Хоть все в отряде, без исключения, теперь обращались ко мне подчёркнуто уважительно, на «вы», но относились, конечно, как к ребёнку. Вспоминали своих собственных малых детей. Тощенькая, в бесформенном балахоне, с отрастающим белёсым пушком на головенастоящий гадкий утёнок. Немцы восхищались мной как феноменом, но как ребёнка жалели. Именно всю силу этого своего отеческого сочувствия они и вкладывали в каждое потрёпывание по руке, поглаживание по голове, полуобъятие. Их энергетика в такие моменты становилась густой, тяжёлой, «земляной». На расстоянии онакак холодная сталь, но этоэнергетика верхних уровней. А в непосредственном соприкосновении начинаешь больше ощущать энергию нижних центров.
Оказавшись сначала в руках Фрица, а потомтесно прижатой к его спине, я чуть не задохнулась от того, что его удушливо плотная аура облепила меня со всех сторон. Справедливости ради: этот человек относился ко мне действительно очень по-доброму, но энергетика
Дома я не испытывала ничего подобного. У тех, кто брал меня за руку, обнимал за плечи, энергетика была лёгкая и чистая. У отцамягкая, горячая. У начальствачёткая, простроенная. Но всегдалёгкая и чистая. Про женщин я не говорю: женская энергетика вообще другая.
Немецкие же прикосновения мне всё время хотелось отлепить от себя, отчиститься, отдышаться. Я терпела и старалась привыкнуть. Впоследствии выяснилось, что лишь члены экспедиции обрушивали на меня такой густой поток медвежьей нежности. В научных коридорах «Аненербе», напротив, царили холодность и отстранённость, устраивавшие меня гораздо больше
Сумерки сгущались, а наш отряд ещё не одолел спуск. Нагло продолжая ехать на закорках у Фрица, я слушала его доступные объяснения, как устроен самолёт и почему он летает, и гадала: неужели мы продолжим путь в темноте? Или станем укладываться на ночлег прямо на узкой тропе? Не угадала! За поворотом тропинки обнаружился нависший скальный выступ, а под нимуглубление вроде грота. Туда-то мы и забрались. Место было определённо приспособленное для ночлега многими поколениями путешествовавших: ровное, расчищенное. Мы наскоро пожевали какой-то сухомятки и улеглись, завернувшись в одеяла и спальные мешки. Меня, к сожалению, заботливо разместили в центре этой сонной композиции, и я опять оказалась облеплена и придавлена со всех сторон тяжёлой энергетикой истинных германцев.
Что любопытно: ламы между тем остались снаружи грота. Они и не ложились, а расселись в позах лотоса у самой тропы и погрузились в глубокую медитацию, не отличимую от сна. Сомневаюсь, чтобы ламы так же страдали от соседства немецкой энергетики, как я. Они решали какие-то свои задачи. Возможно, прощались с родными горами, которые им предстояло надолго покинуть. А возможно, они уже провидели, что им не суждено вернуться на родину.
Едва забрезжил рассвет, все, не сговариваясь, поторопились продолжить путь. Немцы наперебой предлагали нести меня: явно вчерашний подвиг Фрица не давал им покоя. Пришлось напомнить, что я выросла в горах, и пояснить, что вчера я была утомлена прежде всего участием в длительной церемонии и подъёмом по бесконечной лестнице.
Дилемма не давала мне покоя: как могли эти добрые, отзывчивые, очень вежливые люди быть вместе с тем жестокими, безжалостными врагами? Как им удаётся, умея любить своих близких, детей, друзей, в то же время остальных людей и за людей-то не считать, одобрять жестокости, зверства, приветствовать несправедливую войну? Может, конкретно эти мирные исследователи составляют исключение из фашистских правил? Да только они же с такой алчной радостью говорили об оккупации Кавказа
Пока я пыталась уложить в голове вещи, которые считала несовместимыми, мы очутились уже почти у подножия той горы, на снежной вершине которой провели прошлый день. Внезапно кто-то из отряда замер и первым принялся вглядываться в небо. Все последовали примеру. Далёкий гул моторов! Чёрные точки над невысоким хребтом вдали.
Точки превратились в кресты, и стало видно, что летят, низко гудя, два крупных пузатых самолёта, а их сопровождает целая эскадрилья машин помельче, в которых я узнала «юнкерсы». Самолёты снижались. Казалось, они цепко вглядываются в равнину, выбирая самое подходящее место для посадки.
В нараставшем гуле «юнкерсов» ожили чёрные ночи прифронтовой Москвы. И вопрос по поводу добрых немцев, не ведающих о войне, резко перестал меня беспокоить.
Самолёты, примерившись к месту посадки, пошли на круг. Продолжая шагать вперёд, мы потеряли их из виду за кустами и камнями. К моменту, когда мы вышли на равнину, последний из эскадрильи уже подрулил и глушил мотор.
Затем обнаружилось, что караван со всеми вещами экспедиции и подарками лам, который выдвинулся в путь вчера одновременно с нашей процессией, уже прибыл на место и ожидал нас. Началась погрузка. Один громадный «хейнкель» должен был принять лам с их поклажей и частью вещей экспедиции. Другой принял в своё толстое чрево остальные вещи и весь немецкий отряд, включая меня. Бомбардировщики же снабдили «хейнкели» дополнительным запасом топлива, который специально для этого несли. Вся кавалькада стартовала, как выяснилось, из Бирмы, оккупированной дружественными фашистам японцами. На Кавказ полетят только транспортникирекордно высотным и дальним маршрутом. Для этого штучную модификацию машины, предназначенную именно для рекордов, ещё больше усовершенствовали. Салон был оборудован так, чтобы чувствовать себя относительно комфортно на высоте нескольких тысяч метров, иными словами, не замёрзнуть насмерть и свободно дышать. Однако кислородные маски всё же имелись, и без них в этом перелёте не обошлось.
Полёт на самолёте превратился в огромное разочарование.
Я ждала этого момента с нетерпением и трепетом: сейчас увижу горы и долины, землю и реки с невообразимой высоты! Но, едва завидев издалека чёрное чудовище, заподозрила неладное. Окон-то в этой громадине не было! За исключением стеклянного фонаря кабины.
Залезать по узкой лесенке на крыло, а далеесквозь низкое закруглённое отверстие в металлическом корпусевнутрь здоровенной туши самолётища было неудобно и страшно, как будто меня опять запихивали в сундук! Внутри оказалось дико тесно от вещей и людей. Тускло светили лампы. Мне отвели довольно удобное место на каких-то мягких тюках; можно и отдохнуть, и с комфортом поспать. Я, выяснив, где в самолёте что находится, искренне посетовала, что надеялась увидеть землю, как видят её птицы. Мне объяснили, что заходить посторонним в кабину во время пилотирования строго воспрещено, но всё же похлопотали за меня перед пилотом. Тот лично обратился ко мне с забавно подчёркнутым уважениемкак к маленькому ребёнку:
Я скажу, когда будет можно, и вы зайдёте, Хайке. Не прощу себе, если вы не увидите землю и море сверху и не заболеете небом!
В металлическом «мешке» было душно и невероятно тоскливо. Все, кроме одной, лампы погасили. Безвыходная темнота давила. Потомстрашный грохот и нарастающая вибрация. Конец света!
К счастью, пилот не забыл обещания, но прошла целая тягостная вечность, прежде чем меня пригласили в кабину. Удивительное ощущениекогда горные пики под тобой кажутся игрушечными и подёрнуты таинственной дымкой, когда облака проплывают внизуболее объёмные и выразительные, чем горы, а небесная синевагуще краски в тюбике художника, плотнее шёлка. Белые вершины и бурые хребты уходят чередой под крыло, а на них неумолимо наплывает зелень, подёрнутая ещё более густой дымкой, перевитая бледными лентамиголубыми, жёлтыми, бурыми. А на смену зелени плывёт пустота. Сплошное голубое марево. Неужели мы так высоко забрались, что земли теперь не видно вовсе?!
Под нами вода, дитя. Много воды. Это море.
Самолёт лёг на крыло. Показались извилистые очертания береговой линии. Стало видно, что море, как муар, переливается изгибающимися полосами разного цвета и разной яркости. Есть бирюзовые, бледно-голубые, синие, ультрамариновые, фиолетовые, но всё смягчено, приглушено неизменной белёсой дымкой.
У меня внезапно сжалось сердце. Вспомнился разговор с товарищем Бродовым в замороженной горной долинепрощальный лёгкий разговор о цвете южных морей.
Мгновения настоящегозрячегополёта оказались краткими; пришлось вернуться в душное чрево нашего летучего кита. Дальше я беспокойно дремала на тюках, слушала разговоры немцев, сонное сопение и похрапывание.
Беспосадочный перелёт на Кавказ, должно быть, бил многие рекорды дальности, высоты и нагрузки. Он всех измотал страшно. Я больше не просилась в кабину, но обо мне не забыли и на минуточку приглашали туда ещё пару раз. Каждый раз я как будто делала шаг в другой мир!.. Вот куда я отправлюсь летать, когда в следующий раз выйду из тела: на высоту нескольких тысяч метров!..
Остальные долгие, мучительные часы, в которые можно было лежать, сидеть, ходить, оставаясь при этом в душной, вонючей, промёрзшей мышеловке, я имела возможность беспрепятственно прощупывать ценное содержимое поклажи: и рукописи, и реликвии, и другие подарки лам рейху. Старалась вовсю, препятствий не встречала: никто информацию не закрывал, да и за мной никто не наблюдал исподтишка. Однако продуктивными мои усилия не назовёшь. Одно делокогда во время учёбы к тебе подносят единственный предмет, довольно простой, и ты, не глядя, мысленно рисуешь его образ. Совсем другоекогда масса знакомых и незнакомых предметов свалена в кучу. Одно делоопределить смысл фразы, которую медленно и многократно повторяет про себя чтец, другоестараться мысленно разгадать содержание старинного манускрипта на незнакомом языке!
Из того, что увиделось чётко, была огромная, сложная мандала с трёхлучевой свастикой в центре. Глухой синий цвет основы. Чопорная, сухая, рациональнаяевропеизированная какая-то. Должно быть, её создавали специально для фашистов. Казалось, если умелому человеку на неё медитировать, то сами собой начнут вставать из-под земли военные заводы и фабрики и всякие стучащие шестернями механизмы.
Рукописи хранили слишком вычурную информацию. Они были не древними подлинниками, а свежими списками. Но энергетику несли сильную. Я видела механизмы, летательные аппараты. Всё это было основано на применении тонких энергий и сконструировано с использованием разных энергополей. Вся эта псевдотехника имела лёгкую, чистую, хорошо структурированную энергию. Даже если фашисты попытаются сварганить нечто подобное, у них не заработаетточно! Потому что они страшно тяжеловесные.
Подобрав кое-какую информацию, я стала прикидывать, в каком виде лучше передать её нашим и какого подтверждения запросить. Словом, занялась всякими техническими вопросами.
Самолёт то вибрировал, норовя рассыпаться по винтику, то будто в яму падал, то, наоборот, вдруг с натугой тянул вверхтак, что меня вдавливало в мой персональный мягкий тючок. Все относились к таким эволюциям воздушного судна как к должному, потому беспокоиться не приходилось. Порой мы забирались так высоко, что в ход шли кислородные маски, но пользовались ими мало в целях экономии. От перепада давления у кого-то пошла кровь из ушей. У меня уши заложило, и тяжело, будто молотом, колотило в голове. К счастью, довольно скоро самолёт снизился. От духоты есть не хотелось, но холодтакой, что зуб на зуб не попадал! заставил подбросить в организм топлива. Спустя несколько часов почти всех сморил сон.
В дремотном полузабытьи я всё прислушивалась к болтанке, тряске, воздушным ямам. Холод пробирал до костей, система очистки воздуха если и существовала, то работала из рук вон плохо. Я подумала: каково было летать так часто и на большие расстояния товарищу Бродову с его не слишком здоровым сердцем, склонностью к резким перепадам кровяного давления и обострённой чувствительностью к малейшей нехватке кислорода?
Неподалёку от меня прямо на полу, подстелив спальный мешок, устроился Эрих. Плечистый и крепкий молодой мужчина, он, единственный из отряда, отчаянно страдал от укачивания. Он обессиленно водил ладонью по животу, груди и, в конце концов, стал тихо протяжно стонать на каждом выдохе, уверенный, что среди сильного гула его не услышат. Картина не могла не вызвать сочувствия, и я мысленно потянулась к Эриху, собираясь как-нибудь помочь
В памяти вспыхнул яркий образ: Ленинград, дымный и тесный вокзал, санитарный поезд у дальней платформы, красноармейцы в окровавленных повязках с измученными болью и усталостью лицамиродными, близкими, понятными лицами. Чудившийся среди других вокзальных запаховконечно, только чудившийсязапах крови. Ещё не осознанное мной тогда ощущение близкого и неизбежного умирания Вспомнилось, как безутешно и безнадёжно плакали девчонки после встречи с санитарным эшелоном, увозившим раненых в глубокий тыл, плакали от того, что не успели кому-то помочь, кого-то спасти Я тогда даже не пыталась присоединить к их усилиям свои, хоть и не сидела без дела.
Я читала о зверствах фашистов в оккупированных городах и сёлах Подмосковья, о виселицах, видела в газетах фотографии сожжённых деревень. Но больше всего помнились эти санитарные эшелоны, виденные своими глазами.
Не сказать, чтобы сочувствие к Эриху улетучилось. Но внезапное отвращение пересилило сострадание: мне стало противно мысленно прикасаться к нему. Своих не могла лечитьтак нечего начинать с фашистов.
Я уткнулась лицом в грубую ткань тюка, на котором лежала. Как же я соскучилась по всем нашим! Так и уснула, лицом в мешковину.
Не раз каждый из пассажиров пробуждался и вновь забывался мутным, не приносившим отдыха сном. Полёт длился, должно быть, не одни сутки.
Внезапно самолёт пошёл на снижение и начал закладывать такие виражи, что гнетущая дрёма развеялась. Хоть следовало ожидать, но жёсткое касание поверхности земли произошло совершенно неожиданно для меня. Тяжёлая машина подскочила, снова ударилась колёсами о твёрдый грунт, её стремительный бег стал постепенно замедляться.
И вотоглушительная тишина, ещё более оглушительная неподвижность.
Кто-то принялся резко клацать герметизирующими замками люков. Резкий порыв изумительного, чистейшего воздуха. Мы на месте.
Глухая, хоть глаз коли, темнота, подсвеченная фонарём, небо в россыпи звёзд, силуэты горных вершин далеко на горизонте. Воздухтёплый, влажный, наполненный незнакомыми, сладкими и терпкими, ароматами цветения У меня вдруг остановились все чувства и мысли, охватило ощущение покоя. Так бывает, только когда после долгого отсутствия оказываешься дома: всегда неожиданная, всегда внезапная, оглушительная внутренняя тишинаи покой. Я дома. Самовнушение или реальность, но я верю, что родную землю по энергетике не спутаешь ни с какой другой.
Потом на грани слышимости я различила орудийные залпы и глухие звуки разрывов. Но даже они не разрушили блаженного состояния внутренней тишины, чувства родного дома.
Что это? спросила я у Фрица. Ведь это не обвал!
Заодно с ненужными мне сведениями о пушках и канонаде я получила представление о том, где мы находимся, как проходит линия фронта по побережью и горам и как она продвигается. Судя по всему, члены экспедиции уже успели почерпнуть информацию у встречавших наши самолёты офицеров. Фриц показал мне довольно свежую газету, где целую страницу занимала карта с изображением всей линии фронта от Баренцева до Чёрного моря. Ничего хорошего! Ленинград по-прежнему в окружении; к Москве линия совсем близко; вся Украина занята; Крым, если верить карте, опять занят; частичноКавказ; в районе Сталинграданемцы у самой Волги. Чувствовала я, что карта привирает, но не существенно. Как же тяжело Красной армии! Но она теперь держит удар и не отступитэто тоже чувствовалось. Лишь бы суметь хоть чем-то помочь!
Материалы экспедиции, подарки тибетцев, а также некоторые вещи не выгружали, так как часть отряда отправлялась в Германию сразу после заправки самолётов топливом.
Едва небо на востоке посинело в преддверии рассвета, участников экспедиции и лам стали усаживать по несколько человек в небольшие самолёты, стоявшие поблизости на лётном поле. Я постепенно разглядела их странную и смешную конфигурацию: по обе стороны от фюзеляжа, на расстоянии от него были расположены длинные, узкие веретёна, и всё вместе соединялось в общую конструкциюспереди длиннющими крыльями, а в районе хвоста поперечиной. В разговорах военных мелькало название «фокке-вульф». Один за другим смешные самолётики взмывали в воздух и брали направление на горы. Рассвело, за горами всходило солнце.
Стало видно, что у этих «фокке-вульфов» кабина закрыта огромным стеклянным фонарём. Какой прекрасный оттуда, должно быть, обзор! Вот бы полетать на таком! Я собралась было подслушать чьи-нибудь мысли: не врали немцы, что намерены взять меня с собой в горы, или думают сразу отправить в Берлин с другой половиной экспедиции и лам? Не успела настроиться, как получила приглашение проследовать в самолёт.