Вспомнив о Семье Романовых, он невольно припомнил и Алексея. Подумав с закипающей ненавистью, что тогда, отстраняя дядюшку «семь пудов августейшего мяса» от должности, он очень ошибся. Надо было его не в Париж отпускать, а казнить прилюдно, хотя бы расстрелянием. А лучшечетвертовать, за все то зло, что он флоту российскому причинил. Тут Николаю вспомнились полученные донесения о происшествии с броненосцами «Победа» и «Ослябя». Новейшие броненосцы! Котлы на которых угробили за половину похода, если по донесениям от командировиз-за некачественного изготовления и недостаточного времени подготовки машинной команды! «Ослябя» строится с девяносто пятого года! И все это время не могли найти возможности обучить машинную команду?
После таких воспоминаний Николаю захотелось лично опробовать на ответственных за эти недавно приобретенный для него графом Гейденом экземпляр американского «Кольта Нью Нейви». Интересный револьвер, кстати. С откидным барабаном для быстрого перезаряжания и три и восемь десятых линии калибром[7]. А не три, как «Наган». И заряжать быстрее. Вот бы проверить, как он действует и не разбалтывается ли крепление барабана при частой стрельбе
Но никого из этих гаденышей, по вине которых ушли от адмирала Фелькерзама два вражеских крейсера, под рукой не было и, чтобы успокоиться, ему пришлось встать, подойти к шкапу и налить себе из стоявшего там графинчика рюмку очищенной. Вот водкаэто несомненно то, что за прошедшее время стало намного лучше. Теперь даже не надо отбивать неприятный вкус добавками, как в ТО время
Водка помогла успокоится. Но ненадолго, так как сразу же в памяти всплыли французские заказы. Новейшие броненосец и крейсер, которые эти «союзники» никак не могут достроить. И ведь корабли-то хуже, чем японские. А дядюшка еще ухитрился и пять броненосцев по такому же типу заказать! Повезло, что два не успели заложить вообще и удалось отложить их постройку, а сэкономленные деньги бросить на другие цели. А три так и строятся, устарев, по мнению Николая, уже на стадии закладки из-за меньшего водоизмещения и скорости, чем у броненосцев Англии, Германии и Японии. И что с ними делать? На начало войны опоздали, достроены будут не раньше конца следующего года, а третий вообще к пятому году. В общемодно расстройство и перевод денег. Вот переработанный проект, который сейчас Скворцов делает, может быть и будет лучше этих «лягушачьих выродков». (А как, посудите сами, можно назвать потомков еще недостроенного французамилягушатниками броненосца?) Но и Скворцов, как докладывает за основу взял эти же броненосцы. Только и нового, что средний калибр увеличил до восьми дюймов, да систему бронирования сделал как у немцев. Скорость, конечно, больше планируется, чем у современных броненосцев, но всего на узел. И проектируют медленно, раньше, чем через два года не закончат. А к тому времени, подумал Николай, и опыт войны появится, так что опять изменения вносить придется. Как бы опытных рабочих не потерять. Может заказать что-нибудь по готовому проекту? Крейсера, например, броненосные? Надо будет с Федором Васильевичем (адмирал Дубасов) совет учинить, пока он в Порт-Артур не уехал. И опять жегде деньги взять? Опять у французов или немцев занимать?
От расстройства Николай налил водки прямо в стоящий на столе чайный бокал и выпил ее на раз, большими глотками. Опять успокоился, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло, достал трубку и начал неторопливо набивать ее английским табаком. Набил, столь же неторопливо раскурил и снова сел в кресло. Подумал, что неплохо бы перенести Ставку ближе к боевым действиям, в Мукден. Но тут же вспомнил нервные возражения приехавшего вместе с большей частью конвоя барона Мейендорфа. Который уверял, что обеспечить его охрану даже в Харбине очень сложно, а уж в практически китайском Мукдене или в находящемся под обстрелом врагов Порт-Артуре. Потому и пришлось устроиться здесь. Все же и русских побольше. Даже пусть часть из них и евреи, коим сюда разрешили переезжать без ограничений профессий. Он усмехнулся, подумав, что и евреи не слишком сюда рвутся ехать. Им бы куда-нибудь в Европейскую Россию, чтобы там свои шинки да лавки открывать и на русских крестьянах наживаться. Ничего, перетерпят. Те, кто побогаче уже по новому указу специальный налог на проживание выплатили и живут где хотят. А голытьбы, да лавочников в России хватает и без евреев
Опять расстроившись от неожиданной мысли, что войну, получается, слишком рано спровоцировалини переселенцев привезти достаточно, ни флот новыми кораблями оснастить, ни даже дорогу железную до нормальной работы достроить не успели, он снова набил трубку. Затянулся и, глядя сквозь клубы ароматного дыма на темнеющее окно, решил, что откладывать было еще опаснееяпонцы флот уже оснастили, вдруг да успели бы подготовиться и через год начать войну уже на своих условиях. К тому же и англичане, сейчас только бурскую войну заканчивающие, могли своим союзникам большую помощь оказать. А сейчас у них руки связаны, пока мир с бурами не заключили. Вот и гадай, как лучше, если они сейчас ухитрились крейсера этих азиатов из Англии под своей охраной отправить. «Фелькерзам же ничего сделать не сумел, но в сем конфузе виноват менее всего. А молодец, не побоялся на крейсерах через Средиземное море и Суэц вдогонку Чухнину пойти. Даже не дожидаясь, пока его отряд «Наварин» усилит. Догонит, чаю (ожидаю). И отписать, чтоб на себя крейсера эскадры взял. Ежели здоровье позволит».
В дверь постучали.
Да, откликнулся он, убирая трубку. Про то, что царь перешел с папирос на трубку, слухи уже ходили, но зачем давать лишний довод
Вошедший Чемадуров с поклоном передал Николаю записку Дубасова, извещающую, что в Ставку прибыли трое мичмановКорсак, Оленев и Белов, «кои из известной Вашему Величеству поездки по личным делам вернулись».
Хорошая весть, Терентий. Прикажи-ка мне мундир флотский подать. И к ужину гостей ждите, не меньше четырех человек. Подадите в большой столовой.
Слушаюсь- с, Государь! еще раз коротко поклонился камердинер и быстро вышел, чтоб без промедлений приготовить все необходимое.
Швейцарская конфедерация, Женева, пивная «Bistrot 23», август 1902 г.
Гарсон[8] наконец-то принес кружку пива, и Борис сделал глоток, длинный, как целая жизнь. Честно говоря, он предпочел бы хорошее вино, но не верил, что в этом заведении в окраинном районе города найдется что-то приличное. А пиво пиво оказалось неплохое. Но самое главное, первый же глоток наконец смыл напряжение, копившееся все это время внутри. Все закончилось и он в безопасности. Стало легко и приятно, даже приятней, чем после понюшки кокаина.
Он поставил кружку, достал из портсигара папиросу и закурил, вспоминая
Постановление об убийстве министра внутренних дел ему передал лично Азеф. И он же познакомил с группой товарищей, готовых выполнить этот акт борьбы. Похоже, Борис своей целеустремленностью, хладнокровием и боевыми умениями понравился фактическому главе Боевой Организации, иначе с чего бы он назначил Савинкова в группе руководителем.
Борис сделал еще глоток и вспомнил В Петербурге он остановился в гостинице «Северной» под именем господина Семашко. Вечером того же дня Борис пошел на явку к уехавшему заранее товарищу Покотилову. Он должен был ждать Савинкова ежедневно на Садовой, в районе от Невского до Гороховой. Поэтому Борис гулял по Садовой, отыскивая в пестрой толпе разносчиков знакомое лицо. Чем дальше шел, тем меньше был уверен во встрече. Он уже решил, что товарища нет в Петербурге, что он либо арестован на границе, либо не сумел устроиться торговцем. Вдруг кто-то окликнул Бориса:
Барин, купите «Голубку», пять копеек десяток.
Перед Борисом стоял тот, кого он искал. Совершенно не похожий на запомнившийся по заграничной встрече образ, настоящий офеняв белом фартуке, в полушубке и картузе, небритый, осунувшийся и побледневший. На плечах у связника висел лоток с папиросами, спичками, кошельками и разной мелочью. Савинков подошел к нему и, якобы выбирая товар, успел шепотом назначить свидание в трактире. Часа через два они уже сидели в грязном трактире, недалеко от Сенной. Он оставил дома лоток, но был в том же полушубке и картузе. Разговаривая с ним, Борис долго не мог привыкнуть к этой новой для него одежде товарища. Он рассказал Савинкову, что другой товарищ уже тоже извозчик, что они оба следят за домом министра и что однажды им удалось увидеть его карету. Он тут же описал мне внешний вид выезда Сипягина: вороные кони, кучер с медалями на груди, ливрейный лакей на козлах и сзади и впередиохрана: трое конных жандармов и пара сыщиков на вороном рысаке. Рассказал Покотилов и об обычных маршрутах министра, чаще всего ездившего мимо Летнего сада в сторону Мариинского дворца, на доклад премьер-министру.
План покушения созрел быстро и был одобрен всеми членами группы. Но до сих пор Борис считал, что благополучный исход этой, первой попытки покушения, был чистой удачей, выпавшей на их долю. Ибо они с таким видом ходили после срыва акции по улицам, что самый тупой филер мог бы сообразить А Боришанского, который испугался якобы окруживших его агентов охранки и сбежал с поста, он отстранил правильно. И будет это отстаивать и перед Азефом, и перед любым членом центрального комитета. Не достоин такой трус, сорвавший хорошо спланированное дело, быть членом Боевой Организации. Борис сделал еще пару глотков из кружки, машинально отметив, что пиво действительно неплохое, совсем как немецкое.
Потом стало еще хужепри разряжении бомб, которые остались от неудачного покушения подорвался Покотилов. Полиция словно сорвалась с цепи, проверяя подозрительные квартиры и целые районы. Но ничего не нашла, а самого Савинкова, жившего по паспорту Константина Чернецкого, останавливали на улице несколько раз. Но каждый раз с извинениями отпускали.
Надо признать выдающиеся таланты Азефа, сделав еще глоток, подумал Савинков. Все предусмотрел, даже возможность подрыва основного изготовителя бомб. Не прошло и двух недель, как из Киева приехал знакомый Борису химик Швейцер. Кстати, познакомились они как раз в этой пивнушке. И привез этот знакомый около пуда динамита в обычной сетке. Из этого динамита получилось ровно четыре бомбы.
Яркие воспоминания вновь нахлынули на него, заставив заново пережить ТОТ день, пусть и мысленно
Он медленно встал со скамейки в Летнем саду и вышел в ворота с таким расчетом, чтобы пройти вдоль по улице мимо изготовившихся метальщиков
Уже по виду улицы было понятно, что Сипягин проедет сейчас. Приставы и городовые, стоящие напротив входа в сад и у моста, имели подтянутый и напряженно выжидающий вид. Когда Борис прошел половину дороги к Пантелеймоновскому мосту, он наконец заметил среди прохожих Сазонова. Тот шел по улице, высоко подняв голову и держа у плеча бомбу. И практически одновременно по мосту проскакала тройка жандармов, за которыми мчалась карета с вороными конями. Сзади ехало еще двое сыщиков в собственной, запряженной вороным рысаком, пролетке. Борис узнал выезд Сипягина. Засмотревшись на жандармов, он потерял из виду Сазонова, закрытого фланирующими прохожими. Вдруг однообразный шум улицы заглушил тяжелый странный звук, словно кто-то с размаху ударил кувалдой по чугунной плите. Он увидел, как на месте кареты в небо взвился столб серо-желтого, почти черного по краям дыма. Дым, поднимаясь расползался в стороны, затянув на высоте пятого этажа всю улицу. Все вокруг застыло на несколько мгновений, как на фотографии.
Но он ждал взрыва и поэтому пришел в себя почти мгновенно, побежав по улице к месту взрыва. Уже на бегу до него донеслось чей-то испуганный возглас: «Не бегите! Будет взрыв еще». Когда он подбежал к месту взрыва, дым уже рассеялся. Жандармы, практически не пострадавшие, все еще не могли справиться с лошадьми и вернуться к месту взрыва. Пахло гарью. Прямо передо ним, шагах в четырех от тротуара, на запыленной мостовой полулежал Сазонов, опираясь левой рукой о камни и склонив голову на правый бок. Фуражка слетела, и его темно-каштановые кудри упали на лоб. Лицо было бледно, кое-где по лбу и щекам текли струйки крови. Ниже, у живота, виднелось кровавое темно-багровое пятно. Кровь, растекаясь, образовала большую багряную лужу у ног товарища. У Бориса даже мелькнула мысль, что Сазонов убит. Но разбираться было некогда, конные жандармы уже вернулись к месту взрыва, а один из дежуривших у моста полицейских попросил его уйти. И опять ему повезлоне задержали. И даже не опросили
А вечером он из газет узнал, что Сипягин все же убит, а Сазонов жив. И что вводятся ограничения на въезд и выезд жителей из столиц, «в целях розыска злоумышленников, покушавшихся на жизнь» Великого Князя Сергея и министра Сипягина. Покушение на Великого Князя оказалось неудачным и, как писали, участвовавший в нем эсер дал показания о личностях, замешанных в подготовке и осуществлении террористических актов.
Поэтому из города пришлось выбираться пешком, минуя заставы, а потом добираться на поездах до Киева. В Киеве оказалось еще хуже, чем в Петрограде. Начальник местного жандармского отделения полковник Спиридович сумел организовать розыскные мероприятия наилучшим образом. И разгромил местные ячейки партии, арестовав всех до последнего человека. Хорошо, что у Бориса сработало предчувствие и он не пошел на заранее оговоренную конспиративную квартиру. На которой днем позднее был арестован приехавший в Киев Швейцер.
А его спасло хладнокровие и прежние связиуехав из Киева, он через одного знакомого по ссылке в Вологду вышел на местных контрабандистов. Пришлось выложить почти полторы сотни рублей, но через австрийскую границу его перевели без проблем.
Борис очнулся от воспоминаний и обнаружил, что пиво в кружке уже закончилось. Пока он подзывал гарсона и делал новый заказ, в пивную зашел долгожданный товарищ Азеф, который тоже чудом ускользнул из Москвы после покушения.
Маньчжурия, район реки Ялу, сентябрь 1902 г.
К первым числам сентября неторопливо двигающиеся вперед японские войска наконец оттеснили казачьи полки Мищенко к реке Ялу. Отступавшие казаки переправились на западный берег, в первую очередь перебросив на заранее приготовленных плотах конную батарею. В обозах которой, кстати, уцелело всего пара десятков снарядов. Переправившиеся казаки, сосредоточились у Сегепу, став подвижным резервом правого фланга. Казаки, не раз сходившиеся в коротких схватках с наступавшими японскими авангардами, смотрели на сидящую в окопах пехоту свысока. Генерал-майор Мищенко докладывал, что: «японская конница по сравнению с русской чрезвычайно плоха, в конном строю бой старается не принимать, а будучи в него втянутатерпит поражение. Пехота же отличается высокой стойкостью, на поле боя держится до последнего, даже будучи окружена. Артиллерия ни в чем не уступает нашей, но предпочитает стрельбу с закрытых позиций. Подчиненная ему казачья батарея потеряла два орудия, пытаясь стрелять по принятому в мирное время обычаю». Впрочем, получавший такие донесения и ранее, Александр Алексеевич уже принял меры и большая часть орудий, включая недавно полученную четырехорудийную батарею сорокадвухлинейных (106,7 мм) осадных пушек, были укрыты либо в редутах, либо на обратных склонах высот.
Сутки после прибытия казаков прошли спокойно, подошедшие японцы копошились на своем берегу, не всегда отвечая даже на ружейный огонь, время от времени открываемый охотничьими командами[9], занимавшими острова.
Наконец, японцы зашевелились. Их передовые части, на ходу развертываясь из походных колонн в густые цепи, устремились к берегу реки. Среди идущих цепями пехотинцев видны были группы носильщиков с лодками. Как выяснилось позднее, часть лодок была припрятана заранее прямо на берегу. В результате чего охотники, отстреливая носильщиков, наступление японцев остановить не сумели и, действуя по приказу, отошли, едва первые лодки начали отплывать от противоположного берега. Отход прошел успешно, но не без потерьодновременно с началом переправы острова обстреляла японская артиллерия, как шрапнелью, так и фугасами. Русские орудия пока молчали. Но, как только первые японские цепи вышли на западные берега островов, над ними рванули шрапнели. Розоватые облачка разрывов, казалось, безобидно висящие в небе, обрушили на пехоту противника град пуль, заставив залечь и кое-где даже отступить. Поручик Араки, командовавший восьмой ротой первого полка гвардейской дивизии написал позднее в письме домой о своих впечатлениях хокку:
Розовые облака дождем свинцовым
Без страха идут вперед сыны Ямато
Славно умирать
На обстрел откликнулись японские орудия. И над головами пехотинцев полетели в обе стороны огненные подарки. Медленно, словно нехотя, разворачивалось артиллерийское сражение. Густые разрывы фугасов и облачка накрывающей цели шрапнели, словно забыв об ищущих укрытия простых солдатах, обрушились на плюющиеся огнем русские редуты и нащупывали укрытые позиции батарей c той и другой стороны реки. Но новые русские пушки, которых к этому времени у Гернгросса теперь стало уже две облегченные батареи нового типапо шесть орудий, стреляли чаще и как бы не точнее, чем японские. Им неплохо помогали и тяжелые осадные пушки, недосягаемые для вражеского обстрела, достающие до самых дальних японских батарей. Артиллерийская дуэль, изматывающая и методичная, шла до темноты. Уже к середине дня выяснилось, что древо-земляные укрепления старого типа, вроде редутов и люнетов, плохо переносят обстрел современными фугасными снарядами. Почти все потери разбитыми и поврежденными орудиями, а также убитыми или ранеными бойцами за день пришлась именно на них. Так что всю ночь работы шли не только на захваченных японцами островах, но и на оборонительных укреплениях русских. Пока японцы укрепляли свои позиции и подтягивали артиллерию, русские тоже не спали. Уцелевшие орудия из редутов перевозились на подготовленные для других батарей запасные позиции. Но в целом потери были не столь значительны, недостатки устранялись, и Гернгросс уже набросал для себя черновик победной реляции. Однако Александр Алекссевич отнюдь не забывал, что учителями японской армии были немцы, поэтому приказал выдвинуть подкрепления не только для возмещения потерь первой линии, но и на пока спокойные фланги. Которые по немецкой теории тактики наступления должны непременно обойти и атаковать наступающие. И надо признать, что он оказался прав