Должного внимания на меня никто не обратил.
Странно реакция должна быть сразу. Я ведь проснулся!
В веже, помимо меня, находилось два человека. Один у очага, другой у входа. Каждый по-своему занят. Первый возился с мешком из дубленой кожи, развязывал тесемки. Второй, словно только и ждал моего пробуждения, своеобразно затянул песню. Непомерная вибрация каждой ноты была настолько сильна, что не давала уловить тон. Звук закачался в воздухе вежи, падая вниз и взлетая вверх. Лопарь прикрыл глаза, меняя грудные звуки на горловые, затягивая бесконечное «лы».
Кажется, только один я обеспокоился, готовый как следует напугаться. Девушка у очага спокойно достала из мешка серой муки и бросила в котел, подумав, она добавила в него ягод.
Только не брусники, шепотом попросил я, но просьба была не услышана лопарь поднес ко рту щепку и по веже звонко разнесся первый удар варганы. Звук накрыл, оглушая. Не успел отойти от него, как лопарь без паузы затянул своё «лы».
Я обреченно откинулся в шкуры. Придется послушать местную музыкальную самодеятельность, тем более деваться всё равно некуда. Я же не в Праге, а люди стараются. Только вместо наслаждения, с каждой новой волной звука и ударом в сознание прочно вселялась неведомая до этого тревога и тоска. Я чувствовал, как она запускает свои холодные и мерзкие щупальца, плотно обволакивая дух и разум. Чтобы отвлечься, посмотрел вверх, в дыру, разглядывая привычное небо. Увидев знакомые звезды, обрадовался и сказал:
Большая медведица, здравствуй.
Здравствуй, раздался голос рядом. Я встрепенулся. Рядом сидела на корточках девушка. Не отвечая на мою улыбку, она поднесла к своим губам длинный половник и медленно попробовала варево. Темные глаза внимательно наблюдали за каждым моим движением. К унылому «лы» добавилось первое слово песни. Кажется, певец торжествовал. Я поморщился. Девушка, сделав свою оценку и не теряя грациозности, вернулась к очагу и заколдовала над котлом.
Была ли дикарка красива? Не знаю. Не уверен. Немного грязной, да. Молодой и сильной женщиной, тоже да. Что-то во мне дернулось древнее и могучее, захватившее сразу мозг и тело. Ненавидел себя в такие минуты. Всегда взывал к разуму. Призывал к ответственности. К рациональной оценке ситуации. Но вся логика математического мышления исчезала, зачахнув под первобытными инстинктами. Необычная и своеобразная дикая красота впилась мне в подкорку сознания, запоминаясь навсегда и порождая желание. Частые темные веснушки на коже нисколько не портили лицо девушки, а, наоборот, делали ее только ярче, подчеркивая глаза. Каждое движение тела очень женственное, грациозное и плавное. Величественное! Так держать половник не каждая сможет. Специально что ли для меня старается? Так ведь я уже и так задавлен инстинктами!
А ещё сразу стало понятно, что ценность здесь не я. Надо прояснить ситуацию. Чужая дерзость меня озлила.
Я кивнул, соглашаясь сам с собой, и сказал:
Меня зовут Иван. Я штаб-офицер, и меня ищут.
Я бы мог не говорить ничего. Сильно значимые и весьма весомые слова заглушила протяжная древняя песня, и они растворились каждой буквой в дыму костра, поднимаясь к отверстию в конусе вежи. Я их увидел! Белый дым букв медленно растворялся в вытяжке ветра. Вот «а», вот «ш». Последняя исчезла большая «т». Она цеплялась за края дыры углами и никак не хотела вылетать из вежи. Как только тональность немного опустилась и стало тише, я снова попытался заговорить:
Я хочу одежду, и меня надо как можно скорее доставить в гарнизон или вызвать оттуда подмогу. В городе люди, войска и медицина.
В песне появилось новое слово. Злое. Ругательное. Я явно различил его: «юльквик». Девушка, поигрывая резным черпаком, любуясь орнаментом ручки, тихо и зловеще произнесла:
Шиши, словно подпела.
Лопарь взял высокую ноту, а потом заиграл на варгане. Я вздохнул, снова опускаясь в шкуры. За наигранным моим спокойствием и безразличием скрывалась настоящая паника, основанная на тревоге. Боевой опыт мне подсказывал, что я в очень непростой ситуации. Пальцы непроизвольно стали сжиматься в кулаки. Чужие слова я четко различил. Дикари шишами называли шайки вооруженных людей. А в данном контексте под этой шайкой подразумевался городской гарнизон, и я еще умудрился признать себя его офицером. Тело мелко затряслось. Но теперь не от страха, а скорее от выброса адреналина. Одним лопарем и девушкой меня точно не испугаешь. Однако дрожь не уходила. Я попытался закутаться в шкуры и прикрыл глаза, наблюдая за врагами в щелочки. Не переставая петь, лопарь взял в одну руку деревянную миску, а в другую большой нож в ножнах и выскользнул из вежи в темноту. Я сразу начал действовать. Попытался сесть, но голова закружилась, и я облокотился о шкуры, быстро говоря:
Сударыня, призываю вас к вашему дикому разуму. За гибель столь доблестного офицера, как я, ваш погост сожгут со всеми оленями, вежами и семьями в них. Одумайтесь. Я вижу, что вы меня понимаете. Здраво оцените ситуацию и помогите мне! Не доводите войска до крайностей! Действовать надо быстро, пока ваш певец не привел подмогу!
Девушка равнодушно посмотрела на меня. Помешала в котле. Сказала:
Лопарь кормит оленя. Олень кормит лопаря.
Это замечательно, согласился я с очевидным. Если не хочешь мне помочь, а я смотрю, ты хочешь! Хотя бы скажи ему, чтобы перестал петь! Пожалейте мою голову! Она сейчас разорвется!
Это красивая песня. Твоя. Под нее танцует зима. Ее слышит луна и звезды.
Её слышу я, и мне становится хуже.
Сейчас тебе ничто не угрожает. За тобой придут.
Придут? Правда? А когда?
Придут. Скоро, сказала странная девушка. Но ты не будешь готов. Ты никогда не будешь готов, когда за тобой будут приходить. Вы называете это своим крестом. Таков твой крест.
Это хорошо, что за мной придут. Очень хорошо, пробормотал я и снова откинулся в шкуры. На душе стало спокойнее. Значит, всё-таки вызвали подмогу. Пение приблизилось. В вежу ввалился снежный ком. Перед собой лопарь бережно нес миску. Девушка отложила половник и приняла деревянную чашу. С секунду смотрела в нее, что-то нашептывая, потом осторожно подсела ко мне.
А где ваш волк? спросил я у неё, стараясь понравиться и загладить вину. Скрытый конфуз меня угнетал. Спросить хозяев про их животное это точно будет считаться хорошим тоном. Даже у таких дикарей, как эти.
Девушка наклонила голову и внимательно посмотрела на меня. Чаша замерла в ее руках. Лопарь снова заиграл на варгане. И мы долгие секунды смотрели друг на друга, не моргая. Варган закончился. Он запел и стал подыгрывать себе ударами бубна. Интересно, что-то новое. Я хотел приподняться и разглядеть диковинный инструмент, но девушка остановила мой порыв взмахом руки и сказала:
У нас нет волка.
Нет волка? я хмыкнул, потому что знал обратное. Скрывают очевидное. Зачем? Я тоже люблю песиков. В меру, но за ухом всегда потрепать готов. А тут сразу ко мне такое недоверие. Показное, я бы даже сказал. Обиделся и съязвил:
Может у вас тогда есть гусли, и ты подыграешь своему другу.
У нас нет гуслей, и это не мой друг, а мой дедушка, слишком серьёзно ответила девушка и замерла каменным изваянием. Напряглась. Кто меня за язык тянул? Повел себя торговкой.
Извини, пробормотал я, стушевавшись. Шутить я не умел никогда. Сейчас явный пример.
Извиняю тебя. Ты же не знал. Выпей, она протянула мне чашу.
Что это? я смотрел в миску, где плескалась темное густое вещество. В нос ударил запах крови. Скверно, неужели придется пить?
Ты знаешь.
Обязательно надо выпить? я всё еще надеялся на другой исход.
Да.
Понятно, дикие традиции гостеприимства. Не стану пить обижу хозяев, которые меня спасли, отогрели своим красивым телом и накормили самым вкусным кушаньем свежью кровью. А можно я лучше горохового супа поем? Две тарелки, вместо одной тарелки крови? Хороший обмен! Зачтется за уважение? Кстати, как вы меня спасли? Услышали выстрел?
Услышали, уклончиво сказала девушка, тупя глаза. Я благосклонно улыбнулся. Люблю скромниц. Что поделать. Опыт подсказывал, что все они сущие дьяволицы.
Я не торопился пить кровь, старался не смотреть в миску с чудным орнаментом по краям и не нюхать. Воротило душу. Кривило. Уже хотелось вывернуться наизнанку. Тянул, как мог, время. Глушил беспокойство в себе. Боролся с резкими спазмами в животе. Миска крови. Боже мой! Подумать только.
Вдруг как раз сейчас подмога нагрянет. Тогда пить ее совсем не придется. Где же вы, солдатушки мои, когда так нужны?
Имя у тебя есть? Меня Иван зовут, я чуть не добавил Матвеевич, но вовремя остановился. А тебя как?
Ты знаешь как. Ты ведь меня уже называл, девушка слегка побледнела и погладила у себя на груди деревянную фигурку, закрывая ее от моих глаз.
Тотем? я кивнул головой, понимая. Догадливый, но не быстрый. Жаль, что не успел разглядеть фигурку.
Да.
Хорошее имя. Тотем. Ничем не хуже Ивана.
Пей.
Может быть всё-таки суп?
Пей!
Я вздохнул и поднес миску к губам.
Бубен коротко стукнул и замолчал.
А потом отстукивал, кажется, каждый мой глоток. Точно и правильно. Будто слился со мной. Я выпил всё и протянул миску девушке со странным именем Тотем. Теперь никого не обидел? Только свой желудок? Интересно, я уже считаюсь каннибалом и принят в семью? Если плясать надо, то я пока не смогу. Никак не готов. Хоть вешайте. Откинулся в шкуры. Мягкие и теплые. Пахнут по-другому. Приятно и как-то по-домашнему. Странные ощущения. Незнакомые.
Спасибо, пробормотал я, глядя в дыру в веже. Луна мне подмигнула. Звезды закружили хоровод.
Не благодари, сказала девушка и отодвинулась в темноту.
Глава 6
Веки не хотели раскрываться. Испытывали препятствие. Волоски ресниц срослись и теперь противно гнулись, желая преодолеть барьер. Зрачки хаотично бегали под тонкой кожей, мечтая о свете и о картинке виденья. Терпенье на исходе. Кромсает-то как душу! Нет мочи справляться от эмоций и хочется закричать от тоски. Я сделал усилие над собой и напряг веки, пытаясь их распахнуть. Наконец-то, прорыв!
Ресницы в тонком льду открылись в узкую щель, давая минимум искаженного обзора. Зрачки засуетились, живя своей жизнью: выхватывая из мрака предметы, давая мозгу, как можно больше информации. Темно и очень холодно, но очнулся я явно не от этого. Рядом скрипел снег под осторожными шагами. Невидимый зверь или человек ходил крадучись кругами вокруг моего убежища. Замирал, прислушивался, всячески давая понять, что чувствует меня.
Я затрясся. Проклятый холод выворачивал меня. Тело изгибалось. Позвоночник хрустел столбами. Где я? Что со мной? Образы в голове не задерживались, проносясь в хаотичном порядке: вальсирующие пары, пышные платья, качающаяся кровать с початой бутылкой на столе; опрокинутый стакан, катающийся на гладкой поверхности гранями мутного стекла; беспокойный старик в сюртуке, но больше похожий на лешего; лыжи, смеющаяся счастливая красивая женщина; орден на ленте, сжатый кулаком в белой перчатке; вежа, олень, теплая кровь в деревянной миске, шкуры оленей. Все вокруг закрутилось, набирая скорость, готовое лопнуть и прорваться. Поющий старик и девушка-дикарка у очага. Стоп! Они последние. Но куда делись? Как посмели меня бросить? Я же замерзаю. Коченею!
За стеной вежи зверь шумно вздохнул, принимая решение. Прохрипел что-то невнятное.
Я попытался проморгать веки. Ресницы с треском отрывались, оставаясь в корке льда. Видеть стал лучше. Да, я в веже: дыра в потолке, но от холодного очага дым костра вверх не поднимается. Никого нет.
Зверь слегка надавил на стену и шкуры опасно провисли под тяжестью.
Сейчас пойдет на прорыв.
Я внутренне сжался и машинально поднял правую руку. Почерневшие пальцы сжимали револьвер. Не знаю, чему больше удивился: оружию, кускам плоти на пальцах или покрытому коркой льда лыжному костюму. Шесты с треском начали ломаться, шкуры разлетелись, и в шаткое жилище ввалились несколько заснеженных людей.
Кажись нашли, сказал первый, скручивая с лица края башлыка, чуть приоткрывая мохнатую шапку. Я же говорил был след.
Вот ведь Егорка, молодец, знатный следопыт. Опять получит премиальную чарку от благородия. А то и часы!
Да куда ему часы! Мал еще больно! Он же во времени не разбирается!
Мне бы часы очень пригодились! Я бы в деревне с часами погулял по центральной! стал мечтать Егорка. Я бы их и не заводил. Берег бы!
Я опустил руку с револьвером, устал.
Живой что ли? протянул удивленно голос. Чудеса. Мотай, Егорка, за урядником и скажи каюру, чтобы нарты подогнал.
Я прикрыл глаза. Солдаты, не дожидаясь старшего, расстелили тулуп, уложили и закутали тело.
Что тут у вас? урядник начал с того, что кого-то толкнул и на лыжах въехал в развороченную вежу. Нашли тело бергмейстера? Молодцы! А вежу-то зачем так разворотили, креста на вас нет что ли? Мы же не басурмане. Закоченел? Отмучился, бедолага. Давайте вытаскивайте! Пока не стемнело, надо в город успеть! Заметет же! Живо стараться! Что еще?
Так ведь, Захарыч, живой он.
Как живой? урядник наклонился. Снял варежку и теплой рукой стал щупать пульс на шее, пристально заглядывая в глаза.
Я и говорю живой, а вы не слышите, отозвался бойкий солдат Егорка.
Да ты, Захарыч, револьвер попробуй у него отними! Мне не дал.
И мне не дает. Ваше высокоблагородие, слышите меня? Сейчас мы вас погрузим. Олешки быстрые! Домчат и глазом не моргнете!
Я моргать не мог, но шутку оценил.
Плохо будет, если мы его сейчас потеряем. Возьмем грех на душу. Егорка! Где каюр?
Господин урядник, погонщик не идет сюда! Из местных же он!
Как не идет? Что за препоны вы мне тут строите? удивился урядник, распрямляясь. Его лыжа наехала на мою ногу. Не почувствовал.
Через слово понятен. Лопочет по-своему. Дрожит сильно. Боится. И олени его дрожат. Нервные, того и гляди сорвутся. Когда уже все русский выучат?! Дикари.
И что он там лопочет? Ты что-нибудь понял?!
Да, что-то про святилище, которое мы сломали, про духов, которые поклонялись медведям. Говорит, что в северное сияние здесь мертвые в бубны стучат да пляшут. Может в зубы ему дать, а то до сих пор бормочет и не остановится? Слышите, аж завывает! Я хотел сам упряжку подогнать, да он как начал упираться, плачет. Говорит, обратно дорогу теперь не найдем! А как не найдем? Город вон за той грядой сопок. Да и следопыт я в отряде первый.
Так! Живо к каюру и не дай ему сбежать! Пока мы не подойдем. А то точно дорогу обратно не найдем. Павлов! Хватай тулуп с другой стороны, потащили. А вы двое! Чините вежу и нагоняете нас!
Захарыч, как же Да, зачем? Кому она нужна?
Зачем чинить-то? поддержал другой солдат. Мы же православные, что нам их святилища? Нас бубнами, пляшущими девками и чертями не устрашить. У нас свой Бог. Верный.
Да. У нас свой Бог, урядник покосился на него, перекрестился, вздохнул и добавил:
И сейчас он нас покинул.
* * *
Зеркальная вспышка ослепила глаза. Заморгал часто, восстанавливая картину. От меня отклонился человек. На голове странное зеркало с дыркой посередине. Глаза смотрят через круглые очки внимательно и осуждающе. Нахмурен. На черный сюртук накинут белый халат.
Ну-с, голубчик, с возвращением.
Рядом с хмурым мужчиной появился старик градоначальник. Всплеснул руками, говоря:
Ну, что же вы, Иван Матвеевич! Как же так? Склады мои обещали проинспектировать, пушки посмотреть.
Так посмотрю, прошептал я. Горло пересохло. Врач поднес к губам алюминиевую кружку с теплым отваром, дал напиться.
Пейте. Это на бруснике. Первое средство. А вы не нервничайте так, Петр Кузьмич. Сядьте. Сейчас я его слушать стану.
Посмотрит он, проворчал старик. Десяток солдат обморозились, пока вас, сударь, искали. Если бы не опытный урядник, никогда бы к городу не вышли и не довезли бы вас. Плутали и ходили вокруг города, не видя его. Никак черт заставил кружить! Кстати, двойное чудо! Надо бы молебен заказать.
Почему двойное? не удержался я от вопроса, оглядывая серую палату. В углу в печке горят поленья. На плите огромный чайник закипает.
Первое, что нашли вас. Второе, что довезли вас и не померзли дорогой. Молебен! старик развел руки и пожал плечом.
Да, лучше бы не довезли, вставил своё веское слово хмурый доктор.
Да что ж вы такое говорите! встрепенулся старик.
А я всегда за правду! Больной должен знать свой диагноз! Чтоб не надеялся ни на что. Дышите, не дышите, ледяной стробоскоп заскользил по горячей груди. Я смотрел в глаза строгого доктора и ничего в них хорошего для себя не видел.