Утомленная лошадка понуро брела мимо кукольных домиков с резными наличниками, а разведчики напряженно вглядывались в окна, пытаясь угадать, за каким из них находится искомая контора. Отличие жилого помещения от служебного во все времена легко обнаруживается по утвари, находящейся во дворе, и наличию-отсутствию гирлянд постиранного белья в самых неожиданных местах.
Кажется, приехали, подал голос с места кучера Гучков.
Точно приехали, подтвердил Кошко, озираясь по сторонам. Ну что, командир, разрешите приступить?
Герарди коротко кивнул, не переставая осматривать окрестности. Дом стоял очень удачно, в самом конце аллеи, поэтому отсюда были видны все передвижения в колонии.
Закрыто и никого, доложил Щетинин, подергав дверную ручку и постучав набалдашником трости по косяку. Наверно, сегодня просто не наш день.
Кошко подошел поближе к Герарди и тихо произнес:
Я, конечно, не специалист, но кое-чему научился у своих подопечных из мира лихих людей. Замок плевый. Могу попробовать
А, была не была, Аркадий Францевич, валяйте, махнул рукой Герарди, больно не хочется с пустыми руками возвращаться, а тут хоть какая-то надежда.
Позвольте, господа, возмутился Щетинин, но это же незаконно! Скандал!
А мы никому не скажем, улыбнулся, свесившись с облучка, Гучков.
Но замок? не успокаивался корнет.
Да не было там никакого замка, улыбнулся Кошко, уже покручивая дужку в своих лапищах. Так, только видимость. Одним словоммилости прошу, господа
Князь, обратился Герарди к корнету уже официальным тоном, щадя вашу щепетильность, предлагаю прогуляться до дома смотрителя, рассказать ему нашу легенду об искомой кузине, попросить помощи ну и вообщезанять разговором, чтобы он какое-то время сюда не совался.
* * *
Контора находилась в приличном и совсем не заброшенном состоянии.
Не далее как вчера здесь тщательно убирали, констатировал Кошко, проведя пальцем по крышке бюро.
И не только пыль, продолжил Герарди, вороша клюкой в печи, последний раз топили явно бумагойпачка даже в золу не рассыпалась
При этом хозяева не торопились, все аккуратно сложено. Никаких следов спешки, заключил Кошко.
Александр Иванович, обратился Герарди к Гучко, посидите, пожалуйста, тут, поизображайте местного клерка, заодно поизучайте содержимое ящиков, а мы с Аркадием Францевичем прогуляемся по остальным помещениям.
Из-под массивного конторского стола, куда Гучков залез в поисках какой-либо случайно оброненной или забытой бумажки, его вытащил настойчивый стук в дверь. На пороге стоял моложавый франт, одетый по последней парижской моде, явно не клерк и не коммивояжер, которого можно было бы представить служащим в этой скромной конторе. Редкая пока еще бородка клинышком плохо сочеталась с гусарскими, закрученными вверх усами, а учтивое выражение лицас холодными серыми глазами, глядящими поверх собеседника.
Простите за вторжение, на прекрасном немецком, с легким акцентом произнес незнакомец, насмешливо оглядев помятого и замызганного Гучкова, я без предварительного доклада ввиду срочного дела. Когда бы я мог увидеть господина Вюртсшафтпруфера?
Да-да, конечно, автоматически кивнул Гучков, мучительно соображая, как в таких случаях полагается себя вести, а как вас представить?
О! Не утруждайтесь, махнул тростью гость, усаживаясь в кресло. Просто доложите, что прибыл гонец со срочным сообщением от Фалька А вы, судя по акценту, тоже не здешний? Польша? Соратник пана Пилсудского? Угадал?
Господи, какая встреча! раздался неожиданно над ухом Гучкова торжествующий голос Герарди. Князь Оболенский, флигель-адъютант его величества собственной персоной! Вот уж никак не ожидал вас здесь увидеть!
Оболенский вскочил, как будто внутри его разжалась пружина, лицо моментально стало пунцовым, а пальцы, сжимающие набалдашник трости, побелели от напряжения.
Спокойно, господин капитан, спокойно, уже другим, металлическим тоном прозвучали слова жандарма, мягким, приставным шагом перемещающегося ближе к князю и держащего на уровне пояса крошечный браунинг. Зачем нам здесь, в таком тихом месте, скандал? Ну так, что хотел поведать господину Вюртсшафтпруферу герр Фальк?
Господа, вы меня неправильно поняли, натужно улыбнулся Оболенский, на лбу у него моментально выступила испарина, это была шутка. Я со специальной миссией его величества отправлен в Данию к полковнику Мадсену.
Ну да, ну да, охотно согласился Герарди, а в Потсдам заехал, спросить, как быстрее добраться до Копенгагена
Вы мне не тыкайте, господин жандарм! с вызовом бросил Оболенский. Вы мне не ровня!
Да где уж нам, ухмыльнулся поручик. О! А вот и корнет возвращается! Сейчас с вами будет беседовать тот, чей титул вполне сопоставим с вашим. Надеюсь, что
Это было последнее, что успел сказать Герарди. Воспользовавшись тем, что он перевел взгляд на окно и на мгновение потерял бдительность, Оболенский нанес поручику молниеносный удар тростью в солнечное сплетение, а вторым движением швырнул ее в Гучкова. Спрятавшись под стол от летящего предмета, Александр услышал грохот распахивающейся настежь двери.
Корнет! Задержать! сдавленный хрип Герарди перекрыл звуки сухих, как треск ломающихся деревьев, выстрелов
Князь, вы меня разочаровали
Щетинин виновато развел руками.
Все произошло слишком быстро! Сначала грохот дверей, потом он мчится прямо на меня, и через мгновение я сам уже лечу кувырком и слышу ваш голос: «Стрелять!» Ну и высадил всю обойму в белый свет, как в копеечку, не успев даже приземлиться
Задержать, корнет, раздраженно поправил Герарди, я просил его задержать!
Простите, Борис Андреич, вмешался Гучков, но ваш хрип после удара можно было понять как угодно. Я лично разобрал только «ать!».
Герарди обреченно махнул рукой.
Что будем делать?
А не кажется ли вам, господа, что главное мы уже сделали, предложил свой вариант произошедшего Кошко. Во-первых, подтвердили, что заговор существует, во-вторых, нашли штаб-квартиру заговорщиков, встретили и опознали одного из них и, в-третьих, узнали нечто важноев комплот вовлечены весьма влиятельные персоны, стоящие у престола, Оболенский один из них, а главноеФальк находится не в Германии, а в России. А вот кто этоможно только догадываться. Ни одной ниточки к нему у нас нет
Да, задумчиво произнес Герарди, как вода сквозь пальцы Кстати, князь, при вас смотритель не упоминал, случайно, фамилию Вюртсшафтпруфер?
Боюсь, Борис Андреевич, что это не фамилия, а должность. По-русски просто ревизор
Тупик
* * *
Когда поезд «БерлинСанкт-Петербург» подкатил к государственной границе, разведчики, скинувшие напряжение последних дней, позволили себе расслабиться, тем более что роскошный салон первого класса вполне к этому располагал. Особенно, когда чай с коньяком понемногу превращается в коньяк с чаем
Когда мы стояли лагерем под Ледисмитом, рассказывал Гучков заплетающимся языком, так как лимит выпитого превысил отметку «вам на сегодня хватит!», местные жители приносили в дар духам на алтарь, расположенный недалеко от нашей части, разные вещи. В основном еду. Почти каждый день
И местные жители думали, что духи будут ее есть?
Так духи и ели
Господа, тише! шипел на расшалившихся офицеров Кошко. Вы нас демаскируете.
Почему? делал брови домиком Герарди. Мы же говорим по-немецки!
Да, но материтесь-то вы по-русски! вздыхал непьющий сыщик.
Господа, подал голос Щетинин, когда Гучков начал с подозрением осматривать салон в поисках тех, кто не любит буров, а не соизволите ли прогуляться в купе? Я хотел бы предложить партию в вист!
Ну как не уважить человека после такого витиеватого приглашения? покорно кивнул командир группы.
Только, если можно, бегом, прошипел на ухо кутилам Кошко.
Всемилостивейший государь, заметил Гучков, мыконтуженые. Посему высочайшей милостью от бега освобождены. Правда, милорд?
Зрите в корень, ваше сиятельство, еще раз кивнул Герарди.
Тогда ползком, но только быстро! подхватил под руки подопечных Кошко, тревожно оборачиваясь на остальных обитателей вагон-салона, с явным интересом разглядывающих «великолепную четверку».
Любезный, притормозил у тамбура командир разведгруппы, почему так долго стоим? Когда двинем на российскую границу?
Не могу знать, пожал плечами проводник, но думаю, что теперь не скоро
А что так? Дрова закончились? пьяненько прыснул в кулачок Гучков.
А вы что, не знаете? удивился проводник. В Россииреволюция!..
Госсовет и комплот
Днем ранее
Граф, общественный и государственный деятель, почетный член Императорской Академии, ближайший советник императора Александра I Михаил Михайлович Сперанский (по отцуВасильев) получил свою фамилию при поступлении во Владимирскую семинарию не случайно. «Sperare» по-латинскинадеяться. Государственный советглавное детище Михаила Михайловичасоздавался в полном соответствии с приобретенной фамилией графа и тоже был надеждойна создание справедливого демократического общества как основы всеобщего процветания и согласия.
Безусловная демократичность Госсовета Российской империи заключалась в том, что его членами могли стать любые лица, вне зависимости от сословной принадлежности, чина, возраста и образования. Предполагалось, что учреждение объединит самых бойких, прогрессивных и профессиональных, без оглядки на происхождение. Прекрасная задумка! Беда была в том, что членов Государственного совета назначал и увольнял император, и только его личное представление о вышеперечисленных качествах имело значение. Добивало хорошую идею то, что за результаты своей работы члены Госсовета не несли вообще ни малейшей ответственности. Не удивительно, что в результате неразборчивой кадровой политики Госсовет очень быстро превратился в синекуру для приближенных к престолу, в этакий элитарный клуб, где можно было ненапряжно порассуждать о политике, экономике и заодно учесть свои собственные, насквозь шкурные интересы.
Однако в морозный зимний день 1901 года Госсовет собирался совсем в другом настроении. События последнего месяца напрочь выбили высших чиновников империи из привычной благодушно-созерцательной колеи. Атмосферу заседания можно было смело использовать для генерации электричества. Последние, пока еще полуофициальные известия из Германии о наличии польской сделки прорвали плотину привычной сдержанности, породили водовороты и цунами, их энергия вот-вот готова была выплеснуться из стен высокого собрания на бескрайние просторы России.
Вот уже сто лет Польша была любимой мозолью империи. Принципиальным отличием от всех других приобретений было достаточно высокое развитие завоеванных территорий, превышающее уровень подавляющего большинства провинций метрополии. Кроме того, своими западными границами польские владения упирались в еще более развитые, а следовательно, более привлекательные, чем в России, немецкие земли.
Естественно, что в таких условиях поляки категорически не хотели становиться русскими, искренне считая их дикарями и варварами, гуннами, разорившими «сверкающий град на холме». И через сто лет после раздела Польши они продолжали относиться к западнорусским землям как к своему достоянию. Территория, которую русские, в свою очередь, воспринимали как колыбель собственной государственности и культуры, была для поляков важнейшим геополитическим трофеем, обеспечившим золотой век Речи Посполитой. Идея восстановления Польши «в границах 1772 года» до всех ее разделовс восточной границей по линии СмоленскКиевпрочно владела умами практически всей польской элиты.
Весьма чувствительны были также внешние факторы. Судьба привислинских подданных моментально стала предметом международной политики, определяющим взаимоотношения России с западными соседями. Со времен второго польского восстания и знаменитой речи императора Александра II, призвавшего поляков «оставить мечтания» о возрождении собственной независимости, польская тема не переставала интересовать правительства других великих держав, ориентирующихся на мировоззрение польской элиты. «Приходится признать, отмечал секретарь русской миссии в Ватикане Сазонов, что наша польская политика обусловливалась не одними воспоминаниями о былом соперничестве между Россией и Польшей, оставившем глубокий след на их взаимных отношениях, ни даже горьким опытом польских мятежей, а в значительной мере берлинскими влияниями, которые проявлялись под видом бескорыстных родственных советов и предостережений каждый раз, как германское правительство обнаруживало в Петербурге малейший уклон в сторону примирения с Польшей».
Русская аристократия начала XX века в массе своей находилась под французским или английским влиянием, а в этой среде хорошим тоном было сочувствие к несчастной, страдающей Польше. Герцен «колоколил» о необходимости ликвидации самодержавной власти в России и предоставлении полной независимости территориям бывшей Речи Посполитой не от своего имени, а выражая консолидированное мнение всей западноевропейской элиты, мгновенно забывающей собственные распри, когда дело касалось возможности нагадить России.
Но печальнее было другоевнутри русской элиты не было не только какого-либо плана действий, но даже понимания, а что вообще можно сделать с этим польским чемоданом без ручки? Русская интеллигенция как нельзя лучше отражала элитный разброд и шатания. В работах «придворного историографа» Николая Герасимовича Устрялова, посвященных в том числе и периоду правления Николая I, отстаивалась позиция о необходимости «жесткого обращения» с поляками. Он писал, что сама история доказывает Россииот Польши нельзя ожидать ничего, кроме «неблагодарности и предательства». Устрялов и Карамзин очень много говорили о культурной русификации, в частности, о необходимости широкого распространения православия вместо католичества и униатства. Единственное, чего избегал декан историко-филологического факультета Петербургского университета и автор гимназических учебников истории, конкретных указаний, в чем должно заключаться «жесткое обращение» и каким же таким образом было возможно обеспечить «культурную русификацию».
Такое же «па-де-де» исполняли и оппозиционные славянофилы. В данном случае можно упомянуть Ивана Аксакова. После 1863 года он резко отказался от идей, связанных с польской независимостью. Весь свой авторитет известный славянофил-консерватор направил на открытую поддержку имперского репрессивного курса. Поляки, по его мнению, должны проявить «покорность и верность», «признать необходимость единства верховенства русского государственного начала». Один из главных интеллектуалов своей эпохи требовал растворить поляков в русской массе, иначе они поступят аналогичным образом со славянским населением Украины и Белоруссии. Единственное, чего не указал неистовый Иван Сергеевич, где взять тот самый «растворитель», приводящий поляков в состояние преданности.
А в это время шляхтичи занимались своим привычным деломбарагозили, саботировали, и как только выдавалась возможностьпереходили от холодной войны с «русским игом» к горячей. Несколько поляков, в том числе братья Бронислав и Юзеф Пилсудские, вместе с братом Ленина Александром Ульяновым принимали участие в подготовке неудавшегося покушения на Александра III.
Всего на территории привислинских губерний для приведения в покорность местного населения самодержавие было вынуждено постоянно держать трехсоттысячную армейскую группировкубольше, чем будет задействовано в Русско-японской войне.
Естественно, что такая ситуация отражалась на бытовом уровне. Историк-славист Александр Львович Погодин характеризовал отношения русских и поляков в Варшаве как «взаимно раздраженные, полные недоверия и неприязни». Ему вторил Александр Александрович Корнилов, утверждая, что «в русском обществе александровской поры антипольские настроения были отнюдь не редкостью, а в войсках к полякам относились вообще враждебно». Другое дело, что в высшем обществе от этой проблемы предпочитали отгораживаться, делать вид, как будто ее вообще нет.