Распознать европейца в нем можно было только лишь по едва заметному не акценту даже, а чрезмерной старательности выговаривание русских слов, построения русских фраз и предложений. Редкий мой соотечественник так говорит.
Первое, что я почувствовал: резь в глазах от ужасающей вони, стократно превосходившей ту, которую обонял на палубе. А я-то думал, что хуже уже некуда! Несло болотом, рыбой, навозом, внутренностями, перьями. И немудрено: на столе лежит препарированная, по моим представлениям, утка. кожа с перьями отдельно, внутренности, кости тоже разложены по сторонам. Я еле сдержал рвотные позывы, но проглотил подступивший к горлу ком: хозяин лаборатории мог превратно понять такую реакцию. Лицо экспериментатора вытянулась при виде вошедшеговидно не частым гостем в его обиталище бывал Командор экспедиции.
Что Вам угодно? сдержано поинтересовался Лангсдорф.
Это, так понимаю, показал движением подбородка в сторону птичьей тушки, чучело готовите? Сделал вид что не обратил внимание на вызывающий тон я.
Да. Имею право У меня прописано это в контракте, как Вы помните. вздёрнул подбородок хозяин каюты.
Я примирительно поднял руки:Да-да, Григорий Иванович. А много ли Вы успеете заготовитьмы ведь скоро отплываем.
Увы нет, сокрушенно вздохнул собеседник. Стрелок я никудышный А Вы, тут он полыхнул глазами в мою сторону, Ваше сиятельство, помощников скупо выделяете.
Я поморщился. Сейчас мне никак не хотелось спорить.
Что правда, то правда, обезоруживающе развёл я руками, моя вина в сём имеется.
Резанов внутри возмущенно засопел, ничего ради дела придется ему потерпеть, а я продолжил:Григорий Иванович, а вот чтобы всё это, я подбородком указал на препарированную дичь, и там, на палубе выделать как можно скорее, сколько Вам помощников надобно?
Хороших ещё двое достаточно, пожал плечами собеседник и пытливо, уже без враждебности поглядел на меня.
А кого из команды хотели бы заполучить?
Лангсдорф назвал матроса и корабельного кузнеца. Мол, оба охотники, превосходно разделывают тушки, а это самая нудная работа, так что ему останется лишь набивка чучел, а по времени сие пустяшное. Я тут же, под недовольное внутреннее ворчание командора отдал соответствующие распоряжения вестовому. Лангсдорф учтиво поблагодарил.
А скажите, Григорий Иванович, словно не заметил сарказма в Голосе немца, так вот я чем хотел поинтересоваться: А что, если бы Вы могли делать очень натуральные картинки, на вскинувшего веки ученого я поднял ладонь, упреждая возражения.,Вот Представьте что не только вот такая утка будет сидеть на ветке. Это, конечно очень хорошо, Очень наглядно и сразу всё ясно про неё. Но если на картинке будет изображена она в её природной среде, с окружающей обстановкой, Да с её товарками. И, может быть, селезнем, который вокруг неё увивается.
Лицо натуралиста приняло мечтательное выражение. Он тоже представил эту картину. Вздохнул:Это было бы превосходно Ваше сиятельство, но художник-то я, как Вы сами прекрасно знаете, никудышний Да и будут ли они дожидаться, покуда я их нарисую Сколько времени уйдёт Нееет, всё-равно это не выход Хотя, он поднял вверх палец, это конечно было бы замечательно.
А что, если я Вам дам такой инструмент, Григорий Иванович, а точнее мы с Вами вместе его сделаем, который мгновенно будет делать такие картинки: Раз и она у Вас готова, 2и следующая.
Лангсдорф недоверчиво воззрился на меня. А Я продолжил:Вы не сомневайтесь. В твердости моего слова Вы имели возможность убедиться. Корабельный врач хмыкнул.
Невозможно было понять: то ли он соглашается, то ли оспаривает. Я предпочел сделать вид что принял это междометие за согласие. Так, смотрите, я Подошёл к столу, есть у Вас листок бумаги? Корабельный врач быстро вытер руки о какую-то тряпицу, вытащил листок и карандаш. Скажите, есть у Вас вот такая соль серебра, написал я.
Лангсдорф сощурился читая. Потом поднял удивлённое лицо:Не знал что Вы обучались в университете! Это же знания никак не ниже университетских!
Ооо, у нас в артиллерии ещё и не тому учили, смеясь напустил туману я, Так есть такое или нет?
Да, есть.
Тогда нужен ещё желатин. Найдётся?
У меня нет, но я видел В Лавке На берегу, достать можно, деловито включился в обсуждение Лангсдорф.
Отлично! А вот такое вещество найдём? я написал формулу тиосульфата натрия.
Натуралист внимательно посмотрел, почесал затылок и сказал, что, Пожалуй, и это может достать.
Угу, фиксаж есть, про себя подумал я, а проявитель заменим соком смородины когда-то удачно экспериментировал.
Ага. Тогда давайте, Григорий Иванович, Вы вот это делаете, А я закажу корабельному плотнику сделать ящик как для камеры-обскуры, знакомы поди. Да стеклянные пластинки нарезать. А ещё вот такое увеличительное стекло для объектива у Вас есть?
Так Вы камеру-обскуру Нууу, ну разочарована протянул Лангсдорф, это очень долгий процесс. Я знаю, в Европе но я не дал докончить:
Да-да, понимаю: Вы наверное имеете в виду даггеротипирование?
Вы и такое знаете!? в глазах учёного плескался искренний интерес.
Знаю. Только хочу предложить Вам пусть похожий, но гораздо более быстрый процесс. Вот увидите как замечательно это будет работать.
Откуда Вы все это знаете? В артиллерии наверняка такого не было, всё-таки не удержался от чисто немецкой иронии корабельный врач.
Я только загадочно улыбнулся.
Не мог же я рассказать, как в детстве и юности занимался любительской фотографией. И не одну пленку и пачку фотобумаги испортил. И как по методичке от 1925 года для фотографических салонов, найденной в макулатуре, делал самодельные фотопластинки и фотобумагу. И даже фотопленку плохонькую получал. А как правдами и неправдами добывал химикалии у учителя химии и в агрохимлаборатории это отдельная "песня"!
Добро, Григорий Иванович, уже деловито подытожил я, приступаем. А сейчас дайте-ка мне чуток спиртику да клочок чистой материи.
Лангсдорф выдал затребованное и с нарастающим профессиональным любопытством наблюдал, как я протер смоченной спиртом материей рану на ребрах и перевязал оставшимся лоскутом.
А это Вы зачем? кивнул врач на плоды моей работы.
Обеззараживание. Чтоб не загноилось.
Лангсдорф недоверчиво сложил брови углом, но промолчал, сейчас его мысли оказались заняты куда более насущными делами.
Вечером, потемну Уже, когда я ввалился в каюту-лабораторию Лангсдорфа, добрый немец едва не впал в гнев, при виде человека, которого сослепу принял за простого матроса, и мне пришлось рассказывать, как я получил у баталера матросскую робу, более сподручную на корабле, нежели командорское одеяние, которое то там зацепится, то тут испачкается А в этой одежде, на вид грубой, но прочной, чувствую себя свободнее. Удовлетворившись объяснением, учёный сменил Гнев на милость.
Резанов справа явно скучал, позёвывал и в конце концов задремал, судя по потяжелевшему боку. Пусть, лишь бы не мешал.
Дальше мы, словно увлеченные пацаны-шкодники принялись за эксперименты.
Мне это напомнила Школьные годы: когда ночи напролёт вот также просиживал в импровизированной фотолаборатории, в которую превращал свою комнату: завесив шторами приносил ванночки, фотоувеличитель ставил, банки с растворами, плёнки, готовые снимки развешивал. А утром с красными от недосыпа глазами, но зато с набитым фотографиямипрекрасными фотографиями! портфелем весёлый и безалаберный мчался вприпрыжку в класс.
Вечером, при красном фонаре мы наносили на стеклянные пластинки и картон смесь желатина со светочувствительным составом. И напоминали двух проказливых пацанов. я нетерпеливо переставлял ноги. При этом случились два знаменательных события, которые разительно повлияли на течение всего дальнейшего.
Первое событие определило мои взаимоотношения с Резановым. Камергер, который поначалу без интереса, как бы лишь по надобности присутствующий, мало-по-малу втянулся, заразился моим энтузиазмом. Да и что удивительного, гормоны-то у обоих общие, вот он волей-неволей поддался влиянию мыслей постояльца. А подпав под влияние сообразил, что обращение друг к другу согласно этикета излишне продолжительно. И незаметно для себя перешел на "ты".
И теперь в запале, улучив момент спросил: "А воон то если подсыпать, будет лучше?" "Не, так испортим", улыбнулся я, и командор ничуть не обидился, согласно кивнул.
А второе событие подняло Резанова в глазах Лангсдорфа как человека ученого на недосягаемую высоту. Дело в том, что хотя сам фотопроцесс я помнил назубок, количественный состав смесей сильно подзабыл. Ведь делал-то светочувствительный состав всего пару раз, только интереса ради, для практических нужд фабричные всё-таки подходили лучше и их хватало. Но я недаром слыл отличником по химии в школе, тогда как по остальным предметам учился ни шатко ни валко на уровне "хорошиста", а вот химию истово любил. И это невзирая на то, что учитель преподавал откровенно топорно. Так вот, расчёт массово-весовых параметров реакций по химическим формулам я выполнял отменно. А квалификацию, как известно, не пропьёшь. Так что опытному пути определения состава смесей, который практиковал Лангсдорф я противопоставил, а точнее предложил заменить для ускорения предварительными расчётами. Благо периодическую таблицу химических элементов Менделеева помнил наизусть, как первоклассники таблицу умножения.
Немец ворча вначале нехотя уступил, как он был уверен сугубо штатскому чиновнику. Но по мере появления на листках бумаги незнакомых письмен лицо вытягивалось. А когда командор, сверяясь с сей абракадаброй уверенной рукой принялся отмерять, взвешивать и перемешивать порошки заинтересованно склонился над плечом. Когда же с первых же составов вышли искомые смеси уже задышал на ухо в исследовательском ажиотаже. Позже Резанову придётся объяснять свои познания природной любознательностью и поразительной удачливостью. А пока мы лихорадочно химичили.
Где-то в третьем часу ночи я наконец-то сообразил, что Резанов не мальчишка, человек в возрасте, ему нужен отдых и нехотя, но предоставив самые полные инструкции Лангсдорфу, который и не думал отправляться На покой сам закрыл за собой дверь в импровизированную фотолабороторию.
Сам я привык просыпаться до рассвета. Так произошло и на сей раз. Однако камергер вставать никак не желал. Пришлось прибегнуть к всяческим ухищрениям: жужжать у него над ухом и т. п. В общем недовольный камергер кое-как пробудился, начал браниться, что "в такую рань не привык вставать" и всё такое прочее. Я Однако был непреклонен: Где уговорами, где увещеваниями, где угрозами всётаки заставил его подняться и умыться. Но тот всё ещё не понимал для каких целей в такую рань стал. И когда я взялся за матросскую рубаху, возмутился: "Чего он будет в это облачаться? Не престало ему"
"Да, вчера-то ты молчал", вашбродь, язвительно напомнил я, "когда получали. А сегодня что? Сейчас пойдём делать с тобой на палубу зарядку".
Тут уже камергер почувствовал себя в своем праве, упер руки в боки, топнул ногой и заявил, что "ему: графу, командору, не престала при нижних чинах всяческими выкрутасами заниматься!"
Я внимательно выслушал, а потом вкрадчиво спросил:
"Николай Петрович, невесте твоей пятнадцать лет, тебе сорок два года ужедальше будет ещё интересней. Как собираешься ей соответствовать в физическом плане?"
Резанов похватал ртом воздух, Но что ответить сразу не нашёлся, и я "сгладил углы": "Да и потом, сейчас, с утра на палубе скорее всего никого нет. Да и никому ты не нужен, поверь мне на слово вашбродь. А вообще будем потихонечку менять образ жизни. Так что привыкай", жёстко закончил я. И немного подсластил голосом кота Матроскина из мультика «Каникулы в Простоквашино» моего времени: "Это, вашбродь что. Мы с тобой ещё и бегать начнём!"
Командор на миг замер. Но видимо благоразумно решил сейчас не перечить, дабы не обострять и без того ненавистную ситуацию.
После чего Резанов всё ещё ворча облачился в матросскую робу, хотя я всячески подгонял, осторожно приоткрыл дверь, выглянул, словно тать крадущийся в ночи проскочил коридор не ощущая холода босыми ступнями и взлетел на палубу.
Вахтенный офицер очнулся от дремоты при виде невероятной картины: в таком виде никогда командора не встречал. Никак не мог сообразить: то ли отдать честь, но тот вроде как матрос, то ли Так и не решив, просто гаркнул что "всё в порядке!" Резанов отмахнулся, он видимо досадовал, что всё-таки кто-то его заметил. Мне же было непонять, что тут такого.
Небо на востоке серело. Но на палубе достаточно хорошо видно и я начал с простых упражнений: приседаний, махов, отжиманий. Тело всё ещё слушалось нехотя. Отжался всего три раза, после чего руки подломились. Приседать вышло поболее. И камергер уже злорадствовал, надеясь что этим всё и завершится. Однако я не думал на этом успокаиваться. Ещё поприседал. Потом отожмался. Начал махи руками, добавил ногами. Ещё и ещё. Где-то около сорока минут, часов-то я не взял, Так издевался над телом командора новый гостьпопаданец.
Резанов поначалу злился. Но постепенно вошел во вкус, тело разогрелось, стало более гибким и тепло стало даже туловищу и ногам.
В этот момент внизу, По ступенькам загрохотало. И над палубой возник аппарат-светописец как какой-то монстр: на треноге по виду почтовый ящик с трубой спереди и свисающей сзади шторы за неимением специальной плотной материи. Я-то знал, что это фотоаппарат такой Примитивный. Но никто из ныне живущих в начале 19 века ничего похожего не видел. И впередсмотрящий матрос в "вороньем гнезде" свесился, пытаясь разглядеть что это такое за чудо-юдо, и вахтенный офицер во все глаза пялился. Заинтересовался и командор, ведь целого устройства он пока не видел.
Довольный Лангсдорф устанавливал на палубе свой аппарат. По его виду я догадался, что ожидается хороший результат. Новоиспечённый фотограф приноравливался, несколько раз снимал-надевал колпачок на торчащую из короба трубу. фокусничал под покрывалом. Вытаскивал из сумки Картонные, чёрной бумаги кассеты, подсовывал под штору. Хотя вчера мы отработали всю процедуру, но в натуре Лангсдорф делал это впервые. Новоявленный светохудожник разглядывал на задней матовой поверхности изображение, наводил резкость. Я хоть искоса и поглядывал, но занимался своей зарядкой.
Лангсдорф повернул аппарат на меня физкультурника и попросил, благо первые лучи солнца уже выглянули, замереть. Резанов занервничал, но отступать некуда. Утро выдалось ясным, море спокойным, корабль стоит на якорях неподвижно. Я остановился, принял хулиганскую позу: согнул руку в локте и как бы показывает бицепс. Которого конечно небыло в теле Резанова. Но позу соответствующую принял и зверски оскалился. Лангсдорф мелодично засмеялся, попросил замереть, какие-то манипуляции выполнил под чёрным покрывалом, снял крышку-колпачок с объектива, подергал-подвигал трубку, нахлобучил колпачок, достал коробку из сумки, опять вытащил руку, сдёрнул колпачок, которым описал круговое движение, по крайней мере такой пас я показал ему вчера, который видел фильмах сро старинных фотографов. В наступившей тишине послышался плеск весел приближающейся шлюпки.
Вскоре раздался стук о борт и минуту спустя на палубу по веревочной лестнице чертыхаясь вскарабкался лейтенант Хвостов. Который всё ещё нетвердо стоял на ногах. Увидев на палубе необычную каракатицу, трехногую, сбоку от которой торчали ногиэто он точно узналкорабельного врача, от удивления по-индюшиному склонил голову набок. В этот момент послышался голос Лангсдорфа: "Секундочку!" после чего из-под шторки высунулась рука, протянулась к трубке впереди, которую подвигала взад-вперёд и закрыла зияющее аки жерло малой пушчонки крышкой. Затем выудила из сумки внизу чёрный пакет и скрылась. Вскоре однако вновь появилась, сорвала только что надетую крышку и описала круг перед аппаратом, и опять нахлобучила на место. Похмельный капитан "Юноны" только проводил её осоловелыми глазами. После этого из-под материи высунулось улыбающиеся лицо корабельного лекаря:Здравствуйте, Николай Александрович. Доброе утро.
Доброе, простуженно пробасил тот.
Судя по виду у него крепко болела голова, и настроение Поэтому было препротивнейшее. Плюс на голову Хвостова откуда-то появился Командоркоторый обычно спал подолгу, а тут торчал на палубе с утра пораньше в матросской одежде, да ещё босиком. Страдалец замотал головой, видимо в надежде. прогнать наваждение.