Кажется, он оказался в танке раньше, чем успел услышать команду. Кажется Успел сунуть записную книжку в карман комбинезона, уголком сознания зацепившись за мысль: будущей семейной реликвии там совсем не место. Платок ладно, невелика потеря.
Деревянный мост через русскую реку на удивление похож на другой, памятныйнад Энцем. Подростком Клаус удил с него рыбу, на нем же впервые повстречался с холодной, как Лорелея, красавицей Лоттхен Нашел время для воспоминаний! Сентиментальный поэт за рычагами грозного панцераболее дурацкое зрелище трудно вообразить! И этот проклятый мост никак не может быть похож на тот. Держитда и ладно. У Клауса взмокли ладони как же он ненавидит воду! И любит твердую землю пусть даже она не так уж и твердавлажно сминается под траками. А вот о том, что она вражеская, Клаус начал забыватьминовали стороной две деревеньки, тихие, будто вымершие. Никаких укреплений, никаких русских фанатиков с гранатами и бутылками о, Вессель видел, каких бед может наделать дьявольская смесь, которую большевики заливают в бутылки! Клаус не трус, но он не может без содрогания думать о том, что совсем недавно считал огненное погребение достойнейшим способом упокоения истинного арийца.
Крышки люков подняты, командир время от времени обозревает окрестностивряд ли с определенной целью, скорее всего так, для порядка. Заслонка на смотровой щели тоже открыта. Тянет запахом бензина. Привычно но почему-то тревожно. Кажется, пахнет сильнее, чем всегда. Но Обоняние не впервые злобно шутит с Весселем, вот и дядя Вилли до поры, покуда племянник не научился скрывать, посмеивался приговаривал: ты совсем как фрау в интересном положении. С началом службы Клаус как-то вдруг притерпелся, а сейчас снова накатило, даже голова закружилась и в жар бросило. Вроде бы все как всегда, но
Кажется, сперва земля жестко спружинила, и только после этого гулко бабахнуло Или так почудилосьпотому что за первым взрывом последовал еще один и еще и еще настолько много, что непрерывный гул перекрыл громовые раскаты. Плотный раскаленный воздух протолкнулся в смотровую щель, ударил по глазам, вышиб слезыи тотчас же высушил их. Весселю панически подумалось: выжег. Но нетзрение вернулось так же внезапно, как и исчезло. Или он видел не то, что реально происходило, а всего лишь собственный кошмар? поднятый взрывом танк корежило как будто бы прямо в воздухе.
На какой-то краткий момент стало тихо сколько, оказывается, оттенков у слова "тихо"! Бушевало пожарище, кричали люди, по-звериному выли да, наверное, тоже люди, но больше ничего не взрывалось, и в этой почти что тишине Клаус снова осознал себя и понял: он сидит вжавшись в сиденье и прикрыв голову руками. Ему подумалось: все закончилось. Следующая мысль: хорошо, если никто не заметил. Но поглядеть вокруг, чтобы удостовериться, Вессель так и не успел: сквозь звон в ушах он различил негромкий, одуряюще мерный стук пулемета. И как-то сразу понял: не немецкий.
И в этот миг небо хищно заклекоталои притянулось к земле огненными нитями, и срослось, не оставляя места ни для чего живого.
Весселя вернули к жизни боль и герр лейтенант. Точнее, он сначала почувствовал боль в плече, а потом понял, что его тормошат. И очень нескорос десятой, должно быть, попытки уразумел, что командир пытается объяснить: опасность миновала. Ине поверил. Но привычка подчиняться пересилилаи он начал выбираться из танка, медленно и неуверенно, чувствуя себя тряпичной куклой, у которой даже голова болтается на нескольких истончившихся ниточках.
Два десятка шаговэто непомерное сейчас усилие. Какой-то десяток метровнеодолимое расстояние. А для смертивсего ничего. Она была рядом. И оставила знак: уткнувшийся башней в землю танк. ЧейВессель так и не разобрал, перед глазами снова поплыло. Зато он на удивление явственно увидел поодаль Куртаи ничуть не усомнился, что это именно Курт. Каменный лежал в такой позе, как если бы собирался заграбастать всю землю, до которой только мог дотянуться. Клаус хохотнул: ну кто бы сомневался! и понял, что сходит с ума. Вряд ли он когда-либо теперь сможет спокойно видеть огонь даже то, как тлеет табак в трубке дяди Вилли. Тогда, наверное, будет паника, а сейчаскакое-то противоестественное спокойствие. И сводящий с ума треск большого пожаране столько заглушает голоса, сколько пожирает суть.
Если человек понимает, что теряет рассудокэто значит, окончательно еще не потерял. И если герр лейтенант не замедлит отдать распоряжение, у него, у Клауса, есть шанс удержаться.
Герфайтер Вессель привык пользоваться шансами. Аккуратно и расчетливо. Не пытаясь выбиться в самые знающие и умелые, но и не скрывая своих преимуществ. Должно быть, лейтенант давно это понял, потому и ограничивался постановкой задачи, предоставляя Клаусу самому выбирать путь. Как правилов прямом смысле слова. Вывести танк на обочинуне самое сложное дело, тем более что уцелевшие члены стаи уже нашли путь из огненной ловушки. Самый удобный. Но Вессель протиснулся в узкую щель меж двумя мертвыми панцерами. Это оказалось даже легче, чем он думал. Куда труднее было не закашляться и куда страшнееКлаусу чудилось, что отравленные гарью легкие просто вывалятся через обожженную гортань.
Он все-таки закашлялсядо рвотыкогда понял, что, уже выбравшись на свободу, вмял в землю тело немецкого солдата. Кузен Готфрид однажды сказал, что из поэта может получиться сносный автомеханик, но никогда не выйдет хороший солдат
И все-таки он был неправ! Клаус понял это уже потома сейчас оторопело наблюдал, как в полусотне метров земля и огонь вздымают металл, будто бы ставший на несколько мгновений невесомым
За годы жизни, а в особенностивоенной службы, которая все-таки чуточку больше, чем просто жизнь, капитан третьего ранга Годунов успел постичь самые разнообразные субъективные свойства времени. Некоторые из них впору было описывать поэтической строкой (но, как правило, некогда), другие имели вполне четкие непечатные характеристики. Но никогда прежде ему не приходилось чувствовать, как время скручивается в тугую спираль. События то медленно стелются по нейи нервы повторяют траекторию их движения, то перескакивают на другой виток, вызывая нечто вроде локальной амнезиина минуту-другую выпадаешь не только из реальности, но и из размышлений. А может, это обыкновенная усталость и нефиг, как говорил один анекдотически интеллигентный старший мичман, усложнять техпроцесс (за этим, как правило, следовала раздача плюшек и плюх матросам).
С того момента, как примчался наблюдательшустрый паренек из местных, силящийся не просто говорить, а докладывать по уставу, с сообщением, что появились два немецких мотоцикла, спираль растянулась и искривилась на манер кардиограммы. Годунов пытался еще раз критически осмыслить все, что удалось сделать, найти уязвимые стороны в плане, но то и дело сбивался, потому как один чертуже ничего не изменишь. И снова начинал думать, потому что привык находить для любой задачи оптимальное решение. Нелегко теоретику в авральном порядке превращаться в практика!
А часы отмеряли время, как им полагаетсяобъективно. Прошло полчаса, чуть ли не минута в минуту, до того момента, как в поле зрения возникли первые танки. Конечно, обозреть с импровизированного НП всю колонну было невозможно, да и гарь из выхлопных труб закрывала перспективу, однако ж зрелище все равно внушало внушало что-то до омерзения похожее на страх. Не за себябояться за собственное существование Годунов подразучился, да и нынешние обстоятельства поспособствовали, а за то, что дело пойдет не таки все усилия прахом.
Рокот и лязг досюда доносились как прерывистое "ж-ж-ж" и стук чем-то мягким по игрушечному барабану, но серьезность происходящего не вызывала ни малейших сомненийдаже на уровне эмоций. И вот почему: эта осень пахла так, как полагается пахнуть осени, палой листвой и мокрой хвоей. То есть реальностьреальнее некуда. Ну что, Александр Василич, хочешь назад, в компьютерную стратежку? а, старый дурень?
Междуречье понемногу заполнялось вражеской техникой. Серой, как начавшая подсыхать грязь. Пора бы уже да неужто головной танк еще не дошел до второго моста?
Матвей Матвеевич, что-то они дол да так и замер вполоборота к Мартынову.
Взрывы показались Годунову не громче тех, с коими достигают наивысшей цели своего существования китайские петарды в тихую ночь. А вот на вид пиротехники Голливуда нервно курят в сторонке, ежели, конечно, не ломятся за помощью к создателям компьютерных спецэффектов. Жутковатая такая эстетика: огненно-алые кучевые облака в траурном обрамлении, а над нимибелое, как раскаленный металл, небо. Незваным гостям грех жаловаться: их встречают пиротехническим шоу, почти что в точности имитирующим цвета нацистского флага. Сквозь плотную завесу огня едва угадываются мечущиеся человеческие фигурки. Безмолвныеникакой крик не пробьется сквозь такую шумовую завесу. Театр теней. А теням не полагается разгуливать на свободе.
Именно такотстраненнои подумалось при виде танков и людей, что пытались вырваться из любовно подготовленного для них ада. Ладно бы подумалось без ужасадаже и без злости, все сильные эмоции как отрезало в тот момент, когда началось.
Казалось, вся колонна разом занялась огнем. Взметались в небо двухсотлитровые бочки с горючимГодунову почему-то подумалось, что они похожи на булавы жонглераи рушились вниз, заливая пламя пламенем. Там, внутри западни, что-то детонировалопламя порождало пламя.
"Адский ужассо времен Средневековья столь милый сердцу европейской интеллигенции сюжетвоплотился на земле близ маленького русского городка, чтобы изгнать из мира другой ужас. А что дальшечистилище для тех, кто верил в утверждение ""Gott mit uns", или Валгалла для тех, кто ни во что не верил, кроме силы оружия? Признаться, мне безразлично. Главное, что все случилось именно так, как случилось" Такие слова месяц спустя, когда описание событий под Дмитровском просочится в британские газеты, появятся в дневнике эмигранта с самой что ни на есть белогвардейской фамилиейГолицын, поручика некогда квартировавшего в Орле 17-го гусарского Черниговского полка.
А пока другой носитель громких имени и фамилии, Александр Васильевич Годунов, всматривался в небо, в котором появились валькирии. Раз, два, три все пять самолетов. Оценить их работу он не моготкуда ж взяться такому опыту? не из компьютерных же симуляторов? но рядом что-то одобрительно бурчал вполголоса Одинцов.
Надо понимать, озвученная военкомом идея использовать складки местности для того, чтобы незаметно "подкрасться" к противнику, реализована должным образом и пока все идет, как надо
Только это вотнифига не Голливуд: хрупкие самолетики над пожарищем. Задача у девчонок проста, как все трудновыполнимое: внаглую спикировав на колонну, вернее, на то, что от нее осталось, сбросить бутылки с горючей смесью
Немцы быстро опамятовалиськ самолетикам протянулись белесые нити. Ну, выскакивайте уже, живей!
Годунов видит, как один из пяти начинает будто бы хромать в воздухе. Александр Васильевич ждетвыровняется! Но нетсамолет отвесно, на удивление тяжело уходит к земле. Что дальшене разглядеть в дыму.
Всё сквозь стиснутые зубы выдыхает Одинцов.
Но Годунов продолжает смотреть в бинокльне столько веря в чудо, сколько боясь встретиться взглядом с военкомом. И смотрит до тех пор, пока глаза не начинает щипать то ли от яростных бликов, то ли от пота.
Здесь, на высотке, ветер куда злее, чем внизу, пробирает не то что до сердцадо печенок. Сосны шумят, хрустят, скрипят, будто все лешие разом собрались поглазеть на творимое людьми, треск пожарища заглушают. А Годунова изнутри печети это не простуда и не ОРЗ какое-нибудь, это не описанный в литературеладно бы только в медицинской, так еще и в художественнойсиндром попаданца. Симптоматика разнообразнаот постоянных сомнений в своих действиях и прочих интеллигентских рефлексий до хронической бессонницы на фоне отсутствия возможности спать.
Обернулся к Мартынову: тот вглядывается вдаль так, словно и без оптики все видитдаже то, чего не увидать; лицо напряженное.
Убедительно ваши пожарные работают, Матвей Матвеевич. Как там у классика? "Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем"? шутка, конечно, натужная, но за неимением гербовой пишем на обычной. Тем более что и вправду здорово ребята отработали, четко по плану тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, план и фактони отнюдь не близнецы-братья. И фугасы вовремя рванули, рассекли колонну. И бочки с горючкой технично были установлены, от них головняка фрицам как бы не больше оказалось. И подарки на обочине, надо надеяться, тоже ко времени-к месту
"Лишь бы отойти успели",этого Годунов не говорит и, кажется, почти даже и не думает.
Теперь он не по книжкам и отнюдь не гипотетически знает, как они корежатпотери. Дико думать, что их могло быть больше, а всего лишь один самолетэто Нет, не так! Один экипаж. И его больше нет. Ктобудет ясно позднее. Да и не успели толком познакомиться, половину этих девчонок Александр Васильевич, встреться он с ними снова в иных обстоятельствах, и в лицо не узнал бы.
Для Годунова онипервые, кого он отправил на смерть. Чушь выдумывают писаки, что это легко, если ты уверен, что цель оправдывает средства. Наверняка и о том, что к этому привыкаешь, они брешут, заводчики сивых меринов-сью. То-то видно, как Одинцов привык! И ведь не ищет себе оправданий, даже за прямой приказ командующего не прячется. И сможет ли когда-нибудь вообще воспринимать женские экипажи легких бомбардировщиков как вариант нормы для большой войнывопрос преогромный.
Ни командующий оборонительным районом, ни военный комиссар Орла не могли знать, что один из сгоревших танков служит сейчас временным местом упокоения барону Вилибальду фон Лангерману унд Эрленкампу. Судьбу полковника предопределила не привычка быть впередина коне ли в драгунском полку, на танке ли во главе колонныкак того следовало ожидать, а случайность: бутылка с горючей смесью, упавшая в открытый люк, пресекла попытку командира дивизии обуздать панику.
Его кончина будет удостоена скупых строчек в официальных некрологахв Третьем Рейхе пока еще верят в блицкриг и воздерживаются от помпезной скорбипока не пришла пора внушать нации жертвенную готовность к тотальной войне. Мемуаристы проявят куда большую щедрость, не только приписав командиру четвертой танковой слова, коих он не произносил (что-то вроде интригующего "я так и не успел"), но и приукрасив его гибель совсем уж фантастической историей спасения простого панцерштуце. В Большой Советской энциклопедии полковника не упомянутне та величина, а вот в фундаментальном двенадцатитомном издании "Великая Отечественная война" ему отведут шесть с половиной строк.
В новой реальности полковник барон Лангерман никогда не сойдется в девятидневных боях под Мценском с полковником, крестьянским сыном Михаилом Ефимовичем Катуковым и никогда не посетует на то, что русские "больше не дают выбивать свои танки артиллерийским огнем". Не будет ни Дубовых листьев к Рыцарскому Кресту, ни генеральского чина. Потому что в этой реальности он погибнет не при артобстреле в районе села Сторожевое Донецкой области, а уже погиб в междуречье русских рек с нерусскими названиямиНерусса и Несса. Бутылка с зажигательной смесью выпала из руки смертельно раненной девушки Клавы Зелениной меньше чем за две минуты до того, как их с Катюшей самолет ткнулся носом в пылающую землю.
Лангерман погиб ровно на один год и один день раньше, нежели это должно было случиться.
Гефрайтер Вессель услыхал о гибели командира дивизии почти сразу же, едва вырвался из огня и прошел полымя. Откуда узнали сам толком не понял, наверное, кто-то походя обронил. Всякое доводилось переживать Клаусу за два с лишним года войны, но впервые он почувствовал себя так, как будто бы его голым выставили на мороз в многолюдном месте, и любой может бросить в беззащитно скорчившегося человечка что угодноот презрительной усмешки до гранаты.
А лейтенанту будто и дела ни до чего нетнапустил на себя вид мыслителя и рассуждает: придумка этих русских донельзя примитивна, бочки с бензином да вышибные заряды под днищами, только и всего, соединить их в цепь сумеет любой гимназист.
От начальственных разглагольствований Клауса снова начинает тошнить, он исподволь смотрит на лейтенантане заметил ли тот гримасу на лице подчиненного? Их взгляды встречаютсяи каждый видит в глазах другого собственный страх, и каждый хочет верить, что уж он-то держится молодцом. И оба разом вжимают головы в плечи, когда раздается первая приглушенная расстоянием очередь
Это наши, голос лейтенанта звучит преувеличенно бодро, а Весселю слышится невысказанное: они стреляют, чтобы заглушить страх.
Нет, все-таки он, Клаус, везунчик. Он понял это не тогда, когда выскочил из второго капкана. И не тогда, когда увидел, что весь экипаж уцелел, даже трусоватый Франц не умер со страху все-таки он подозрительно чернявый, врет, наверное, что баварец! И не тогда, когда, бегло осмотрев танк, удостоверился, что с ним тоже все в порядке. Оказывается, самое большое в мире счастьестоять, подпирая спиной верный панцер, в то время как другие шагают в цепи, прочесывая ближайший лесок. И он еще осмеливался роптать на судьбу?!
Отдаленный взрыв ставит точку в размышлениях. Даже лейтенант не может сказать ничего утешительного: ясно, что случилась новая, пока еще неведомая беда.
А вот Годунов, когда ветер доносит до него эхо взрыва, одобрительно кивает Мартынову: вот и познакомили фрицев с доселе наверняка не ведомым им видом минно-взрывных заграждений, проще говоряс растяжками.
Ну что, товарищи, нам пора.
Артиллеристы отработают и без них.
Если судить по послевоенной писанине немецких мемуаристов и историков, им постоянно мешали особенности русских климата и ландшафтачуть ли не больше, чем нерыцарские способы ведения войны. В данном случае они имеют полное право жаловаться и на первое, и на второе. Мало того, что междуречьеестественная ловушка, которую грех было бы не усилить с помощью саперных ухищрений, так еще и две высоты исключительно удачно расположены по обе стороны дорогив трех километрах и в четырех с половиной.
Гаубицы терять, конечно, жалко
Блин горелый, Годунов! У тебя ж в роду, как будто бы, ни одного хохла не наблюдалось! Ну не думать же, что на твою гм повышенную хозяйственность повлиял единственный в семье малоросстеткин муж? Хотя он мало того, что хохол, так еще старший прапорщик.
Ладно, самое главноесохранить расчеты. Годунов приказал, чтобы при отправленных в Дмитровск из Орла гаубицах находились лучшие из лучших, их действия расписаны чуть ли не по секундам. И на каждой высотестариновские "пожарные". Которые уже показали, на что они способны. Даст Богпокажут снова.
Пожалуй, подготовительные работы здесь оказались самыми трудоемкими: втащить и установить орудия, а потом доставить наверх десятки килограммов мелинита, камней, мусора. Слишком щедрые подарки получили в известной Годунову истории фрицы, победным маршем пройдя от Дмитровска до Орла, чтобы сейчас оставлять им целехонькими хотя бы четыре гаубицы.
Глава 17
12 октября 1941 года, Дмитровск-Орловский
В семье Полыниных Маринка, так уж вышло, была самая образованная: закончила семилетку, успела поработать кассиром на железнодорожном вокзале, готовилась поступать в пединститут, чтоб потом учить ребятню русскому языку и литературе. Детей Маринка любила даже больше, чем самолеты, а самолеты она просто обожала. С грамотностью дела у Полыниной обстояли неплохо, книжки она перечитала все, что только удалось раздобыть. Одна бедана пути Маринки к мечте сурово возвышался не кто-нибудь, а сам Лев Николаевич Толстой. Стыдно признаться, но добрую половину "Войны и мира" она попросту пролисталавсе, что касалось сражений. Осталось только впечатление от описания первого боя (чьего, Маринка уже не помнила): человек никогда не выходит из него таким же, каким вошел. Первый бойэто испытание, на что ты вообще годен на земле. Не больше и не меньше. Не будет же великий писатель говорить о всяких пустяках?
То, что предстоит имне совеем бой. Скорей, задание ну, вроде комсомольского поручения. Его надо выполнить старательно и хорошо.
И Маринка даже в мыслях не держит, что ее могут убить. Настоящая войнаона где-то далеко, за Брянском, а тут даже как и сказатьнепонятно.
А еще очень крепко верится: серьезные спокойные командиры все точно знают и сделают так, чтобы ничего плохого ни с кем не случилось. Вон, инструктор Федор Иванович в первый самостоятельный Маринкин вылет, притворившись, что готовится отвесить подзатыльник, напутствовал: "На хрена ж тебе неба бояться? Ты земли бойся, потому как на земле злой я". И всесразу коленки трястись перестали. Голова, правда, немножко кружилась, но уже не от страха, а от предчувствия полета.
Вот и сейчас, убеждала она девчонок, все будет в порядке. Тем более что военком (самый главный, а не тот вредный дядька, что тридцать девять раз кряду приказывал Маринке идти домой и больше на глаза ему не показываться) тоже летчик. А старший майор, который над всем оборонительным районом начальствует, вообще на учителя истории Матвея Степановича похож, видно, что умный, добрый и даже красивый, хоть и немолодой уже.
Тут Катька хихикнулахитренько так, с намекоми Маринка поняла, что сейчас или покраснеет, или ляпнет что-нибудь невпопад а скорее всего, и то и другое разом. Придумала третье: коротко огрызнуласьмол, это у тебя одни шуры-муры на уме, фу, мещанство! и принялась бродить по горнице, с притворным любопытством разглядывая оставленные хозяевами вещи. С притворнымпотому что ей тут сразу стало не по себе и это чувство исчезать не собиралось, хотя за два часа девчонки, вроде бы, успели обжиться, перекусить, устроить себе постели из найденного у хозяев даже подушечек в вышитых наволочках на всех хватило. Катя и Клавочка расположились на хозяйской постели, высоченной, с белым покрывалом в кружавчиках ни дать ни взятьснежная горка, другиена лавках, Галочка-белорускана составленных в рядок у стены стульях. И только Маринкана полу, подстелив большую, тяжелую телогрейку, что подарил на прощанье дядя Егор Перминова ну как замерзнет "крестница"? А подушку свою отдала Галочке.
Не хочешь брать чужое без разрешения? спросила белоруска, вскинув на подругу огромные васильковые глазищи.
Полынина подумала, качнула головой, еще немножко помедлила и все-таки призналась:
Муторно как-то. Вот жили себе люди, жили, жизнь свою устраивали, чтоб хорошо было, и красиво, и вообще и осеклась, не зная, как объяснить, чтоб вышло толково. Но Галочкапо глазам виднопоняла. Она ж тоже не то эвакуированная, не то беженка.
Возле станины, что осталась от швейной машины, валом цветные лоскутки; девчонки, перед тем как начать обустраиваться, собрали с пола. Попутно обругали протопавшего по комнате не глядя Полевого. А чего, если он командир, то пусть по нужным вещам топчется, да?
Для немцев, что ль, бережете? дернул изуродованной шрамом щекой капитан.
Маринке не верилось, что сюда придут чужие солдаты враги. Ей просто тошно было глядеть на раскуроченные ящики шкафов и комодовхозяева наверняка собирались впопыхах. И на детскую кроватку с тряпичным самодельным мишкой размером с младенца. И на чуднУю подушку, вроде скатки, лежащую на деревянных козлах и щедро увешанную нитками с какими-то штуковинами на концах, типа больших деревянных гвоздей. Вроде, это для того, чтоб кружево плести, Маринка никогда не видела, но догадалась.
Там, где висели фотокарточкитемные прямоугольники; к одному уголку кусок картона прилипкак будто бы и вправду беречь уже нечего. Или наоборотесть что, потому-то карточки с собой и забрали.
А кошку оставили, красивую, дымчатую, сперва дичилась, а сейчас уже мурлычет вовсю на коленях у сердобольной Клавочки. И цветы подоконники сплошь цветочными горшками позаставлены. И игрушку, вон, тоже бросили, больно громоздкая, видать. Как же девчонка без мишки своего? (Маринка почему-то была уверена, что ребенокименно девочка).
Людей нет, а их вещи остались. И дела, которые они уже не закончат. Даже если вернутсякто знает, скоро ли. И что здесь будет, пока их нет.
Из кухни доносится бодрое "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью".
Вот уж не думала, что селезни поют, ехидничает Наташа, самая старшая из девчат, бедовая и строгаяа то как же, до позавчерашнего дня работала секретаршей в военизированной охране железной дороги.
И нам даны стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор! радостно подтверждает из кухни красвоенлет. Поет громко и с чувством, а что немножко фальшивит главное, говорит Наташа, чтоб готовил лучше, чем поет.
В погребе под сараюшкой, кроме запасенной хозяевами на зиму картошки, обнаружились бочка соленых огурцов, банки с маринованными помидорами, ну, и варенья всякого в достатке. Селезень, увидав эти богатства, расплылся в улыбке и заявил: дескать, нечего им из общего котла питаться, когда влет можно настоящий домашний ужин организовать. А слово у красвоенлета не расходится с делом. Через каких-нибудь пару часов брошенный хозяевами дом наполнился и переполнился самыми жизнеутверждающими на свете запахамижареной с салом и луком картошечки и блинов. Причем девчат к кухне Селезень на пушечный выстрел не подпустилдескать, только под ногами крутиться будут и под руку болтать. Только когда пришла пора накрывать, кликнул Наташу и Клавочкупочему-то он с самого начала ворчал на них меньше, чем на остальных.
Маринка поглядела на скатерть-самобранку, сглотнула голодую слюнуну да, только казалось, что есть не хочется, и выдохнула:
Спасибо, я уже наелась, прозвучало, против воли, не то с обидой, не то обидно, и она поспешила исправиться:Мне тут дядя Егор сухариков
Вышло еще хужедаже все понимающая Галочка головой покачала. А Селезень как-то странно усмехнулся: приподнял верхнюю губутак большой, сильный и добрый пес предупреждает неосторожного прохожего о том, что собирается зарычать, и буркнул, щедро поливая верхний блин смородиновым вареньем:
Ну, ты Маринка думала, скажет привычноеупертая, но он, с показным удовольствием понюхав свернутый трубочкой блин, заключил:Принципиальная.
Уговаривать Полынину никто не сталдаже чуточку досадно. И она раньше всех вышла из-за стола, голодная и грустная, провожаемая удивленными и насмешливыми взглядами, и снова отправилась бродить по дому.
Набрела на встречу со своей нечистой совестью. С той самой "Войной и миром"двухтомником в серых обложках на самодельной книжной полке. Рука уже потянулась к первой книжкеи отдернулась, натолкнувшись на неожиданную преградуновый страх. Маринке вдруг отчетливо подумалось: если вот сейчас сделать то, на что раньше времени не было, или настроения подходящего, или еще чего, тогда завтра Нет, завтра все будет хорошо. И просто. Без выкрутасов всяких, как в книжках у Толстого.
А получилось иначе. И не по-книжному, и не так, как представлялось Маринке.
Было "до" иПолыниной повезлобыло "после". Допочти бессонная ночь на новом месте и в преддверии неведомого. Послетщетные попытки согреться, кутаясь в дядьегорову телогрейку, и осознать, что все то же самоеи горница со смятыми "постелями", и палисадник с сухими палками флоксов под окном, и монотонное бухтение Селезня в кухне, слов не разобрать. И запах тот же, что был вначале. Неустроенность и бесприютность пахнут точно так же, как ненужные вещи, которые долго лежали в шкафу, а потом все-таки были выброшены.
Все по-прежнему. Вот и Клавочкин гребешок на высокой белой кровати будто могильная ограда выглядывает из-под снега. Маринку уже не трясетей хочется пойти и начать что-то делать. Трудное, опасноеда плевать! Главноене стоять и не смотреть!
"До" и "после"их оказывается много неподъемно много. А бойвсе-таки самый настоящий бой! в памяти какими-то обрывками, вместе не сложишь, хоть наизнанку вывернись. А хочется, как будто бы от этого зависит что-то важное. Маринке думается невпопад: так вот в сказке Кай собирал из льдинок слово "вечность". И на собрал. Потому как все, что осталось от той вечности, в детскую ладошку запросто уместится.
Девчата знали, что с минуты на минуту затрезвонит черный телефонный аппарат, который притащил откуда-то еще вчера Селезень, и
Все равно звонокгромкий, неприятный такой, будто кто-то изо всех сил тряс жестянку, наполненную гвоздями, застал их врасплох. Маринка вскочила, забыв, что у нее на коленях примостилась кошка. Наташаона поливала цветырасплескала воду. У Клавочки задрожали руки, и она никак не могла завязать ленту на косе, Галя бросилась помогать. От домика на окраине до самолетовдесять минут скорым шагом, со всеми бестолковыми сборами потратили вдвое больше, Катя еще вернуться зачем-то порывалась, ее удержалипримета плохая и тут же сами себя высмеяли: комсомолки, называется!.. Даже удивительно, как это у самолетов они ухитрились оказаться раньше, чем Полевой начал ругаться в полный голос.
Селезень уже был на месте, с недоверчивой миной обходил машинынаверное, уже не в первый раз. Оглядел кабины, сунулся под крыльяа ведь давно уже убедился, что "эти дуры не как зря приделаны". Так он перед вылетом из Орла высказался про железные ящики с бутылками, но и на девчат-пилотов тоже покосился. На старого ворчуна сразу, не сговариваясь, решили не обижатьсявидно ведь, что по доброте душевной нудит и бухтит.