Сентябрь - Томаш Пациньский 5 стр.

А интересно, бесстрастно подумал он, сидел ли тогда здесь кто-нибудь. Наверняка сидел, в противном случае, зачем напрасно жечь патроны?

Окружающий говор вернулся к первоначальной громкости. Разговоры, притихшие было, когда он входил, вновь вернулись в нормальную колею, если только пьяные бормотания, песни и ссоры можно было назвать разговорами.

Задумавшись, он и не заметил, когда их клубов дыма и пара, бухающих из лишенной две­ри кухни, появилась официантка.

- Чего-нибудь горяченького?без тени улыбки, слегка кивнув, спросила она. Зато прибыв­ший усмехнулся широко. Особое отношение. Ему было известно, что остальных клиентов она при­выкла спрашивать коротко и вежливо: "Чего?".

- Кушать?делано удивился он.Натощак?

Этого он мог и не говорить, не говоря ни слова, девушка ушла. Через несколько секунд верну­лась и поставила перед ним стакан с золотистой жидкостью.

Он тоже, не говоря ни слова, вытащил мятую пятерку. Долларов. Бакс чаевых, может онанаконец-тоулыбнется. Официантка же даже не пошевелилась, не протянула руку за банкнотом.

- Восемь, - сухо бросила она, почесываясь под левой грудью.Это настоящий.

Он сделал осторожный глоток из стакана, насмешливо поглядывая в безразличное лицо де­вушки. Та чесалась все сильнее. Дура, вшей не ловит, пришла бесстрастная мысль.

Он сделал еще один глоток и кивнул. Добавил еще одну пятерку. И действительно, напиток не был похож на самогон, окрашенный луковой шелухой. Все зависит от того, как мы понимаем значение слова "настоящий".

Девушка отошла. Он же поднял стакан, поглядел под свет, как янтарная жидкость масляни­сто стекает по стенкам. Черт, подумал, а может и вправду армянский или грузинский. Вкус уже за­былся.

Стакан мог представлять собой любопытный материал для любой дактилоскопической лабо­ратории. На самом краю остались едва заметные следы губной помады. Вот зараза, сама по­тянула по пути от бара, догадался он. Интересно, у нее одни только вши? Ну да ладно, спиртное дезинфици­рует.

Он глотнул еще раз, стараясь прикладывать губы по противоположной стороне от кармино­вых следов. Чувствуя, как коньяк наконец-то начинает разогревать, он поглядывал через покрытое испа­риной стекло на газон перед ратушей со сломанной башенкой и на БТР, вросший колесами в размяк­шую, бурую, зимнюю почву того же газона. Невольно вздрогнул, когда до него дошло, что опущенный ствол пулемета целит прямо в окно.

Транспортер стоял в том же самом месте, что и всегда. Самое малоетри, нет, уже четыре года. Никуда он уже не отправится, во всяком случае, собственными силами, хотя все это время при нем торчит часовой, сегодня закутанный в доходящую до щиколоток шинель. БТР дол­жен был будить уважение, заставлять быть послушными, на самом же деле он вызывал только жа­лость. Отмеченный ржавыми потеками, лучше всего видимыми на большом, нарисованном на бор­ту трехцветном флаге, и исключительно безвкусной, яркой эмблеме какого-то из гвардейских пол­ков. Весной его, наверняка, покрасят, как и два года назад.

Услышав скрежет двери, он мгновенно стряхнул задумчивость. Еще больше вместе со сту­лом забрался в угол, пряча лицо в тени, не разгоняемой тусклым светом зимнего дня, что сочился сквозь стекла, и мерцающим, синим светом немногочисленных люминесцентных ламп.

Еще не сейчас. В зал вошли два типа в совершенно новых ватниках. У того, что постарше, имелись седые усы на свежем, налитом лице; второй был молодым, на первый взгляд, умственно немного отсталый.

Вагнер выругался про себя. Курва, не было у них другого времени. Похоже, будут неприятно­сти.

Говор утих, словно ножом отрезало. У стойки повернулись в сторону зала завсегдатаи, пред­ставляя миру лица, очень сильно напоминающие физиономии клиентов бара из первой части "Звездных войн".

В неожиданной тишине брякнула отложенная вилка. Второй щелчок, раздавшийся через мгно­вение, как-то неприятно походило на отзвук открываемого пружинного ножа.

Из кухни донеслась ругань, теперь уже не заглушаемая общим говором.

- И откуда я возьму этому сукину сыну свежее масло?возмущался повар. И правильно воз­мущался, масло, в особенности свежее, было чем-то из разряда мифов.

Прибывшие без всякой задней мысли разглядывались по залу. Через мгновение старший по­тащил младшего к столику, за которым имелось два свободных стула. Вагнер даже зубами заскреже­тал. То ли новички, то ли люди, лишенные одной существенной чертыинстинкта само­сохранения.

Компания за столиком, состоящая из двух заросших типов, которые ни в чем не походили на членов Временного Городского Совета, а еще пьяного в дымину лейтенанта гвардии, начала медлен­но вставать со своих мест. И не только она. Литовские поселенцы, в силу неписанного, зато безуко­ризненно исполняемого права, входить сюда права не имели.

Литовцы замялись, остановились. До старшего начинало что-то доходить, потому что по кре­стьянскому обычаю он смел с головы шапку, призывая на лицо неискреннюю улыбку.

- Позволите?умильно спросил он на общем языке новой империи.

Уважаемый городской депутат оскалил немногочисленные зубы и крайне метко сплюнул посе­ленцу на сапог.

- Пиздуй отсюда, ботва, - акцентировано промямлил он.

- И одна нога тут, другая - поддержал его коллега. Лейтенант свалился на стол, так как не мог удержать вертикального положения, и устроился щекой на недоеденной котлете.

Поселенец покраснел и начал орать, не обращая внимания на то, что младший отчаянно тя­нет его за рукав.

- Мы являемся граждане, певуче и с возмущением завел он, неожиданно вспомнив поль­ский язык.Мы вправе

Он замолчал, слыша громкий смех и ругательства.

- Да ёб вашу мать!вновь перешел он на русский.

Затем глянул на лейтенанта, подскочил к нему и дернул того за плечо.

- Товарищ лейтенант!крикнул он.Помогите, ради Бога!

Лейтенант очнулся.

- Хуй тебе товарищ!повел он по сторонам бесчувственным взглядом. Потом полез рукой за пазуху расстегнутой куртки, отрывая миру полосатую тельняшку.

Литовец, вместо того, чтобы повернуться и удирать, на что у него имелись какие-то, хотя и не слишком большие шансы, окаменел. Младший тоже перестал вести себя разумно, бешенство искази­ло его лицо. Он склонился и сунул руку за голенище. В руке депутата совершенно неожи­данно мате­риализовался нож с выкидным лезвием.

- Ну, ботва, давай, давай - Городской советник совершенно не был похож на пьяного. Сей­час он выглядел именно тем, кем по сути своей и был: люмпеном и бандитом, по случаю добравшим­ся до власти.

Лейтенант наконец-то чего-то нашел. Щелкнул перезаряжаемый макаров; лейтенант свобод­ной рукой уцепился за плечо депутата.

- Оставь меня, пан!рявкнул он.Я, я их пришью, блядь!

Грохнул выстрел, с потолка посыпался какой-то мусор. Поселенец упал на колени, прикры­вая голову руками. Макаровштука не слишком-то меткая, но у лейтенанта было еще пять патро­нов.

Вагнер схватил все еще лежавшую рядом с ним на столешнице бутылку. Та блеснула в свете люминесцентных ламп и разлетелась мелкими осколками, встретившись с потным лбом хра­брого русского офицера. Следующий выстрел, не причиняя никому вреда, попал в пол, а лейте­нант опять уложил голову на недоеденной котлете, пятная кровью пригоревшую панировку.

- Да что за кур - советник с выкидным ножом резко обернулся, готовый немедленно атако­вать. Но когда заметил, кто поднимается в углу, расслабился и тут же закрыл нож.

- Курва, - с печалью в голосе буркнул он, глядя на свернувшегося поселенца, который в бессмыслен­ном рефлексе все еще заслонял голову. Второй литовец отступил на шаг.

- Раганис - прошептал он побледневшими губами. Выпущенный из его пальцев гадко выгля­дящий нож стукнулся об пол. Да, парень выглядел умственно отсталым, но абсолютным глуп­цом не был. По крайней меречто-то знал.

- Так ведь ничего же и не было, - очень громко оповестил депутат горсовета, никому не гля­дя в глаза.Ну, чего, курва? Я же говорюничего не было.

Вагнер одобрительно кивнул. Клиенты возвращались к своим котлетам, к бигосу, а прежде всегок самогону и жидкости цвета конской мочи, бесправно называемой здесь пивом. Потом гля­нул на поселенцев, на поднимающегося с пола парня и неловко движущегося пожилого. Ему были видны трясущиеся руки, гримаса на лице молодого. Наверняка сын, подумал. Почувствовал укол, знакомый, хотя и слабеющий с течением лет. Его передернуло, словно неожиданно сделалось хо­лодно.

Старик стоял, поддерживаемый парнем. Вытирая кровь с прокушенной губы, он глядел ис­подлобья.

- Валите отсюда, ботва, - ласково произнес Вагнер.Нечего вам тут делать, сами же види­те, - прибавил он через пару секунд.

Седой литовец начал чего-то бормотать. Отступали они спиной, недоверчиво поглядывая на зал, но остальные посетители, похоже, были поглощены выпивкой. В углу несколько хриплых голосов подхватило припев русской песни. Когда они уже исчезали в двери, младший глянул Вагнеру прямо в глаза и бесшумно пошевелил губами. Вагнер безошибочно прочел сказанное по-польски: "dziękuję".

Он вернулся к столу, на дне стакана оставалось еще немного коньяка. Теперь же присматри­вался к тому, как официантка дирижирует двумя плечистыми амбалами, которых здесь называ­ли гар­деробщиками. Сейчас они наводили порядок, что заключалось в том, что вытаскивали за ноги нахо­дящегося в состоянии беспамятства лейтенанта. Вагнер заметил, как один из них неза­метно рассте­гивает у офицера ремешок часов. Он усмехнулся про себя. Лейтенант сам был вино­ват. Он нарушил закон.

А законов пограничье знало немного. Имелся "закон военного положения" в виде плакатов на расползшихся от дождя и солнца досках объявлений, только плакатов этих никто не читал. За­кон зоны военных действий содержал всего лишь несколько параграфов, только они выполнялись в еще меньшей степени. И трудно удивляться, раз первой их начала нарушать русская админи­страция. Ну а предписания, которых еще не успели нарушить, тщательно обходились. Еще суще­ствовали неписан­ные права, молчаливые договоренности между захватчиками и захваченными, большая часть из ко­торых признавала принцип, что как-то надо жить. И среди них как раз та, кото­рую только что нарушил несчастный лейтенант. Заведения с подачей спиртного представляли со­бой места перемирия, по об­разцу церквей в средневековье.

С тех времен этика несколько пала, так что даже в пивной неприкасаемых не было. Но вно­сить в нее можно было только лишь холодное оружие, остальное следовало оставлять в разде­валке. Здесь не случалось, чтобы хоть что-то у кого-то пропало, хотя на вешалке нередко сосед­ствовали ка­лаши всеми ненавидимой добровольной милиции и М-16 национального партизанского движения, вы­бивавшего кацапов, калакутасов, евреев, масонов и всякого рода коммуняк.

Все это обладало глубоким смыслом, что подтверждала старая байка, вроде как даже правди­вая. Как-то раз в Ломже одному местному из Вооруженных Сил Самообороны не понрави­лось каче­ство подаваемого пива. Он заявил, что это последнее пиво, которое он выпил в данном заведении, что и подкрепил, выпалив в бармена из ручного противотанкового гранатомета.

Для всех клиентов, персонала и виноватого это и вправду было последнее пиво. Ну а заведе­ние никогда уже не вернулось к давнему величию

С тех пор разрешалось только холодное оружие. Ножи, биты, велосипедные цепи. Все это позволяло персоналифицировать межчеловеческие отношения без вреда для посторонних.

В дешевых цифровых "касио" перескочили серые циферки. Вагнер ругнулся. У Кудряша время еще было, впрочем, как правило, он бывал пунктуальным. Раздражала, скорее, серость цифр. Бата­рейка садится, псякрев, подумалось. А новые можно достать только на той стороне. И ближе всего, в Воломине.

Он обвел взглядом соседей. Особо ничего и не изменилось, перемешанные за столиками ок­купанты, контрабандисты, национальные, экологические и левые партизаны пили согласно и рьяно, словно бы конец света должен был наступить уже завтра, и в первую очередь положить ко­нец прода­же спиртного. Подобного рода спешки больше ничего не оправдывало. Конец цивилиза­ции, давно уже решенный, не должен был наступить ни завтра, ни послезавтра. И даже не на этой неделе, в этом ме­сяце или в этом году. Хотя вот следующий год мог быть и последним.

Оккупанты, контрабандисты и партизаны выпивали согласно, не проявляя чрезмерной агрес­сии, если только не считать вербальную. Невнятные проклятия переплетались с тостами, иногда их заглушали нескладно петые куплеты из наиболее похабных песен. Никакой угрозы нет, машинально оценил Вагнер.

В Оструви он был практически неприкасаемым, как и повсюду на этой стороне границы. Вагнер скорчил ироничную гримасу. Линии разграничения, а не границы. Вопреки кажущемуся, разни­ца была существенная, и она не сводилась исключительно к названию.

Еще, всего один взгляд. Это вам не американская зона, не надбужанские лозы или выжжен­ные развалины Вышкува или Тлуща. Но даже здесь следует обращать внимание на баналь­ных бан­дюг, привлеченных ценным оснащением; на пьяниц, замороченные мысли которых не поз­воляют со­риентироваться, к кому цепляются их хозяева.

Следовало остерегаться румынских детей, занятие которых исключительно по привычке назы­валось попрошайничеством. Оказалось, что даже сейчас для них это более привлекательная терри­тория, чем отчизна. В связи с отсутствием автомобилей, в которых можно мыть окна, и без­различием к судьбе калек, сопляки выработали более эффективные методы заработка. Они атако­вали целыми ордами, хотя самые младшие из них едва умели ходить. Выбирали одиноких, даже не обязательно пьяных прохожихони были более заядлыми и беспощадными, чем свора одичав­ших собак. Мало­летняя орава выскакивала из развалин и зарослей, оставляя после себя, как пра­вило, голый труп, а иногда даже несколько своих родичей, которых не забирали, чтобы хотя бы по­хоронить.

Никто не мог справиться с детскими бандами. Облавы ничего не давали; впрочем, а что могли русские сделать со схваченными? Депортировать? А не было куда. Заново социализиро­вать? Шутки в сторону, для социализации у них имелось достаточно своих граждан; сейчас же ока­залось, что все инвестиции в Сибири оказались неудачными и лишенными перспектив развития.

А вот чтобы поддержать настойчивые и постоянные просьбы местного населения русские ре­шиться не могли. Ведь даже сегодня сложно было отдать приказ стрелять в детей, словно в бес­хозных собак.

Вагнер передернул плечами. Он знал, как эту проблему решали в американской зоне. Он не ориентировался лишь в том, кто ее решает: армия или, возможно, польская полиция. Но даже угады­вать не хотелось.

Хватит этого. Протягивая руку за стаканом, Вагнер вновь окинул зал взглядом. И замер.

Парка, свисающая со спинки стула. Типичная американская парка, которые до сих пор но­сили солдаты из-за океана, располагающиеся в Польше, армейский третий сорт, для которых не хватило новенькой армейской формы из номекса. Нашивка на груди, кусочек зеленой ленты с чер­ной надпи­сью. Все остальные буквы спрятались в складках. Виден был только инициал фамилии. Большая чер­ная буква V.

Вагнер отставил стакан, поднялся, прекрасно понимая, что все это бессмысленно. Он же лич­но завершил эту главу. Невозможно! Тем не менее, он поднялся.

Он не обратил внимания на то, что шум притих, и что за ним следят взгляды, неожиданно чут­кие и трезвые. Подошел, протянул руку к обшитому искусственным мехом капюшону и стиснул паль­цы. Так он стоял какое-то время, совершенно не обращая внимания на то, что сидящий на стуле муж­чина напрягается, наклоняется и протягивает руку к голенищу сапога.

Вагнер рванул парку. Несколько секунд всматривался в нашитый на груди фрагмент ленты с надпечаткой: Веласкес.

Хозяин парки успел схватиться со стула. Он даже не был слишком пьян, успел выхватить нож: небольшой, лишенный рукояти boot knife, матово отсвечивающий черной сталью с покрытием Парке­ра, если не считать узкой, серебристой поверхности лезвия. В узких, теряющихся на широ­ком, плос­ком лице глазах таилось изумление, не лишенное хищной бдительности. Парень на все сто не был Веласкесом. Он ни в чем не был похож на латиноамериканца. Скорее всего, нашивка была эпитафи­ей, единственным следом, который оставил на этой земле парень из американских трущоб, которого судьба бросила на линию разграничения.

Краденные из транспортов и складов парки не имели имен владельце. Сами же амери­канские парни снаряжением не торговали. У них самих было его слишком мало, располагающиеся в Европе отряды находились в самом конце списков снабжения. Веласкес за потерю парки запла­тил жизнью.

Кто-то схватил за руку, держащую нож. Дружок нынешнего владельца парки пытался предот­вратить возможную драку. В скошенных глазах Вагнер заметил облегчение.