Евгений АверинМиссия вне плана. Внедрение
Часть первая
Глава 1. Пролог
Случилось неожиданно. Сердечко и раньше сбоило, уже долго. Я к этому привык. А тут затрепыхалось и встало. Совсем. В глазах померкло, асфальт приблизился. Потянуло в тягучую тьму. Успел только подумать, что до сберкассы не дошел, карточку другие найдут. Потом толчок, и я смотрю на свое тело со стороны. Не совсем еще старое, но грузное и безошибочно мертвое. Ленивость сознания пропала, все стало четким, понятным. Рывок. И меня понесло, как в трубу. Должно быть, это и есть коридор, про который все пишут. Значит, будет и свет в конце. Но свет не появился. Меня дернуло вбок и все замерло. Появились две светлые фигуры. Не ясно различимы, но руки, ноги, одеяния вижу. Мир вокруг движется. В разных направлениях и измерениях. Это не выразить языком. Потоки, сплетения. Времятоже потоки. Разные, медленней, быстрей. Раньше мог видеть только по направлению своего потока времени. А тут все и сразу. Гармония времен, пространств, судеб живого и неживого. Но понять и оценить я не в состоянии.
«Не пугайся, раздается во мне, мы твои Хранители. Я смотрел за тобой всю твою жизнь. И та жизнь закончилась. Мы можем отправить тебя дальше. На отдых. К твоим».
И тут же я вспоминаю: мой род, души, которые меня любят и воплощаются вместе, мои друзья, которые со мной. Конечно, я хочу к ним.
«Есть выбор. Нам нужна помощь. Прямо сейчас. Есть тело, которое стремится самостоятельно занять бунтующий дух, демон. И заселится, если мы не займем его».
Хранители такие родные и близкие. Я их люблю. «А свою миссию я удачно завершил?»Это для меня важно.
«Сейчас не будем обсуждать и оценивать. До твоего отказа. Если согласишься, то обе жизни будут вместе рассматриваться. Ты сильный. Нам нужна твоя помощь».
«Я недостаточно отработал опыт?»
«И это тоже. Мы не сможем полностью заблокировать память об этой жизни. Ты не будешь проходить родовое кольцо. Но постараемся. Иначе прошлый опыт и ошибки не дадут место новому. Тело другого пола».
«А как же род? Они ждут».
«Они знают. И будут помогать. Ты вправе отказать».
«Я не откажу, я согласен».
Если бы мне предложили переместиться снова в меня маленького, да еще оставили память, то это была бы пытка. Решать те же самые проблемы, получать тот же опыт. Замечали, как мозг протестует, когда заставляют решать все время одни и те же задачи? Рутина каждый день, до срывов, до неврозов. А когда удается какое-то достижение, то мозг ставит галочкувыполнено. И больше к тем достижениям старается не возвращаться. После многих лет и событий тело живет не так, как помнит мозг. Поэтому мы прекрасно знаем разумом, какие мы спортивные были, как боролись, прыгали, бегали, но повторить не сможем. Тело уже не то. И если дадим ту же задачу, что в молодости, то в лучшем случае получим растяжения, в худшем инфаркты и инсульты. Такой обман организма. Потому что для мозга важен усвоенный опыт. И его тошнит от одного и того же. Пусть рамки и возможности шире, но темата же. Путь человека, как коридор. Имеет свои стенки, ограничения по разным параметрам. Чтобы эти стены раздвинуть, нужны очень серьезные жертвы и усилия, на которые сознательно мало кто решится. Не стоят деньги всего мира тех проблем, которые могут быть после смерти, в других мирах. И власть не стоит. Хорошо, когда понимаешь свое предназначение. Но обстоятельства, люди и быт не дают открыть глаза и уши. А миссии любые важны. Можно воплотиться и вне рода, в другой стране.
«Ситуация уникальная», от Хранителей идет любовь и понимание, «ты придешь не по ходу времени, а вспять, в прошлом. Нам разрешили. И линия судьбы пока не определена. Она не будет такой как у той девочки, ее больше нет в теле. Мы будем рядом, постарайся услышать нас».
Меня потянуло в серую мглу.
Глава 1
Далекие-далекие голоса. Как через зажатые уши.
Мы не можем больше ничего сделать.
Ну, пожалуйста, она одна у меня, это совсем тихо, может, санитарную авиацию вызвать, в город перевезут.
Да она нетранспортабельная. Мозг умер. Она уже овощ давно. И ИВЛ нужен другим. У нас он один.
Осторожные шаги рядом. Из горла выскользнула трубка. И сразу стало некомфортно. Воздуха нет. Приоткрыл глаза. Медсестра оттаскивает в сторону какой-то аппарат на колесиках. Напрягся. Сквозь открытый рот потянул воздух с сипом.
Завеса растворялась. Сознание проявлялось в мир. Вам приходилось бегать кросс на время? Или марш-бросок на пятьдесят километров совершать? Когда уже от усталости, жажды и напряжения воли ничего не осознаешь, ни о чем не думаешь, только бежишь и пытаешься не упасть. Потому что упав, уже не встанешь. Или задержите дыхание до предела. И на этом пределе нет ни мыслей, ни понимания, девочка ты или мальчик, есть только воля удержания и желание дышать. Не было мыслей и у меня. После того, как все вокруг меня побегали, я услышал разговор врача с мамой. Я понял, что эта женщинамоя мама.
Я говорил вам, будет овощ.
Из комы вышла, так и оправится.
То, что вышла из комыуже чудо. Но чудес не бывает. Мозг умер. Точнее, кора мозга. Остались простые функции организма. Есть, пить, спать. Может, и глотать сама будет. Но писать и какать только под себя. И вас не узнает. Я предлагаю направить ее в специализированный интернат. Для вашей же пользы. У вас нет возможностей ухаживать за ней. А там будете навещать. Я вам сочувствую, но не вы первая и не последняя. Опыт показывает, что рано или поздно отвезете ее сами.
Мысли тягучие, как густое тесто, двинулись. Позиция выживания. Туда, куда он говорит, не надо попадать. Мне надо с ней. Из уголка рта течет слюна, но мне все равно. Врач с мамой заходят в палату. У мамы отчаяние. Врач уставший и недовольно-безразличный. Встали у кровати:
Вот видите.
Мама берет платок, вытирает слюни:
Доченька, слезы по щекам.
Я собираю все силы, что есть и иду на прорыв:
Мама, хриплый ветерок слетает с губ. Все, отдохнуть. Вижу торжествующую маму и озадаченного эскулапа. Внутри отголоском слышу фразу «Ничего. Живы будемне помрем». Это дед говорил. Чей? Мой дед. Потом вспомню. Сейчас спать.
Через два дня меня забрали домой. Врач очень настаивал на переводе. Мама испугалась, что увезут без ведома. После ругани с медиками решили, что пусть справляется сама. Какой-то дядя Вася суетился и помогал меня грузить. Исколол седой щетиной, когда на руках пересаживал в машину. Я в одеяле. Осень. Прохладно. Грязно. Водитель в зеленой машине спрашивает маму, не тошнит ли меня. Это чтоб салон не запачкали. Ехали недолго. Когда заносили домой, ударили плечом о косяк.
Дома холодно. Мама усадила на диван. Я в подушках и одеялах. Меня причесывают. Это приятно. Мама худая, темноволосая, миловидная и, наверное, была красивой. А сейчас уставшая, под глазами мешки. Дядя Вася это сосед. Он заглянул в дверь и теперь мнется в прихожей. Мама отвлекается, вручая ему бутылку. Сосед исчезает.
На стенах желто-зеленые обои в полосках. Желтый сервант с чашками. Телевизор в деревянном корпусе, закрыт скатертью с бахромой. У мамы руки жилистые, худые.
Ты меня слышишь, Машенька?
Киваю. Говорить и кивать сложно. Не хочется. Не говоритькомфортно. Но надо. Машенька. Это я. Девочка, значит. Все равно. Хорошо и так. МамаТома. Ее так дядя Вася назвал.
Вечером пришла баба Лида. Тоже соседка. Мама не сможет все время со мной быть. У мамы работа. Днем будет баба Лида. Она строгая, дородная. Очки в толстой оправе. Заглядывает мне в лицо и выносит заключение: «Ничё, оправится девка».
Утром мне лучше. Верчу головой по сторонам. Рассматриваю все заново. В окно видны тополя и соседний розовый двухэтажный дом. Баба Лида, не смотря на суровость, ухаживает за мной очень нежно и бережно. Я ем кашу с ложки. Она манная. Комочков нет. В тарелке вижу желтенькое пятно растаявшего сливочного масла. После завтрака снова пихают к теплому телу холодную железяку. Утка. Это пописать. Не очень хочется. Но лучше сейчас. С запасом. Терпеть не получится, а мокрой неприятно. Мама будет вздыхать и в ванной полоскать белье.
«Вот умница», баба Лида довольна, «маме скажем, что ты молодец».
А меня зовут баба Лида, она решила развить успех.
Лида, выдыхаю я. Нужно усилие, чтобы не погружаться в ленивую теплую слизь, где ничего не надо. Далеким эхом проявляется мысль: «Что-то я должна сделать».
Через три дня мысли обрели глубину и сложность. У каждой мысли появились веточки, как у дерева. Раньше был голый ствол. И ниточки в стороны, к другим мыслям. И эта сложность требует выражения. Появилась потребность говорить. Я уверенно говорю «Баба Лида, мама Тома» и пытаюсь строить предложения. Сегодня выходной. Меня вынесли во двор гулять при участии дяди Васи. Сижу на лавке перед двухэтажным домом белого кирпича, под окнами сирень. Да, это сирень, уже почти облетевшая. А надо мной почти голые ветки больших тополей. На меня падают последние листья. Я вдыхаю ветер и наполняюсь им. Еще и еще. Ладони ощущают деревянные шершавые доски скамейки. Глубоко вдыхаю и замираю, медленно выцеживая воздух через нос. Взгляд в одной точке. Подтягиваю ноги:
Мама, дай руку, сдвигаюсь на край скамьи и опираюсь на ноги. Колени дрожат, но я стою. Мама плачет и прижимает меня к себе. Дядя Вася тоже рад и предлагает выпить по такому поводу. Баба Лида машет на него рукой. Я плюхаюсь обратно. Эмоций нет. Я уже так делал. В детстве. И я это помню. Пытался вставать, пока не получилось. Падал, если было больно, то плакал. Но это ничего не меняло, должно быть и будет.
Через несколько дней мы уже гуляли вместе с мамой по вечерам. Днем я с бабулей. Что я тут делаю? Думать лень. И эта лень была где-то и раньше. Она губительна. Надо хвататься за мысль сейчас, и я хватаюсь. Завеса уходит вниз, пытаясь натянуться обратно, но я не даю:
Баба Лида, а что я тут делаю? Баба Лида в тупике.
Расскажи про меня, я же ничего не помню.
Ох, милая. Значит, в себя приходишь, раз интересуешься.
Интересуюсь.
Бабушка рассказывает, что живем мы с мамой вдвоем. Раньше в городе жили, да отец нас бросил, нехорошо поступил. Приехали к бабушке, Царствие ей небесное, от нее квартира и досталась. Мать училась, да не доучилась. Сейчас работает техничкой, уборщицей то есть, в двух местах. Горемыка сердечная. А я учусь в восьмом классе. В мае пятнадцать лет будет. Особых успехов нет, иногда книжки читаю. Мать в конторе убирает да в клубе, а там библиотека. Туда и хожу. Часто сижу, читаю и маму жду, и помогаю потом. Про увлечения мои ничего не известно. А заболела я на свой день рождения менингитом и отеком или еще чем, непонятно. Лежала в поселковой участковой больнице, в отдельном боксе на карантине. В город не отправили. Все думали, что умру. А я, вот молодец, выжила. Теперь точно оправлюсь. Был недавно случай. У девочки живот заболел. Да я ее знала, только потом вспомню. Так врачиха ей велела на печке греться. Погрелась. Аппендикс лопнул. Перитонит. Не спасли. А такая хорошая, такая умница была, красивая, училась на отлично. Так что мать забрала из больницы меня и правильно сделала. Вот, сразу на поправку пошла. У власти Горбачев сейчас. С водкой зажимать начинает.
Я слушала краткий пересказ незатейливой жизни и последние новости. Венский стул поскрипывает, когда качаешься. В голове неуютно. Будто не по форме содержимое. Казалось, мозг вынули, потом вставили как-то углом, и никак на место не встряхнуть. В память выпадают странные куски, самые выпуклые понимаются, в остальномкаша. Доктор говорил еще про интернат. Там плохо. Там смерть. «Белое на черном». Рубен. Остальная часть фамилии не вышла в сознание. Не армянин. Он испанец. Про инвалидов. Страшно. А еще больницы для сумасшедших. Туда вообще нельзя. Советская психиатрия это ад. Лучше тюрьма. «Сульфа»выплыло иллюстрацией.
Бабушка, а что такое сульфа?
Баба Лида оторопела:
Тебе что, кололи?
Нет, слышала где-то.
Уф! Сульфа это очень больно. Людям колют, чтобы помучить. И психам, чтобы ни о чем другом, кроме боли, думать не могли. Все сульфы боятся.
Тебе кололи?
Мне нет. Мужу моему кололи. Сволочи. Художник он у меня был. Интересно мы жили. Да властям не понравился. Они его в психушку запихали. После нее не долго жил. Ходил, боялся всего, бедный.
В памяти открылась щель. Возникли образы, слова, эмоции. Психиатров я не люблю. А еще гинекологов. Они над беззащитными издеваются. Сульфа бывает горячая и холодная. Холодная еще больней. Это если мучить. А если допрашивать, то оксибутират натрия, это по старинке. Поведение запрограммироватьдормикум.
А что такое оксибутират натрия?
Не знаю. Это вы по химии проходили? Вот и вспомнила. Была у вас химия?
Не помню. Лезет поток. Химия. Была. Общая, неорганическая, органическая, физколлоидная, биохимия. Мозг начал разрываться. Щель я тут же заткнула. Надо расслабиться. А то точно сульфы не избежать.
Какой-то монах сказал про познание у-шу: «Это то, что когда-то знал, потом хорошенько забыл, а теперь вспоминаешь». Вот и я вспоминаю. И что такое у-шу?
Бабуля поставила на стол сковороду с жареной картошкой. Картошка была правильная. Баба Лидамолодец. У женщин обычно плохо получается ее жарить. Они нервные, ждать не умеют. А картошке надо время, чтобы зажариться. Поэтому повару, как охотнику, надо сидеть и ждать. Аккуратно с края ножичком поддевать и смотреть корочку, а не мешать все по десять раз. Надо чувствовать дух блюда. Степень зажарки можно и на слух определить по оттенкам шкварчания и потрескивания. Мешать ее надо раза два, ну три, максимум. Первый раз, когда корочка снизу красивая образовалась, тогда посолить и перемешать. И сразу сверху лук. Только порезать его надо мелко-мелко. Такой потом не видно. И ждать. Когда опять корочка сплошная появилась, перемешать. И все. Можно еще раз подержать, если по-зажаристей любишь, и в третий раз перемешать перед подачей. И резать ее надо крупными кусочками, чтобы не сухая была внутри. Масло, главное, не жалеть. Лишнего масла картошка не возьмет, а не дольешь, то сухо будет и горьковато.
Очень вкусно, жмурюсь я. Мы прикусываем черным хлебом и квашеной капустой.
Бабуль, а тебе сколько лет?
Семьдесят будет скоро. А маме твоей тридцать три.
А я на кого похожа? На маму или на папу?
Не знаю, с сомнением смотрит баба Лида, батька твой непутевый видный был, высокий, но волосы светлые, а у тебя темно-каштановые, густые, даже чуть вьются. У Томы темные, тоже не в нее. Глаза все же по матери, темные.
Черные?
Почти. А на лицо, думаю, в отца пойдешь. Видно, что вытянешься. Уже скулы выступают.
А фигура?
Какая сейчас еще фигура? Подросток. Но толстой не будешь, не в кого. И сисек больших не жди. Мать, вон, худая, да и батька спортивный. Чего разошлись? Мать не велела про него говорить. Так что сама с нее спрашивай.
Мама приходит поздно, когда уже давно темно. В ноябре темнота особенная, глухая. Но мы все равно идем гулять. И сегодня тоже.
Доча, я отпросилась на пятницу, поедем в город, к невропатологу показываться. Направили, что бы заключение дал. А там уж куда пошлет.
Никуда не пошлет. Хожу я нормально. Память возвращается. Писать, читать могу. Все будет хорошо. Ты только, мамочка, продержись еще немножко. И мы все наладим.
Мама порывисто обняла меня и заплакала навзрыд. Я прижалась к ней. Вдвоем плакать бы надо. Но мне не плачется. Наоборот, чувствую себя неудобно, что стала причиной ее слез. Я гладила ее по дрожащим плечам:
Мамочка, ты у меня самая лучшая. И институт свой закончишь. Восстановишься и закончишь.
Плечи затряслись еще больше. Мне тоже сжало горло, и подступили слезы. Жалко и ее и себя. Это легко можно задавить и сдержаться. Но в себе держать нельзя сейчас. И я пустила слезы вволю. И все равно ощущение чужое. Делать надо что-то, действовать, а не слюни разводить. А то привыкнешь и будешь, чуть что, в истерики впадать. Так что я плакала, но за скобками была готова к делу. Наплакавшись и обнявшись, мы пошли домой. Но что-то заставляло меня не просто идти, а контролировать тени за редкими фонарями, далекие звуки и близкие шорохи.
Через три дня рано утром мы собрались в город. Мама заставила одеть лифчик. Он очень неудобный, тянет. Прикрывать мне особо нечего. Но мама говорит, что надо, там врач будет. Отечность с лица ушла. Проступили скулы. Баба Лида сказала, что до болезни я была упитанней намного. Сейчас меня толстой не назовешь. Но и худой тоже. Надела шерстяные колготки, блузку, очевидно, парадную, серую кофту, юбку черную. Пальто зимнее драповое. Шапку вязанную серую с тесемками по бокам выдали. Спорить не стала, головой же скорбная.