Сентябрь - Томаш Пациньский 6 стр.

Этого человека он не знал. Казах, калмык? Он не был похож на дезертира, наверняка один из тех мафиози, которые размножились на концах давней империи, обнаглевшие за целые годы россий­ской слабости.

Интересно, долго он здесь будет развлекаться, подумал Вагнер, вешая парку на спинку стула. Быть может еще и встретимся.

Он отвернулся, игнорируя лезвие, которое косоглазый продолжал держать в руке. Говор вновь усилился, кто-то хриплым голосом завел бессмертную песню про обязанности и достижения совет­ского дипломата. Вагнер уселся на место, одним глотком осушил половину стаканчика жидко­сти, при­творявшейся коньяком. Он прикрыл глаза. И снова увидел зеленую ленточку. С большой, черной бук­вой "V" вначале. Только вот остальные знаки никак не складывались в фамилию "Ве­ласкес".

"Yossler". Кровь текущая из разбитой бровной дуги, заливает один глаз, но второй глаз смот­рит все так же четко и выразительно. Видит и регистрирует, без участия разума, словно каме­ра; кар­тины откладываются в памяти, все их можно в любой момент вызвать. Иногда же они про­являются сами. Молодое лицо искажено издевкой; безумие горит в светло-синих глазах.

На фоне неба высокой дугой летит предмет. Черный, хотя на самом делезеленый, цилин­дрический, с белой надписью, которую не видать, но Вагнер знает, что она там имеется. Вон стекла, смех. Белая вспышка и крик. И ничего кроме этого.

ʺВилли Питʺ. Фосфорная граната. Огонь, который невозможно погасить, прожигающий оде­жду и плоть до самой кости. Можно лишь кричать. Долго, очень долго.

Он не размышляет. Лишь регистрирует образы, прекрасно понимая, что как только умолк­нет крик, а балки халупы охватит пламя, когда белое облако горящего фосфора заменит черный, тяже­лый дым, воняющий смолой с крыши и паленым мясом, придет его очередь. Тогда молодой, черноко­жий парень с детским, искаженным напряжением лицом, нажмет на спуск М-16, которую держит в тря­сущихся ладонях.

Ствол винтовки ходит кругами, то заглядывая прямо в глаза, то целясь куда-то в грудь. Черно­кожий парень тоже слышит крик. Быть может, он и сам начнет визжать. Возможно, он бро­сится на свое­го командира, но не исключено и такое, что он бросит оружие и побежит, куда глаза глядят. Или же нажмет на спусковой крючок, становясь на правильной стороне, заглушая совесть.

Растянутые тела лежат там, где их срезала очередь. Кровь пачкает пятнистые куртки паца­нов из Стрелка и синий когда-то ватник заросшего щетиной хозяина. Глаза солдат в арамидовых шлемах расширены, сконцентрированные лица светлеют от вспышки фосфорного жара в окне по­черневшей халупы.

Видны малейшие подробности. Бежевый панцирь "шварцкопфа". Голубовато поблескиваю­щее оптическое стекло усилителя изображения с маленьким "дворником". Серийный номер на крыле. Вмятый ящик для инструментов. Блестящие траки гусениц.

Время остановилось, наполненное криком.

Он замечает силуэт в люке. Контур над плоской башней. Почти черный, непроницаемый на фоне светлого неба, но регистрируемый всего лишь одним глазом. Но сияние горящего фосфо­ра открывает подробности.

Дурацкая зеленая бейсболка. Парка вместо танкистского комбинезона. Это не танкист, ско­рее ужекомандир поста в Турке, решивший добыть лавры, сражаясь с партизанами. Ладонь в черной перчатке держится за край люка, а броня небрежно замазана бежевой, пустынной краской.

Не успели перекрасить, все из последних пополнений. И изумление. Откуда у меня время на размышления? Время остановилось. Крик.

Зеркальные очки-консервы на лице высунувшегося из люка водителя милостиво заслоняют глаза. Они отражают белый жар. Что-то блестит пониже, стекает по лицу, прокладывая в пыли бо­лее светлые борозды. Слезы? Или, возможно, пот? Из прокушенной губы стекает струйка крови.

Крик. И смех. Оскаленные, тщательно ухоженные зубы. Зеленая ленточка с фамилией Йос­слер.

Крик наконец-то стихает, гаснет чудовищное белое сияние, языки огня темнеют, становясь оранжевыми. Они проедают обшивку крыши, с навеса текут капли горящеей смолы. В небо вздымает­ся колонна черного, жирного дыма.

Треск горящий бревен, гул разгорающегося пожара, визг турбины "черной головы" на холо­стом ходу. И смех.

Ствол М-16 застывает. Еще мгновение. Последний взгляд. Силуэт над люком танка, не осве­щаемый сиянием горящего фосфора. Едва видимая лента с фамилией Йосслер.

Время еще не ускоряется. Тень на лице заслоняет единственный глаз. Четко видны лопа­сти винта идущего на посадку "блэкхока", кружащиеся в воздухе лохмотья сажи и всосанный огнем мел­кий мусор.

В глазах чернокожего паренька ни тени испуга. Имеется решительность. Белеет сжимающийс­я на спусковом крючке палец.

Пора закрыть глаз. Смех. Визг турбины. Треск горящих бревен и неспешный грохот лопа­стей винта.

Удар. Красная вспышка под сводом черепа, и последняя мысль. Фамилия, которую ты хо­чешь утащить с собой в преисподнюю.

Йосслер.

Вагнер сделал глубокий вдох, загоняя в легкие духоту капусты, табачный дым и вонь наби­той людьми пивной. Остаточных количеств кислорода хватило, чтобы настырные видения исчезли.

Он потянул очередной глоток. К счастью, давно уже была прекращена бессмысленная при­вычка продажи спиртного в порциях по пятьдесят граммов. Но не помогло.

Вагнер размышлял над тем, как еще долго будет он вот так реагировать, просыпаясь с бешен­о колотящимся сердцем, вглядываясь широко раскрытыми глазами. В темноту, не имея воз­можности сбежать от звучащего под черепушкой крика горящих живьем женщин. Как и сейчас, когда, увидав парку, в первую очередь он глянул на ленту с фамилией.

Почему во снах он никогда не видит того, что происходило потом. Когда он во второй раз уви­дел зеленую нашивку. Буквы, складывающиеся в фамилию "Йослер", перечеркнутые черной ниткой словно знаком дроби.

Этого момента он ждал более года. Почти что шесть месяцев заняли приготовления; он при­нялся за них сразу же после того, как его отрезали от висельной веревки.

Тут он невольно усмехнулся. Ну ладно, не совсем-то и отрезали. Все равно: то на то и выхо­дит.

Грязь, секущий мокрый снег. Оливковые палатки с красным крестом, разъезженные колеса­ми грузовиков колеи. Может сложится впечатление, что вот-вот завесу типи поднимет Соколиный Глаз, а посреди смотрового плаца в дамском изысканном платьице появится рядовой Клингер.

Картину портил приземистый "блэкхок", темный, почти что черный в свете осеннего утра, стоя­щий на краю посадочной площадки с тяжело свисающими над землей лопастями винта. На­росли и шишки датчиков и выступающий топливный зонд придавали вертолету вид притаившегося дракона. Правда, этому виду мешали тарелки спутниковых антенн на крыше разрисованного мас­кировочными полосами контейнера. Никак не соответствовал и "хаммер" с торчащим над грузовой кабиной полу­дюймовым пулеметом.

Это никак не Корея. Сюда не налетят легкие стрекозы с плексигласовым пузырем кабины; пер­вые вертолеты Белла с двухлопастным винтом, со смешным прутом гироскопического стабили­затора над головкой, которыекак придумал себе Игорь Сикорскийспасали жизнь раненным.

149 M.A.S.H. Где-то на полпути между Вышкувом и Острувью. И несколькими десятками лет позднее.

Крайне неудобно забираться на ʺхаммерʺ со скованными за спиной руками. Ему нужна была по­мощь, и он ее получил. Рывок за воротник американской летной куртки без знаков различия, ры­вок сильный, хотя и мягкий, без злости. На латиноамериканском лице солдата не отражались ка­кие-либо чувства. Вот с военными полицейскими - жандармами все было не так. Молодой ир­ландский бычок буквально кипел желанием застрелить кого-нибудь во время попытки к бегству, без какой-либо по­требности и без смысла он размахивал своим ʺингремомʺ. Несмотря на холод, на нем был только про­тивоосколочный жилет, надетый на оливковую футболку с короткими рукавами. В обогреваемой каби­не хаммера это никак не мешало, но сейчас, под режущим мокрым снегом, го­лые руки покрылись пу­пырышками, не слишком-то подходящими к образу неустрашимого Рэмбо, на которого, наверняка, по­лицейский желал походить. На самом же деле он вызывал не очень-то даже скрываемые насмеш­ки солдат из взвода охраны госпиталя.

Вообще-то, у двух жандармов, ведших скованного Вагнера, были каменные, непроницае­мые лица; зато другие, стоящие дальше, позволяли себе сплевывать и делать краткие коммента­рии. Хра­брый ирландский воин испанского не знал, но по тону мог сделать вывод, что это не про­явление изумления.

Но он не реагировал. Он был всего лишь сержантом, а наиболее громкие комментарии про­возглашал мекс, на погонах которого имелись капитанские звездочки.

Хотя сержант терпеть не мог мексов, черномазых, бамбуков, пуэрториканцев и всяческой иной сволочи, которая заливала его обожаемый Средний Запад, протестовать он не решался. Зато оты­грался на заключенном, стукнув его прикладом ʺингремаʺ в спину.

Темнолицый капитан сплюнул себе под ноги и буркнул что-то, что прозвучало исключи­тельно оскорбительно. После чего сделал такое, чего никто не мог ожидать. Не обращая внимания на оне­мевшего военного полицейского, он подошел к хаммеру, вытянулся по стойке смирно и отдал устав­ный салют, глядя пленному прямо в глаза.

Жандарм-сержант покраснел, что не представляло для него особого труда, поскольку у него был вид свежевымытого, розовенького подсвинка. Он что-то рявкнул водителю. Хаммер резко рванул с места, выбивая из-под колес фонтаны грязи. Когда машина проезжала мимо солдат, те тоже вы­тянулись по стойке смирно. Вагнер не мог им салютовать в ответ. Он только кивнул, а в его памяти все еще стоял взгляд черных, непроницаемых глаз капитана.

За первой машиной тронулись две остальные, с пулеметами на кузовах. Одна выехала вперед, вторая заняла позицию сзади.

Заключенный видел перед собой красный, жирный загривок сержанта, чувствовал упираю­щийся ему в ребра ствол. Сидевший рядом военный полицейский тоже, вероятнее всего, был ро­дом из Ирландии. В военной полиции, как правило, так оно и было, как успел сориентироваться в ходе преждевременных столкновений с американской машиной военного правосудия. Сплошные белые что в нынешней армии США было, скорее, чрезвычайным событием.

На каждой выбоине ствол подскакивал, болезненно впиваясь в бок. Оружие было снято с предохранителя, а сопливый жандарм держал палец на спусковом крючке. Интересно, на какой выбои­не он этот палец сожмет.

Вагнера даже не угнетала перспектива, что в ближайшем лесочке сержант остановит кон­вой, пинками выгонит его из машины, после чего выстрелит в спину. То на то и выходит, парой дней рань­ше, парой дней позднее.

Он не ошибался. Сержант вполне серьезно рассматривал подобный план, размышляя в дан­ный момент, на сколько человек он может рассчитывать, что те его не засыплют. Ему казалось, что на всех, все же сплошные свои, ирландские католики, жаждущие славы и желания приложить еретикам-полячкам. А злая судьбина, как правило, тяжело испытывающая полицейских в любой армии, до сих пор как-то не давала им возможностей. В принципе, никакого риска и не было, ско­рее всего, их ожида­ло повышение по службе и признание. Конвоировали ведь они не первого встречного-поперечного, но военного преступника, который наносил предательские удары, пря­чась за спинами гражданского на­селения. Сержант уже принял решение, он ожидал лишь подходя­щего местечка. Пока же было слиш­ком близко.

Несмотря на все это, Вагнер не мог удержаться от того, чтобы не поглядывать на побелев­ший, стиснутый на спусковом крыльце палец и в пустыебессмысленные, но внимательныегла­за ближайшего солдата. С самого начала у него не было шансов. Американская армия гра­жданское на­селение не убивает. Во всем виноваты те, кто нарушил перемирие. В особенности же они виноваты за немногочисленные, достойные сожаления случаи, когда в результате действий по восстановлению порядка погибли гражданские.

Чернокожий парень с искаженным напряжением лицом спусковой курок не нажал. Его упре­дил сохраняющий остатки человечности сержант, ударив лежащего прикладом по голове. Но и этим он ничего не изменил. Все уже было предопределено.

Да, все было предопределено. Более громкое ругательство, выбивающееся из заполняю­щего пивнушку мерного шума, вырвало Вагнера из задумчивости. Он повел взглядом по окруже­нию. Ниче­го не изменилось. Зато вернулись неоднократно переживаемые образы.

Вот только адреналин не выжег мозг у сержанта. Он понимал, в чем принимает участие, видел сжимающийся на спусковом крючке палец. И он сделал единственное, что мог сделать.

Вагнер невольно усмехнулся. Как-то они встретились, значительно позднее, когда сержант уже попрощался со службой и перебрался в русскую зону, где занялся тем, что любил более всеготорговлей наркотой.

Где-то недели через две сержанта уже не было в живых; он погиб единственным из всей груп­пы контрабандистов, наскочившей на патруль киборгов, когда тех на границе было дофига и больше. Бедняга, ему не помогло, что старался вплавляться в окружение, что при своих способно­стях уже че­рез пару месяцев по-польски и по-русски говорил практически без акцента, и даже по-литовски умел договориться. Одевался он как местный, в пятнистую спецназовскую форму, даже ʺкалашомʺ пользо­вался. И все псу под хвост. Наверное, потому что он был чернокожим.

Карим. Похоже, именно так звучало его имя. У всех у них в последнее время была манечка на пункте ислама. Парень из черного гетто, который после того, как засыпался в третий раз, на вы­бор имел либо обязательное пожизненное или почетную службу. Тоже пожизненную. Правда та в нынеш­ние времена, как правило, продолжалась короче.

На заделанном утками дворе, в нечеловеческом сиянии горящего фосфора, в момент, запол­ненный криками, один лишь сержант Карим не утратил до конца сознания. В жизни он видел уже много жестокостей, как и всякий черномазый, доживший до совершеннолетия, он бязан был убивать, чтобы выжить. Хотя черное гетто было из жестоких и жестких мест, там никто не забрасы­вал в дома фосфорные гранаты. И не смеялся, слыша крик горящих живьем людей.

Карим убивал достаточно часто, но не так.

Он ударил инстинктивно, видя сгибающийся на спусковом крючке палец. Он не намеревал­ся спасать кого-либо. Было понятно лишь то, что этот вот сопляк, чернокожий брат, через мгнове­ние присоединится к безумию убийств, раскрученному стукнутым беляшом.

Вагнер машинально потер затылок, почувствовав выпуклый шов шрама; Карим ударил силь­но, а композитный приклад М-16 оказался ой каким твердым.

То не было осознанным решением, но Карим тогда решил, что сволочи типа капитана Йослер­а по свету ходить не должны. Он слишком накололся, когда несколькими неделями позднее закинул гранату в сортир. Не удалось; Йослер сидел на другой дырке, а дерьмо приглушило взрыв, поглотив обломки. Второй раз Карим пытаться уже не мог, уж слишком перед многими успел он по­хвастаться своим намерением. Не успел Йослер отмыться, как Карим смылся в леса.

Шрам до сих пор зудел, как и всегда, когда вспоминался Карим и его тяжелая рука. В себя он пришел только лишь через несколько дней. Когда хоть что-то начал соображать, то увидел си­дящего возле раскладушки вооруженного солдата и часовых за приоткрытым полотнищем входа в палатку.

Все сходилось. Он не был пленником, а только лишь военным преступником.

Здоровье возвращалось быстро, уход был неплохим, только организм не желал соглашать­ся с неизбежным, понять, что его лечат только лишь затем, чтобы здоровый преступник мог полу­чить свой последний укол. На расстрел он рассчитывать не мог, как сообщил прокурор с лицом бледного онани­ста, опять же, во время допросов имелась у него неприятная и отвлекающая вни­мание привычка дер­жать руки в карманах и играться собственными яйцами.

Вагнер даже не пытался защищаться, с самого начала все походило на фарс. Когда он прочи­тал материалы дела, а в нихпризнания главного свидетеля, он понял, что никаких шансов у него нет. Ведь отягощающие признания дал капитан Йослер, теперь уже майор, получивший по­вышение за подавление диверсий в тылах, в настоящее же время он занимался координировани­ем распреде­ления гуманитарной помощи для голодающего населения. Не помог защитник, пере­пуганный лейте­нантишка-латинос. Он был здесь самым нижним чином, его заставляли вытягивать­ся в струнку даже адъютанты прокурора, оба в чине капитана. Единственную надежду Вагнер мог полагать на немецко­го майора, поначалу принимавшем участие в следствии. Немец читал материа­лы дела, недоверчиво крутя головой и повторяя свои любимые слова unmöglich (невоз­можнонем.) и Quatsch (вздор, ерун­данем), иногда прибавляя : Scheisse (дерьмонем.). Он часто требовал доступа к сети связи, что-то передавал своему начальству, заставляя американцев по-настоящему беситься. И что с того; за это время было подписано соглашение о сферах влия­ния, и майор покатился nach Pommern (в Поме­раниюнем.), чтобы внедрять закон и порядок в но­вом ланде. А вместе с ним исчезла и последняя надежда.