Костик, я сказала, чтобы в десять был дома! У меня нервы не казенные!
Костику в прошлом году стукнул тридцатник, у него третий брак и четверо детей.
А тут, может статься, и письмо написать некуда будет. И что ей сказать? Попросить верить в лучшее?
Ничего не сказал, кивнул Дёмину, поезжай, мол. Отвернулся.
И уперся взглядом в двух зареванных женщинбольшую и маленькую.
Ну разве так можно? Ну разве можно? приговаривала мать. Я уж и не знала, где тебя искать! Ну разве так можно!
Ма, я и так самого маленького
Младшая продолжала что-то говорить, покаянно и упрямо. Слов Годунов уже не слышал, но мог догадаться: девочка уверяла, что ни за что не потерялась бы и успела вовремя. Из-за пазухи детского клетчатого пальто торчала сонная мордашка рыжего щенка.
Все-таки не врут люди, когда наделяют человеческое сознание всякими удивительными возможностями. Прилег Годунов передремнуть на диван в кабинете Федосюткина, такой коротенький и жесткий, что сам Прокруст позавидовал бы, и мгновенно уснулбудто бы головой вниз в колодец ухнул. И виделось Годунову: расхаживает по комнате из угла в угол товарищ Гороховбудто бильярдный шарик сам собою по столу катается. Голова со стрижкой "под Котовского" покачивается в такт шагам, и словатоже в такт, напористым таким речитативом. А возмущается агитбригадчик тем, что с засадами, дескать, перемудрили, замахнулись широко, а вместо полновесной плюхи выйдет отмашка. С ним соглашался кто-то, кого Годунов сперва принял за хозяина кабинета, и только потом сообразил, что это никто иной как Одинцов. Потом Горохов куда-то исчез, вместо него появилась женщина в пуховом платке, та, что искала Ванятку, и военком принялся втолковывать ей, что главное сейчассберечь детей, а потом кто-то из них, Годунов не разобрал, кто именно, потребовал суровым тоном:
Вы уж сберегите, товарищ капитан третьего ранга!..
Он проснулся в холодном поту и с одной мыслью: авторы альтисторических книжексволочи. Ну вот что бы им стоило, таким умным, лопатящим тонны и гигабайты материала, написать промеж делом пособие для попаданца в столь любимый ими всеми период? Рассмотреть набор типичных ситуаций, проработать оптимальный вариант действий с учетом, так сказать, комплексного послезнания. Вот, скажем, эвакуация гражданского населения из прифронтовой полосы
Одинцов прибыл? голос хриплый спросонья.
Да нет, товарищ командующий, Федосюткин поднял голову от бумаг. Причем не читал он и не писал, а прикорнул прямо за столом, подложив вместо подушки несколько картонных папок.
Годунов бросил взгляд на наручные часы. Восемнадцать пятнадцать. Можно было бы пока и не будить человека.
Так да или нет? спросил резко, заглушая интеллигентские рефлексии.
Не прибыл пока. Да вы не беспокойтесь, на станции Нефедов, он сразу Федосюткин немного помялся. Товарищ командующий, мы тут для засады лучше место нашли. Ну, мы с Нефедовым. Ясное дело, нужно было бы сразу, но Один охотник посоветовал, дед Паша. Вы уж извините, что мы его спросили, но Пал Игнатичмужик надежный, хоть и беспартийный.
Годунов нахмурилсяи мысленно махнул рукой. Спросилии спросили, что ж теперь, под трибунал их, что ли? Суток не прошло, как он в Дмитровске, а уже начал привыкать, что война здесь с привкусом партизанщины.
Вам на карте показать или поедем? продолжал гнуть свою линию неугомонный секретарь райкома.
Показать. А потом поедем. И вот еще что мы с тобой, Андрей Дмитриевич, упустили. Ты найди-ка ответственного человечка, лучше, думается мне, женщину, быстрее с мамашами общий язык найдет. Одним словом, надо, чтобы прямо на станции детям на одежду бирки нашивали и хотя бы химическим карандашом имя-фамилию писали. Береженого Бог бережет, и, вспомнив Игнатова, неохотно добавил. Как бабки наши говорили.
Федосюткин ненадолго задумался.
Сделаем, товарищ командующий.
Ну что ж, будем надеяться, в этой реальности потерявшихся на дорогах войны детей окажется меньше. Хотя бы на несколько человек.
В шесть тридцать пополудни умер Борис Федотыч Чуров, чудаковатый, как многие по-настоящему увлеченные люди, старик-садовод. Вышел проститься с отцветающими астрами, сел на скамейкуи умер. Дочка и внучка, уже готовые к отъезду, увидали, метнулись по соседям, кто-то побежал в райком. Время не ждало, и схоронили деда Борю здесь же, в саду, под любимой его яблонькой.
Первая потеря при обороне Дмитровска.
Глава 15
1 октября 1941 года, Дмитровск-Орловский
Однажды в прошлой жизни военруку Годунову А Ве с юнармейцами Почетного Караула довелось пережить дружественный набег комиссии из министерства обороны, приехавшей каким-то неведомым образом замерять уровень военно-патриотической работы в области. Дружественныйпотому как юнармейское движение проходило по ведомству образования. Набегпотому как почти неожиданный. Почти. Ибо днем ранее начальнику Поста? 1 позвонили из облвоенкомата и уведомили: через час нагрянет Главный. Начался вполне предсказуемый аврал. Главный не приехалприбыл. На черной "Волге" и с сопровождающими лицами. Его встречали при полном параде, разве что не хлебом-солью и без фанфар. Неадекватной заменой последним стал зеленый попугай Пулечка, прооравший что-то нечленораздельное и не ахти какое торжественное (и, как следствие, заточенный в кладовке до окончания всей серии визитов). Военком сообщил: к нам-де едет ревизор, но мы, в щедрости нашей безмерной, и с вами поделимся, мало никому не покажется. Далее, по традиции, принялись судить да рядить, каким именно способом метко поразить воображение московских гостей. В завершение Главный еще раз обозрел караулкусочетание темных оттенков синего и коричневого, известных в среде профессионалов под названием "что гороно послало", породило выражение сдержанной печали на его лицеи снисходительно, с точно выверенной долей сомнения в голосе, благословил ребят на деяние, коему, бесспорно, предстояло войти в историю Поста? 1.
Облвоенком Одинцов прибыл в семь пятьдесят пять по Москве один. На лично пилотируемом самолете. Встречали его более чем официальные лица: командующий Орловским оборонительным районом, первый секретарь районного комитета ВКП(б) и будущий писатель-документалист, однако ж без какой бы то ни было торжественности. Каждому без долгих слов было понятно: если не удастся в полной мере поразить воображение Гудериана, то уж точномало никому не покажется.
Да и само зрелище оказалось будничным, лишенным какой бы то ни было внушительности: в мутных предрассветных сумерках возник игрушечный силуэтик самолета, на несколько мгновений отстав от собственного звука: хорошо слышимое в сыроватом воздухе низкое "ж-ж-ж", будто большой жук, посаженный в коробку, гудит. Годунову сразу вспомнился памятник в сквере возле орловского машиностроительного техникума: в руке у конструкторамодель самолета. Бочкообразный, обтекаемых очертаний И-16, конечно, ничуть не похож на угловатую этажерку, однако ж родитель один, Орловской губернии уроженец Николай Николаевич Поликарпов. "Уточка" скользила по небесной глади, как будто бы нарочнопо самой границе восходящего солнца, и от этого почему-то еще больше напоминала детскую игрушку. А потом так же плавно пошла внизи побежала навстречу посадочным огням костров, слегка подскакивая и кренясь на неровностях. Мотор сменил свое жужжание на мерное постукивание а затем и вовсе замолк. Самолетик остановился шагах в тридцати от Годунова. Эффектно, ничего не скажешь! Не лишен товарищ военком лётного форсу! Даром что лицо строгое-престрогое, хоть статую в духе античности лепи.
Утвердился на земле. Коротко доложил Годунову о происходящем в Орле. Приличествующей случаю убежденности в том, что он сделал все от него зависящее и даже чуть больше, не продемонстрировал. Уныния, коего следовало было бы ожидать от человека, прекрасно понимающего: что бы он ни свершил, этого вряд ли будет достаточно для решения всех первостепенных задач, не проявил. Да и всем яснее ясного: больно уж до хрена их, этих первостепенных, хребет сломаешь, лавируя между ними.
Одинцов прошелся по аэродрому. Громко, конечно, сказанопо аэродрому. Посадочная площадка, подготовленная настолько качественно, насколько позволили силы и сроки. Но "аэродром", конечно, звучит куда как короче и оптимистичнее.
Однако ж заметить на лице военкома хотя бы тень оптимизма мог только человек, одаренный немалой фантазией. Одинцов перехватил вопрошающий взгляд командующего. Казалось, сейчас пожмет плечами, но нет, склонил голову, вроде как одобрительно.
Только позвонить, поторопить их надо, чтоб до темноты успели.
Переспрашивать-уточнять Годунов не стал: сам, сколько себя помнил, не терпел рядом любопытствующих профанов не хватало еще самому на старости лет да в другой жизни к ним примкнуть. Ну, на душе еще чуть потяжелело, при той тяжести, что и так на ней лежит, незаметно. Почти. Учитывая, сколько сегодня предстоит мотаться, чтобы везде поспеть и все успеть утрясется она, эта тяжесть.
Утряслась. Спрессовалась. Залегла глубоко. А потом выпала из темного уголка сознания да и приложила по мозгам. Когда Годунов увидал их, все ж таки до темноты успевших.
Сели благополучно. Все. Аж шестая часть эскадрильи. Силища!
Вряд ли Годунову послышалось-почудилось: военком вздохнул с облегчением. И доклад командира, бледного сухопарого капитана неопределенного возраста, слушал откровенно одобрительно. Однако ж в сторону новобранцев-летунов глядеть избегал. Почемуясно, как Божий день. Худосочные взъерошенные валькирии в кое-как ушитых комбинезонах-парашютах пытаются принять стойку "смирно", а коленки до сих пор трясутся, и взгляду кого в сторону, у кого в землю. И ведь твердо знаешь, что такие вот девчоночки в скором времени заслужат у враговкак у своих награду заслуживаютпрозвание "ночные ведьмы". Но как-то не верится, что вот сейчас, именно сейчас выдюжат, не подведут. Девочки-девчоночки наверняка им лет по двадцать. Не так уж и мало по нынешним временам, Годунов на примере собственного отца знает, что в войну взрослеют быстро. И все же в сравнении со старшеклассницами-юнармейцамии вправду девчонки, женственности у всех у шестерых вместе взятыхкак у одной Женьки Селивановой. Та вон, большеглазая, даже малость на Женьку похожаили нет фигурка мальчишеская, волосы срезаны некрасиво, будто по линейке, нос курносый, рот большеват. Нет, не похожа. А ощущение, что видит ее не впервые.
И разомдругое: а хорошие, все-таки, у этих девчонок лица. Свои, родные.
Нам бы вас не подвести, сказал вслух, вполголоса. Но никто в ответ не глянулто ли не расслышали, то ли он попросту общую мысль озвучил.
Экипажам отдыхать, командирсо мной.
Ох, девочки-девчоночки! И самолетикивам под стать, легонькие лодчонки. Каково ж вам будет в пятом океане посреди шторма?
Из книги Владимира Овсянникова "Так зарождалась Победа" (Орёл, Орёлиздат, 2002)
Роль личности в истории Сколько бы об этом ни говорилось, сколько бы ни издавалось документально достоверных книг, каким бы почтением ни были окружены ветераны Великой Отечественной и сколь бы бережно ни сохранялась в обществе память о павших, нашему современнику трудно, практически невозможно постичь меру ответственности, которую историческая ситуация возлагала на человека. Когда объективные обстоятельства врываются в твою жизнь в обличье бронированных машин для убийства, нужно твердо помнить о чести и долге, чтобы встать у них на пути. И нужно быть воистину героем, чтобы выстоять и победить.
"Кадры решают всё". Эту афористически точную мысль И.В. Сталина, не теряющую своей актуальности и поныне, фронтовики воспринимают по-особому. Как известно, для первых месяцев войны были характерны ситуации острейшей нехватки резервов и ресурсов, условия менялись столь стремительно и угрожающе, что попытки изменить их были равноценны намерению удержать рукой снежную лавину. Но людиобычные люди, которые только вчера растили хлеб, стояли у станков, сидели за партамиоказались способны на воистину сверхчеловеческие деяния. Легенды об этих людях возникли куда раньше, нежели появились книги мемуаров и научные монографии.
Общеизвестный факт: 12 октября 1941 года войска Брянского фронта в течение сорока часов героически сдерживали яростный натиск значительно превосходящего противника на Орловском направлении. Умело нанесенные фланговые удары привели к тяжелым потерям в 10-й мотопехотной дивизии, а 3-я танковая дивизия вермахта фактически перестала существовать.
Сорок часов. Всего сорок часов. Менее двух суток. Но чувствуешь стальную весомость каждой секунды этих сорока часов, едва открываешь книги участников этих грандиозных событийбудь то мемуары маршала А.И. Еременко или документальные повести краеведа и писателя М.М. Мартынова.
Матвей Матвеевич не понаслышке знал о том, что именно эти сорок часов позволили создать новый рубеж на пути механизированных орд незваных гостей. Им стал город Дмитровск-Орловский, тогдарайцентр Курской области.
В истории Великой Отечественной войны Дмитровску отведено особое место. Небольшой город стал, по образному выражению орловского писателя А. Яновского, первым кругом ада для гитлеровцев, первой линией обороны в легендарной Орловской битве.
Сердце и мозг обороны городастарший майор госбезопасности Александр Васильевич Годунов. Он был назначен командующим Орловским оборонительным районом накануне, и прибыл в Дмитровск около полудня 30 сентября. Здесь, в Дмитровске, в полной мере раскрылись его незаурядные организаторские способности и умение принимать быстрые нестандартные решения.
Самый ответственный участок работыэвакуация мирного населениябыл поручен им А.Д. Федосюткину, нынеорденоносцу, Почетному гражданину городов Орел и Курск. К своим двадцати восьми годам Андрей Федосюткин прошел большой трудовой путьбыл прорабом, лесничим, директором леспромхозаи везде проявлял себя как умелый и инициативный руководитель, заботящийся не только о вверенном ему деле, но и о людях. Перед самой войной он получил назначение на должность первого секретаря райкома партии и с честью выполнял свой партийный долг в тяжелейших условиях первых месяцев войны. На его плечи легли и мобилизация в ряды Красной Армии, и эвакуация в тыл части населения, и вывоз материальных ресурсов. В это же время он принимал, расселял, трудоустраивал прибывающих в район беженцев с временно оккупированных территорий. Теперь же перед ним стояла задача небывалой сложности: менее чем за сутки эвакуировать всех мирных жителей Дмитровска.
Люди покидали родной город организованно, со сдержанной скорбью, но не теряя присутствия духа. Уезжали, прощаясь с родными, которым через считанные часы предстояло достойно отразить первый удар неумолимо рвущегося к Москве врага. В этот день завершалось формирование ополчения. Оно пополнилось юношами 19231924 годов рождения, среди них было более двадцати человек, сдавших нормы ГТО, и мужчинами моложе шестидесяти лет, многие из которых воевали на фронтах первой мировой войны и защищали молодую Советскую республику в годы гражданской. Ополченцы и прибывшие из Орла чекисты под командованием старшего лейтенанта погранвойск НКВД Нефедова патрулировали город и готовили оборонительные рубежи на ближних подступах. Значительная роль в организации минно-стрелковых засад принадлежит М.М. Мартынову, тогдамладшему лейтенанту НКВД, директору леспромхоза С.Г. Жарикову и дмитровскому охотнику, инвалиду гражданской войны П.И. Шевлякову, погибшему при обороне родного города.
Как только город опустел, началась подготовка второго рубежа. Мирный город, только недавно радовавший жителей своей тишиной и просторностью, превратился в тесную ловушку для бронированных фашистских зверей и утративших человечность людей.
И к тому моменту, как вторая танковая группа Гудериана, используя превосходство в танках, авиации и живой силе вырвалась на оперативный простор, уже был готов русский, дмитровский ответ зарвавшимся покорителям Европы
Из книги Матвея Мартынова "С мечтой о грядущем" (Тула, Приокское книжное издательство, 1965)
На центральной площади возрожденного Дмитровска-Орловского в канун двадцатилетия Великой Победы был установлен памятник работы скульптора А.Н. Бурганова и архитектора Р.К. Топуридзе. На невысоком постаменте розового гранитабронзовая скульптурная группа: молодой боец-чекист, вооруженный знаменитой трехлинейкой, пожилой ополченец, стиснувший большими, сильными, крестьянскими свою верную "тулку" и женщина, напряженно, с тревожным ожиданием вглядывающаяся вдаль и прижимающая к грудиудивительный, пронзительный символ! ворох осенних листьев. Старожилы говорят: женщина поразительно похожа на учительницу Ефросинью Степановну Агаркову, одну из героинь этих памятных дней.
А в небольшом сквере на западной окраине несколькими годами ранее появился памятник, созданный дмитровцами братьями Родионовыми. В путеводителе можно прочесть: "Памятник лётчицамзащитницам Дмитровска-Орловского". Но памятник сразу же получил неофициальное название, неизменно удивляющее приезжих, "Валькирия". Девушка в лётном шлеме держит на высоко поднятой раскрытой ладони голубя мира. В этом случае не остается места догадкам: при работе над скульптурой художники-монументалисты пользовались фронтовой фотографией Марины Орловой, в девичестве Полыниной, ныне проживающей в городе-герое Мурманск. Марина Алексеевна не смогла прибыть на открытие памятника, но на митинге было зачитано ее письмо с благодарностью создателям памятника и такими словами, обращенными к новому поколению дмитровцев: "В дни праздников принято желать друг другу мирного неба над головой. Мирного голубого неба с ярким солнцем и спокойными облаками, со стремительными птицами и неторопливо проплывающими в далекой вышине самолетами. Самолетами, которые несут на своих бортах только хороших людей и полезные грузы. Даже если небо вспыхивает зарницами или полыхает молнией, оно остается мирным. И после дождя снова восходит солнце. Желаю вам никогда не знать другого неба".
Глава 16
2 октября 1941 года, близ Дмитровска
В январе тридцать третьего Клаусу Весселю исполнилось четырнадцать лет. Отец подарил ему набор инструментов, а старший брат Гельмутзаписную книжку в кожаном переплете. Один мечтал видеть Клауса хорошим автомехаником, таким же, как дядя Вилли, он-то никогда не сидел без куска хлеба, не то что простой работяга! Другой почему-то видел в нескладном рыжеватом подростке, который до сих пор донашивал за ним одежду, а за столом норовил урвать кусок повкуснее, ни много ни малонового Шиллера. В будущем, конечно. А в настоящем Клаусу предстояло много и усердно учиться, да так, чтобы не разочаровать ни отца, ни брата. Дядя Вилли был племянником доволен, ставил в пример сыну, толстому Готфриду, и даже не бранился, когда Клаус отвлекался от работы, чтобы черкнуть строчку-другую в записную книжку. Ту самую, в коричневом кожаном переплете, он постоянно носил ее с собой. На первой странице, потратив целых два вечера, каллиграфически вывел черной тушью слова: "Sturm und Drang", а нижестихотворное посвящение великому штюрмеру.
В это время по улицам маршировали парни из Sturmabteilung и звучала "Die Fahne hoch", написанная легендарным человеком, носившим ту же фамилию, что и Клаус. Толстый Готфрид надел коричневую формуи Клаус вдруг понял, что никакой он не толстый, а просто атлетически сложенный. И принялся тайно, но отчаянно завидовать. И трудиться в автомастерской за двоих.
Под натиском новых впечатлений незнаменитый и пока ни к чему великому не причастный Вессель, как умел, начертал карандашом на форзаце своей записной книжки Войну в образе прекрасной юной женщины. По замыслу она воздетым мечом должна была указывать нации путь ввысь, к свободе и процветанию. Но рисовальщику Клаусу было далеко до Клауса-стихотворца, и Война получилась похожей не столько на истинную арийку Лоттхендочь дантиста, сколько на кривую Луизу из бакалейной лавки. Да и меч, совестно признаться, больше напоминал зубило, а нацияполудюжину человекоподобных чурбачков. Они тянули вверх корявые ветки, будто норовя зацепиться за край мантии девы. Мантия вышла, пожалуй, лучше всего, с аккуратными складками Только глупцы и трусы видят в войне хаос, на самом же деле онапорядок.
Клаус написал об этом целый цикл из пяти стихотворенийкак раз к очередной встрече с собратьями по перу. Они без затей именовали себя "богемой", собирались в одном замечательном погребке, и Вессель сразу стал в этом кружке кем-то вроде вождя о, это торжественное и величественное слово"фюрер"! Но в этот раз Клаусу восторженно внимал только верный малыш Кляйн, прочие задумчиво хлебали пиво, а насмешник Краузе (вполне вероятно, наполовину еврей) нацарапал на клочке бумаги весьма обидную эпиграмму. Должно быть, такая серьезная тема требовала шнапса, но дядя Вилли крепких напитков сам не пил и своим работникам не позволял. Не поглядел бы, что племянник, мигом выставил за ворота. Терять место было жаль. А богема на то она и богема. Вроде бы, у французов это слово как-то связано с цыганами бр-р-р! Клаус до сих пор зябко передергивал плечами, воображая, куда его мог бы привести этот путь. И даже написал стихотворение "Покаяние", в котором в символической форме рассказал о том, как мудрая судьба в лице фюрера предотвратила его падение в пропасть с предательски осыпающейся горной тропинки и указала надежную, твердую дорогу. Дорогу, которая привела не куда-нибудь, а в ту самую богемную Францию. И начало лета близ Бордо, как вдруг выяснилось, было ничем не хуже, чем близ Файхингена. И война оказалась похожа пусть не на красавицу Лоттхен, но и не на анархичную старуху из страшных сказок, которая жутко хохочет и не глядя размахивает косой. Нет, она походила на бакалейщицу Луизу, у которой все посчитано и твердой рукой занесено в гроссбух, а то чему только предстоит случиться, старательно спланировано и нацелено на строго определенный результат. Непоэтично, но движение нации к величию и процветанию не может подчиняться романтическим порывам.
Все шло так, как надо. Гулкие щелчки пуль по броне были подобны ударам капель дождя в перевернутое ведро. Взрывы что-то отдаленно похожее Клаус переживал в детстве, когда здоровяк-сосед, подкравшись со спины, со всего маху бил его по ушам да если бы только бил! еще и в воздух приподнимал, и тряс В глазах темнеет, мир ходит ходуном, больно и противно до тошноты! Но все это не может длиться бесконечно. Тогда заканчивалось, закончится и теперь. Раньше у юного Весселя было только собственное терпение, сейчасеще и броня верного панцера. Клаус знал, что он не трус. Настоящий ариец всегда преодолевает страх. Французы ну что ж, французы сопротивлялись ровно столько, сколько нужно было, чтобы заслужить уважение и не обесценить победу германского оружия. По крайней мере, Клаусу с его мест механика-водителя увиделось именно так.
И кто рискнет сказать, что увиделось неправильно? Ведь сумел же он разглядеть и учуять, что Франция красива и благоуханна, как праздничный пирог, а француженки подобны восседающим на облаках из крема куколкам-богиням. Здесь замечательно мягкая, теплая, как свежевыпеченный бисквит, земля. И сердца, размягченные богемной жизнью. Мягкостьне порок. Для побежденного. А победитель имеет право быть милостивым.
Странно, что Гельмут до сих пор этого не понимает, потому-то впервые не одобрил стихи Клауса. Должно быть, воображение нарисовало старшему брату смуглую цыганистую девицу с вульгарными манерами. На самом же деле Жозефина по-арийски белокура и светлоглаза. И похожа на осторожную, деликатную лисичкуи в жизни, и в стихах своего германского "cher ami". А Гельмут он максималист. И, как оказалось на поверку, куда больший романтик, чем Клаус. Здоровье не позволило пойти в люфтваффеподался в авиамеханики. А уж женится точно на истинной арийке.
За кузена и вовсе беспокоиться не приходится: дядя Вилли с гордостью написал, что Готфрид служит в дивизии "Мертвая голова" и даже получил первое офицерское звание. Первое офицерскоезвучит завораживающе. К счастью, Клаус независтлив. Он надеется, что после победы Великой Германии каждый получит то, чего пожелает в соответствии с вкладом в дело Нации, конечно. И Гельмут сможет заняться изобретательством, не отвлекаясь на всякие пустяки. А Готфрид и дядя Вилли переберутся в собственное поместье, куда-нибудь поближе к югу, дядюшкин ревматизм требует иного климата.
Так думалось и мечталось совсем еще недавно. А в последнем письме, датированном тринадцатым августа, но полученном лишь позавчера, дядя сокрушался: дивизию кузена перебросили на север России кто знает, как это скажется на последующем благосостоянии семьи!
Вот уж эти штатские! Даже намек на незначительные потери повергает их в уныние. Он, Клаус, уже давно забыл, что такое мягкая постель и покой. А летняя Франция здесь, в этой злой стране, окутанной, словно саваном, холодными осенними туманами, вспоминается как дивная сказка. Но он не теряет присутствия духа. После войны у него наверняка будет достаточно марок, чтобы если не выкупить дядину мастерскую, то открыть собственную. И привезти в Файхинген Жозефину, и А стихи и наблюденияони для души и на память потомкам: пусть знают, что их предок был не последним из солдат Рейха, многое повидал, испытал лишения, пережил опасности
Замечательное, кстати, может выйти посвящениечто-то вроде письма в будущее. Почему именно сегодня? Близятся поистине знаменательные дни Рождество наверняка позволят отпраздновать в Москау, будет время и поразмышлять, и оформить мысли на титульном листе записной книжки черные чернила можно раздобыть у писаря. А сегодня Перед нимисамая обыкновенная речушка, названия которой Клаус не знает. Дальше, как сказали, будет маленький город, названия он не запомнил.
Они не глушат моторы, не отходят от своих танковвот-вот вернется разведка, и вперед. Нет, вряд ли они столкнутся с сопротивлением русских. Поговорил с бывалыми: все как один считают, что против третьей дивизии русские бросили свои последние резервы на этом направлении и пока что ждать толковой обороны от этих упрямых фанатиков не приходится. Клаус вспомнил о сожженных танках, виденных близ он заглянул в записную книжкублиз Севска. Не повезло камрадам из третьей! И поежилсяконечно, всего лишь от порыва ветра. Да и ожиданиеоно почему-то всегда тревожное.
А разведка надо надеяться, она подтвердит, что переправа надежна. Иначе от дурного предчувствия у Клауса заныли виски. Странно, даже противоестественно: слово, которым здесь обозначают неглубокое место в реке, звучит очень чуть было не подумалпо-арийски, быстро поправил себяпо-европейски и так похоже на родное, доброе"хлеб". Хорошее, домашнее, надежное словои зыбкое илистое дно, прикрытое мутной холодной водой. Вессель посмотрел на реку, как на притворяющегося покорным мирным жителем врага. Подумал: не зафиксировать ли образ? Нет. Еще, чего доброго, беду навлечешь. Он зябко передернул плечами. На этот разне от ветра, от воспоминаний об одной такой же вот речушке, мост через которую оказался взорван и пришлось перебираться вброд. Каменный Курт проскочил с видимой легкостью, Клаус смело сунулся следом. Пройти-то прошел, но вдоволь напоил мотор водой с песком. И, что еще хуже, растерялся. Не миновать бы взыскания, если бы не Курт. Такому механику сам дядя Вилли уважительно поклонился бы. И дружба с ним была бы весьма полезна в будущем. Да вот досадаКаменный ни с кем не желает сближаться, и даже когда предлагает помощь, глядит мрачно, лицочто гипсовая маска, только губы и шевелятся, неподвижный взгляд направлен куда-то в пространство. А еще нет, Вессель понимает, что страх перед насилиемудел слабого, да и необходимость устрашения уже очевидна, без нее с этой страной не сладишь. Но незаурядное мастерство и точный расчет, использованные для того, чтобы раздавить кошку, которой вздумалось перебежать дорогу перед танком или это была собака? По тому, что от нее осталось, не разобрать. Если собакатем более непонятно, какая-то бессмысленная жестокость. Но камрадам Курт помогает всегда, не дожидаясь просьб. Вот и сейчасВессель отыскал Каменного глазамибродит меж танков, как жрец древних германцевмеж дерев священной рощи, смотрит на них с благоговением, останавливается, прислушивается, будто они о чем-то ему рассказывают. Жутковато и завораживающе.
И вообще, зрелище эпическое: бронированная стая готова устремиться к добыче, а людиуже не просто люди, а сверхчеловеки, которым покорна эта агрессивная мощь. У солнца не хватает сил, чтобы пробиться сквозь промозглый туман, а огоньки сигаретпробиваются, складываются в новое созвездие. Клаус не сомневается: оно предрекает победу.
Перед мысленным взором гефрайтера Весселято, чему только предстоит свершиться то великое, участником чего ему посчастливилось быть. Сейчас из марева вынырнут хищные силуэтымотоциклы разведчиков. Краткие команды прозвучат весомее любых напутственных слов. И вырвется на свободу неудержимый, но скованный стальной дисциплиной поток. Мотоциклы и людиединая сущность, псы войны, что вынюхивают добычу. Следом, со стремительностью и напором загонщиков, броневики. И только потомрыцарственного вида панцеры. Пехота на бронетранспортерах, артиллерия, зенитчикирыцарям не положено обходиться без слуг Говорят, сам командир дивизии нередко предпочитает танк штабной машине.
Вряд ли в маленьком городке найдется работа для панцеров. Но столь быстрое движение вперед тоже отнимает силы, командующий группой снова и снова оправдывает прозвище "Хайнц-ураган" о, да, этот век требует именно таких бури и натиска!
Так что пока есть возможностьВессель снова косится на Каменного Курта, на этот раз неодобрительно, надо отдыхать. И Клаус закуривает, прикрывая ладонью огонек от ветра с реки. Сразу становится теплее. Мощь и уют соседствуют. И Клаус думает, думает Уже не столько о войне, сколько об оттенках серого. Белесовато-серый туманкак выношенный плащ нищего. Броня окрашена в благородный серыйприрода наделила хищника, заботясь о его пропитании, шкурой похожего оттенка Хороший образ.
Да и день для написания посвящения наследникам сегодня не худший, мысли облекаются в слова без малейших усилий. Правда, придется довольствоваться огрызком химического карандаша. Тем большей старательности требует работа. Приходится пожертвовать последним чистым носовым платкомшелковым! о, да, у Клауса имеется такая нефронтовая роскошь! постелив его на броню и только потом раскрыв драгоценную записную книжку. "В этот обычный осенний день на пути в русскую столицу я, гефрайтер Клаус Вильгельм Вессель"