Спасибо за поздравления, Чак. А то, что в среду, двадцатого, годовщина Освобождения, вы знаете?
Чак пожал плечами.
Слышал, конечно. Но но у каждого свой День Свободы, сэр.
Вы правы, Чак. И ваш день ещё не наступил?
Чак снова пожал плечами.
Я ещё не думал об этом, сэр.
Хорошо, кивнул Жариков. Разумеется, какой именно день считать днём освобождения, каждый решает сам.
Разговор плавно закруглился, Чак ещё раз поблагодарил, попрощался и ушёл.
В коридоре Чак, проверяя себя, обшарил карманы пижамной куртки, хотя помнил, что оставил сигареты в палате. Сейчас бы, конечно, напиться было бы лучше, но но нарываться, да ещё перед самой выпиской не стоит. Ещё ссуду тогда зажмут.
Уже у входа в их отсек ему встретился Гэб. В коридоре никого не было, и они остановились поговорить.
Ты как?
В порядке. Выписывают?
Чак кивнул.
Дня через два-три. Под праздник как раз.
Это под какой? равнодушно удивился Гэб.
Его равнодушию Чак не поверил. Но Гэб всегда был такой, что ему всё по фигу, а на самом деле он хитрый и проныра. За жратвой первый, а в работе так пусть другие отдуваются.
Ты в город ходил? по-прежнему равнодушно поинтересовался Гэб.
Пошлялся малость, небрежно ответил Чак.
Вижу, насмешливо хмыкнул Гэб.
Вообще-то за такую ухмылкузаметил, сволочь, скулунадо сразу врезать, но выдавать свою тайну нельзя. И Чак ограничился кратким:
Какого хрена, недоумок, тогда спрашиваешь?
А твою брехню выслушать.
Гэб обошёл его, как столб, и быстро удалился по коридору. Чак бессильно выругался ему в спину. И тут же сообразил, что и Гэб его не ударил. А хотел. И стойку как раз нужную держал. Значит, и у Гэба та же история. Уже легче.
У себя в палате Чак сразу взял с тумбочки сигареты и закурил. Подошёл к окну. Вроде опять моросит. Ладно. Чёрт с ним, с Гэбом. И тысяча чертей с этими праздниками. День Освобождения. Будто это так легко
Пламя небольшого жаркого костра бросает красные отсветы на чеканное смуглое лицо. Индеец. Спальник. Спокойно лежащие на коленях смуглые руки. Руки, убившие Ротбуса. Он не видел этого, не слышал. Но знает твёрдо: сделать это мог только этот парень. И белый вихрастый мальчишка рядом. Зачем парень доверяет белым? И этому мальчишке, и Трейси
Чак тряхнул головой. Чёрт. У него нет другого варианта. Ехать в Колумбию и искать там Трейси. Это его последний шанс. Что Трейси знает о нём? Что он был телохранителем Ротбуса. И всё. Что он сам знает о Трейси? Трейсикиллер, сидел в Уорринге, у Ротбуса была на него карта. Теперь карта у русских. Он тогда бросил все вещи Ротбуса, даже не посмотрев, не проверив, осталась там карта Трейси или нет. Хотя если Ротбус взял её с собой, то она всё равно попала к русским. Жаль. Сейчас бы она очень пригодилась. Он тогда даже не посмотрел её, и у него на Трейси ничего нет. Он не нужен Трейси, разве что держал же Трейси при себе спальника и белого мальчишку. Неужели придётся так предлагать себя? Противно до рвоты, но но кто он теперь? Шофёр, секретарь, камердинер, дворецкий и и всё. Остаётся ещё работа грузчика или дворового работяги в имении. А ему нужна работа. Любая.
Чак докурил сигарету, открыл форточку и выкинул окурок. А то поганцам и убирать-то нечего. Ещё два-три дня, и он уйдёт отсюда. Квартира в Колумбии, конечно, не сохранилась, два месяца его не было, старая шлюха наверняка сдала его комнату другому, а шмотьё также наверняка пошло с молотка, или просто выкинули. Но у него там и оставалось две смены белья и и ещё какая-то мелочь. Это всё можно будет купить. Ладно. Он расстегнул и снял пижамную куртку, снял нижнюю рубашку и бросил её на кровать к куртке, встал посреди палаты, прикинув, не врежется ли он во что-нибудь при развороте, и начал разминаться перед растяжкой.
Гэб, сидя на стуле перед столом Жарикова, настороженно следил за каждым его движением из-под равнодушно полуопущенных век. Что этот беляк задумал? Хитрый гад, крутит, крутит и выкручивает, не замахнётся, голоса не повысит, а ты ему всё сам и выкладываешь. Вопросы о здоровье, не болят ли руки, как двигаются, ходит ли Гэб в тренажёрный зал и на массаж Гэб отвечал медленно, тщательно изображая тупого тугодума и сохраняя полусонное выражение лица. Он не мог понять, к чему ведёт беляк, куда направляет разговор, и потому нервничал.
Жариков беседовал спокойно, в меру участливо. Сегодня они должны выйти на разговор о кодирующей формуле. У Гэба все процессы протекают более скрытно, ни арест, ни горячка не были для него таким шоком, как для Чака. От тренажёрного зала к системе тренировок, от тренировок к личности Грина, от Грина к другим хозяевам На чём держится преданность хозяину? На страхе? А чего бояться сильному тренированному человеку, владеющему всеми видами оружия и имеющему это оружие? И наконец прозвучало: Старый Хозяин.
Тело Гэба мгновенно напряглось, собралось в тугую пружину.
Да, Голос Гэба стал глухим. От него мне не освободиться, сэр. Никогда.
Вы знаете его имя?
Да, сэр, вытолкнул из себя Гэб. Но Но это запрещено, сэр. Я не могу назвать его, сэр, простите меня.
Хорошо, кивнул Жариков. А написать?
Всё равнодушие мгновенно слетело с лица Гэба. По-детски удивлённо он уставился на Жарикова широко распахнутыми глазами.
Напишите, предложил Жариков, протягивая листок и ручку.
Помедлив секунду, Гэб взял листок, ручку и стал писать. Написал, перечитал написанное и удивлённо посмотрел на Жарикова.
А почему не больно? вырвалось у него.
Жариков улыбнулся.
Потому что эту боль вам причиняли специально. Попробуйте вспомнить, Гэб. Вам брили голову?
Да. Но, сэр всех рабов так стригут, наголо, раз в год, мулатов чаще.
Стригут, а не бреют.
Да, сэр, машинкой, кивнул Гэб.
А вас брили. И приклеивали маленькие металлические пластинки.
Д-да, и обрадованно:Да, сэр. Я вспомнил. Так так это через них, да? Током?
Да, кивнул Жариков.
Гэб напряжённо свёл брови.
Так так это что, сэр? Так, значит и замолчал, не закончив фразы.
Да, Гэб, понял его Жариков. Вы можете освободиться. И от зависимости от Старого Хозяина, и от тех слов.
Тоже написать?
Гэб даже не прибавил положенного обращения «сэр», и Жариков удовлетворённо улыбнулся про себя: процесс пошёл. Но лицо его голос оставались серьёзными.
Да. Напишите и сожгите, Жариков смотрел ему прямо в расширенные остановившиеся глаза. Они сгорят, и сгорит их власть над вами. Вы поняли, Гэб?
Гэб судорожно дёрнул головой, стараясь и кивнуть, и не отвести глаз от Жарикова.
Возьмите всё необходимое и идите к тому столу.
Гэб послушно встал, взял со стола листок бумаги, ручку, пепельницу и спички, перешёл к маленькому столу у стены и сел за работу.
Он написал, перечитал написанное, тщательно скомкал листок и сжёг его в пепельнице. Размял кулаком пепел.
Ещё писать? глухо спросил он, не оборачиваясь.
Да, ответил Жариков. В другом порядке. Пишите и жгите, пока не почувствуете, что освободились.
Чаку понадобилось три листа. Гэб сжёг шесть. И тоже читал словарь, листал энциклопедию. И наконец ещё раз тщательно размял пепел, захлопнул и уложил в стопку книги, встал и с улыбкой шагнул к столу, протягивая Жарикову ручку.
Спасибо, сэр, вот
И, не договорив, рухнул на пол, потеряв сознание. Жариков поднял его и уложил на кушетку. Расстегнул на нём пижамную куртку и нижнюю рубашку. Гэб неразборчиво бормотал, закатив глаза так, что были видны одни белки.
не надо глютамин нет, нет, сэр, за что?!.. ситуация опять не надо будьте вы прокляты трубкозубне надо
Жариков понимал, что эти странные, внешне бессмысленные слова и есть осколки формулы, но даже не пытался запомнить их и сложить в цельную фразу: суть процесса ясна. Он передвинул к изголовью кушетки табуретку и поставил на неё стакан с водой. А сам вернулся к своему столу и углубился в бумаги.
Вскоре бормотание затихло, дыхание стало ровным. Гэб глубоко вздохнул и сел. Взял стакан и медленно, маленькими глотками выпил.
Спасибо, сэр. Прошу прощения, что обеспокоил, сэр, и после недолгой паузы:Я я что-то говорил, сэр?
Нет, очень серьёзно успокоил его Жариков. Вы лежали молча.
Он легко встал из-за стола, достал из шкафа с лекарствами таблетки.
Это снотворное. Вам надо как следует выспаться. Выпейте таблетку, идите и ложитесь в постель.
Гэб послушно взял таблетку, проглотил. Он был сейчас не в том состоянии, чтобы хитрить, а тем более сопротивляться. Но провожатого Жариков решил ему не давать: привычка к послушанию должна довести его до постели.
Да, сэр, слушаюсь, сэр, пробормотал Гэб, направляясь к двери.
Как он дошёл до своей палаты, разделся и лёг, Гэб никогда потом не мог вспомнить. Видимо, спал на ходу.
У себя в комнате Андрей сразу разделся и лёг. Но тут же встал, убрал, разложил и повесил вещи, и снова лёг. Привычно вытянулся на спине, закинув руки за голову. Джо с Джимом на работе, он один. Серый тусклый свет зимнего дня, тишина. Ну вот, всё он сделал. И про столовую парням сказал. А что, чего в самом деле в холле тесниться? Отметим как как День Победы отмечали. Да, их пригласили, они пришли, но чувствовали себя стеснённо. Они-то не воевали, ни вспомнить, ни сказать им нечего. Но что и как должно быть на празднике, они рассмотрели. Хоть и недолго были.
Андрей потянулся, поёрзал спиной и ягодицами по простыне, поправил одеяло. Ну вот, он один, редкая удача, надо спать. Никого он своими стонами не потревожит. Конечно, Джо с Джимомздоровские парни, ни разу не попрекнули, что кричит и стонет во сне. А уж о чём другом и речи нет. Хотя хотя и сами тоже и странно: днём ничего, будто и не помнишь, будто и не было ничего, а ляжешь столкнёшь одеяло, и опять Паласы, питомники, вся эта гадость, а накроешься и опять на тебя наваливаются, чудятся чужие, шарящие по телу руки. Закричишь тут. Нужно очень сильно умотаться на работе, двойную смену отпахать, чтобы лечь и провалиться. А так и не спать нельзя, и заснуть страшно.
Андрей повернулся набок, попробовал свернуться под одеялом в комок. Так вроде легче. Хотя тоже
Он лежит на жёсткой узкой кушетке, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. И тихо плачет. От боли и страха. У него всё болит, зачем его ещё мучают? Что он сделал не так, что сержант отдал его врачам, не оставил себе? Холодный металл касается тела, и он начинает дрожать. А над ним звучат голоса. Говорят на непонятном языке, наверное по-русски. Он не понимал, но поневоле запомнил.
Ты смотри, как изуродовали парня, сволочи.
Да, всё изранено. И Анульки нет.
Подождём её?
Нет, смотри, нагноение. Нет, убираем сейчас. Потом проконсультируем
Теперь он знает. Анулькаэто Анна Емельяновна Леркина, проктолог. Она потом несколько раз смотрела его. А тогда он только дрожал и плакал
И снова голоса.
Палкой?
Да. Даже занозы остались, и по-английски:Потерпи, парень. Только не дёргайся. И не напрягайся, расслабь мышцы. Вот, правильно, хорошо, так и лежи, и опять по-русски:Ну вот, и вот, и вот здесь ещё. Подсвети.
На стол надо было. А не амбулаторно.
Ты на него посмотри. На стол. Он же не выдержит.
Слушай, Юр, откуда этот страх? Ведь у остальных тоже.
У всех. Зажим. Вот так. Теперь лишь бы спаек не было. А откуда страх? Видно, с такими врачами дело имели
Да, доктор Юра, Юрий Анатольевич, это точно. Такие это были врачи, что и сейчас при виде белого халата надо заставить себя вспомнить, где ты и кто ты теперь. Переодеваться свой же шкафчик открываешь и вздрагиваешь.
Андрей вздохнул, потёрся щекой о подушку. Надо спать. Послезавтра двадцатое, день Освобождения, День Свободы. Ну и что, что он встретил сержанта в феврале, а у других тоже было у каждого по-своему, Алик вон вообще только на День Империи, будь она проклята, нет, они решили: День Свободытак День Свободы. Для всех. Раз столовая, то с чаем легче. И заварка, и кипяток, и стаканы. А вина они купят в городе. Эд с Крисом обещали уломать генерала, чтобы разрешил. Съестногозакуску и сладкое к чаютоже в городе и в буфете купят. Вскладчину. Что ещё? Всё вроде. Музыка так в столовой же пианино стоит, ну, тогда полный порядок. Играют многие. И попоём, и потанцуем. Тётя Паша даже не видела, как мы умеем. И доктор Юра
Он улыбнулся, не открывая глаз. Тело обмякало, расслаблялось. И засыпая, он как заклинание от кошмара повторял их имена доктор Юра тётя Паша доктор Ваня
* * *
Закончив совещание и отпустив подчинённых на свершения и достижения, Михаил Аркадьевич сел за стол и взглядом поблагодарил Никласа, молча поставившего перед ним стакан с чаем.
А сами, Ник?
Никлас улыбнулся и кивком показал на второй стакан на краю стола. Улыбнулся и Михаил Аркадьевич.
Теряю наблюдательность. Старею.
Просто не замечаете ненужного, возразил Никлас. Как прошла поездка?
Удачно. Спасибо, Ник, очень удачно. У Ларри полный порядок. Он счастлив.
Рад за него, кивнул Никлас. Тандем был?
Да. Видел обоих. Обменялись визитками, Михаил Аркадьевич улыбнулся.
Никлас понимающе кивнул.
Не думаю, что они будут афишировать знакомство. Вы слишком большой козырь.
Спасибо за оценку, Ник. Интересно, на чём они прибегут.
Да. О втором тандеме был разговор?
Нет. О смерти лагерника и эмиграции спальника они знают. А пустых разговоров не любят. Кстати, Бредли назначил на двадцатое расчёт с работниками.
Неглупо, кивнул Никлас. Согласен, даже умно и предусмотрительно. В день Освобождения расчёт, деньги на руки и подписание нового контракта. И никаких конфликтов.
Бредли вообще не любитель конфликтов. Открытых.
Ликвидация конфликта радикальным методом, рассмеялся Никлас.
Да, старая добрая, проверенная и подтверждённая многовековым опытом борьбы за власть методика. Ликвидация конфликта физической ликвидацией противника, с улыбкой кивнул Михаил Аркадьевич.
Да, улыбнулся Никлас. Нет человеканет проблемы. Кто это сказал?
Да кому только из правителей не приписывали этой фразы. Поговорите при случае с Кр Бурлаковым. Онисторик, это его хлеб, кто когда и что сказал. Но, разумеется, функции Трейси намного разнообразнее. И когда надо вспомните эпизод с Кропстоном.
Кстати, Кропстон при всей своей словоохотливости о Трейси и Бредли молчит вмёртвую.
Что ж, всё понятно, пожал плечами Михаил Аркадьевич. Он хочет жить.
Никлас кивнул, отставил стакан и раскрыл очередную папку из лежащей на углу стопки. Вся эта история с двумя тандемамиуже история. Она может стать опять современностью, и тогда будет очень важно знать исток, первоначальную стадию, но пока
Гром не грянет, мужик не перекрестится, улыбнулся Михаил Аркадьевич, так же отставляя свой стакан. Так?
Да, ответно улыбнулся Никлас. Подождём грозы.
* * *
В принципе Эркин знал о Рождестве. В Паласах самая горячка начиналась с Рождества и до ну, где-то пять циклов. А циклэто три смены работы и смена обслуги. Значит, это дней да, двадцать дней. Но, разумеется, что там беляки празднуют, его совсем не волновало. А в имении любые праздники белых оборачивались дополнительной поркой, и лучше бы совсем без них. А здесь здесь почему бы и не отпраздновать?
Утром за завтраком Женя вдруг ахнула:
Эркин, в понедельник же Рождество!
М? оторвался он от каши.
Женя рассмеялась.
Будем праздновать?
Будем, сразу согласился он. Что нужно?
Ёлка, подарки, угощение, перечисляла Женя, подкладывая ему кашу. А там и Новый год. Его тоже отпразднуем.
И тоже подарки! заявила Алиса.
И тоже, засмеялась Женя. Ешь аккуратно. Ну как, Эркин?
Очень вкусно, он облизал Ложку. Женя, что надо купить?
Женя с улыбкой смотрела на него. Какой он весёлый, глаза озорно блестят, морщатся в улыбке губы, выгибая шрам на щеке.
Я вчера в мебельный заходила. Спальни всей целиком нет, но можно набрать. Кровать, шкаф, комод и тумбочки. Согласен?
Эркин кивнул, но добавил:
И ты говорила ещё трюмо. Так?
Женя вздохнула.
Да. Жалко, ты во вторую. Ты зайди, посмотри тоже, и решим тогда сегодня. Я хочу к Рождеству и спальню, и Алискину сделать.
Ладно, снова кивнул Эркин. Зайду.
Сегодня вторник. Завтра тогда купим, что решим. И в четверг. А с пятницы начнём готовиться к Рождеству, решила Женя и выскочила из-за стола. Ой, мне пора уже!