорена, упиратца шибко не будет. При том чиста да ласкова, какова рожна те ищо нада?
Макс вскинул на нее ошалелые глаза и спросил первое, что пришло в голову:
Тебя же барыня оставляла нас сторожить? Вот так сторож, елки зеленые!
Коли б ты насильничать яе стал, я ба вмяшалась! А коль все ладком у девки с парнем идет, што путатца?
Я не могу на ней жениться, сказал Макс. Мне тут еще жить и врастать корнями в обще-ство, а при жене-мещанке со мной перестанут разговаривать. К тому же большой любви у меня к Лизе нет.
Видать шиш тя не больно донимат, усмехнулась Маланья. Тогда ладно, живи поманень-ку. С девкой тока этой не трись больши. Пущай себе жениха толковова ищет.
И вышла с кухни. Городецкий же стал было пить кофе, но тот показался ему таким невкус-ным, что он выплеснул его в помойное ведро.
Обедать он пошел в тот самый "Балчуг"в надежде, что встретит там толстячка-боровичка по фамилии Хохряков. Интуиция подсказывала ему, что бодрячок этот не прост и весьма много знает о замоскворецких воротилах, а может он и вхож к некоторым. По дороге он стал невольно вспоминать разговор с Маланьей, крутя головой. "Шиш" на самом деле его очень донимал, и он не раз едва удерживал себя от того, чтобы не прильнуть к кокетливой "Элиз". Останавливала его простая мысль: а что я буду делать с ней потом, после вакхана-лии? Она ведь не путана и к тому же моя деловая партнерша. Психанет после моего охла-ждения и бросит все к чертям! Я-то переживу и в другую авантюру пущусь, а ее благополу-чие накроется медным тазом. А девушка она замечательная, правильная Деньги у нее по-явятся, круг знакомых расширится да станет покачественнее и тогда в поле зрения обяза-тельно появится достойный ее любви мужчина. Будут, конечно, и обычные ловцы приданого, но она же не полная дура, сумеет поди отличить волка от агнца? С другой стороны, любовь слепа: сколько в истории и искусстве примеров безрассудной женской доверчивости По крайней мере, я тут буду уже не причем.
Глава двенадцатая. И снова Хохряков
Хохрякова он увидел сразу, как вошел в ресторан "Балчуга". Верный своей при-вычке тот сидел в кресле и читал перед обедом "Московские ведомости". Макс подошел и скромно сел на соседнее кресло, дожидаясь конца этой читки, но периферийное зрение за-москворецкого жителя оказалось острым.
Это опять вы, сударь! воскликнул толстячок. Извините, в этот раз я газету вам не уступ-лю, но только потому, что уже ее дочитываю.
Я не ради газеты сюда пришел, возразил Городецкий, а желая увидеть вас и поговорить.
Это чудо из чудес! опять воскликнул бодрячок. Высокообразованный дворянин ищет встречи с заурядным мещанином! Наверно, завтра пойдет ливень, и Москва-река выйдет из берегов.
Ваша экспрессиявот подлинное чудо, улыбнулся Максим. Ни один из моих новояв-ленных московских знакомых ей не обладает.
Но зачем я вам понадобился? удивился Хохряков.
Вы живете в средоточии столичного богатства, начал попаданец. Причем не мертвого капитала, воплощенного в хоромы, драгоценности и предметы искусства, а живого, подвиж-ного. А в силу своей исключительной живости вы наверняка знакомы со многими владель-цами этого богатства, то есть с замоскворецкими купцами.
Я знаю всех этих нуворишей, с апломбом подтвердил Хохряков, да вот беда: мало кто из них знает меня!
Это не так важно, заявил Городецкий. Позвольте мне угостить вас обедом, за которым вы расскажете мне о тех персонах, про которых захотите рассказать.
Витиевато вы подкатываете, рассмеялся абориген, но мне по нраву. Тем более что я люблю поговорить. Напомните мне ваше имя.
Максим Городецкий. Пробую стать литератором.
(Кое-кто может удивиться: почему было не назваться журналистом? "Молву" достаточно широко стали читать в Москве, а журналист Городецкий стал же почти звездой! Но в то-гдашних московских изданиях было не принято подписываться своей фамилией, все шифро-вались под псевдонимами. У Макса было аж три псевдонима: в разделе "Картины будущего" он подписывался как "Телегид", в "Психотипах" как "Психотерапевт", а в "Гороскопах" как "Прорицатель"простенько и сердито).
О-о! Это великолепно! возрадовался мещанин. Благодаря вам мои характеристики мос-ковских купцов наконец будут услышаны широкой публикой.
Только прошу, не слишком одиозные. У литераторов есть ценсоры, которые могут навсегда отбить охоту к сочинительству.
Одиозныеэто плохие видимо? Но можно чутка фамилии ведь изменить: вместо Хлудова написать Блудов, а вместо РахманинаАхманов
Кстати о фамилиях: напомните мне ваше имя и отчество
Илья Ефимович.
Я поступлю с фамилиями купцов по вашему способу, Илья Ефимович.
Тогда пойдемте за стол, пока еще есть места. Обещаю трюфели не заказывать.
Здесь разве есть трюфели?
Шутка это, шутка. Здесь даже устриц не бывает. Но гурьевскую кашу варят, от которой я не откажусь.
Тогда и я ее закажу: надо же наконец узнать, что это за каша
Ее варят из манкиэто такая редкая тонкая крупа из особых сортов пшеницы, пояснил Хохряков. На молоке с пенками.
Макс едва удержался, чтобы не расхохотаться: вот тебе и гурьевская каша, любимая еда им-ператоров! Потом спохватился: вдруг есть такой рецепт, при котором обычная манка стано-вится деликатесом?
Наконец заказанную кашу принесли (украшенную ломтиками апельсинов, изюмом и грецки-ми орехами) и Хохряков, благоговея, поднес ко рту первую ложку. Макс тоже попробовал: одну, вторую, обжегся и стал мельчить порции. Внутри каши оказались вкуснющие пенки, которые и составляли ее секрет. Наконец каша закончилась, Макс мысленно пожал плечами, а ублаготворенный Илья Ефимович начал витийствовать
Чего он только не порассказал о замоскворецких купцах! Максим, однако, слушал его избирательно: деловую информацию впитывал, а бытовую пропускал мимо ушейнабрался в свое время в пьесах Островского. Впрочем, одна история его покоробила: в ней речь шла о купце, жена которого нарожала за 20 лет 15 детей, а на шестнадцатых родах скончалась. Выжило 9 детей, в том числе пятеро сыновей, которые стали по очереди жениться. Купец больше в брак не вступал (дал зарок жене перед смертью), но после свадьбы стар-шего сына начал посылать его в длительные поездки. Сам же вызвал к себе его жену и скло-нил к прелюбодеянию. Об этом то ли никто не узнал, то ли сочли за благо промолчать, но все осталось шито-крыто. Невестка же как положено через год родила: то ли от мужа, то ли от свекра. Тут женился второй сын и история повторилась. То же было и с третьей невесткой и с четвертой. Но после пятой свадьбы купца нашли в петле, и домашние решили, что в нем проснулась совесть. Только лично Хохряков думает иначе
На прямой вопрос, чье купеческое семейство в Москве является самым авторитет-ным, Илья Ефимович сказал:
Куманины, конечно. У них и отец был городским головой и сын его, Константин Алексеич, а теперь на ту же должность прочат Валентина Алексеича. Есть еще Александр Алексеевич, служивший в Московском архиве МИДа, а теперь ведущий большую торговлю чаем. Все они и богаты и знатны уже (двое получили дворянство) и связи имеют преобширные как среди купечества, так и среди дворян.
Кто из них более отзывчив к людям?
Александр Алексеич, пожалуй. Он взял на кошт и воспитание своих племянников и племян-ниц после смерти свояка, Михаила Достоевского, бывшего врачом
А где его дом, не знаете?
Был на Ордынке, но уже несколько лет он переехал с семейством на Маросейку, в Старо-садский переулок
Что ж, было приятно с вами поговорить, Илья Ефимович. Надеюсь, мы еще встретимся, учтиво сказал Городецкий и пошел восвояси.
Глава тринадцатая. Купец новой формации
Желая предстать богачу как минимум опрятным, Макс посидел у чистильщика обуви и махнул лихачучерт с ними, с копейками, имидж дороже. Через полчаса лихач остановился перед обширным (14 окон по фасаду) трехэтажным домом где-то между Зарядьем и Чистыми прудами. Городецкий сошел на опрятную булыжную мостовую (видать дворника здесь стро-го обязывают держать марку) и двинулся к подъезду, достав из жилетки новенькую визитку, где элегантным почерком было написано: Максим Федорович Городецкий, потомственный дворянин, журналист газеты "Молва". Не успел он подойти к двери, как она открылась и на крыльцо вышел вышколенный привратник: без ливреи, но безукоризненно одетый. Молча поклонившись, он взял визитку, мельком на нее глянул и открыл дверь пошире, пропуская посетителя в небольшой вестибюль.