На следующий день подпольщики планировали нападение на жандармский участок и банк, что находились на той же площади. В одном можно было раздобыть оружие, а в другом деньги. Вдобавок такие громкие акции подрывали престиж империи и привлекали дополнительных добровольцев в ряды подполья. То, что во время акции могут погибнуть мирные жители из числа немцев, их не беспокоило. Главное, это насолить русским.
В полвосьмого утра, когда улицы Ревеля потихоньку оживали, молодые люди, двигаясь тихими переулками, подошли и подъезду кирпичного дома, недалеко от вожделенной площади. В широких карманах пальто они прятали бомбы, приготовленные вчерашним вечером и револьверы. Банк открывался в восемь, и нападавшие рассчитывали на внезапность. Из подъезда вышли еще двое мужчин и присоединились к приятелям. Другая группа, под командованием Феликса, должна была появиться из противоположных улочек и первой напасть на жандармский участок, сковав тем самым жандармов. Первые взрывы служили сигналом, что настала очередь группы Мартина.
Через пять минут, когда нервы у молодых людей уже оказались на пределе, послышались взрывы и хлопки выстрелов.
- Пора, - крикнул Мартин и, чиркнув спичкой, зажег фитиль у бомбы. Вили последовал его примеру, а остальные достали свои револьверы и взвели курки. Они ринулись на небольшую, вымощенную булыжником площадь. Жандармский участок пылал, и туча пыли скрывала, что творилось вокруг него. Но выстрелов больше не слышалось. В несколько скачков Мартин очутился у двери банка и, открыв ее, бросил вовнутрь свой гостинец. После чего последовала очередь Вили. Друзья успели отбежать на метров десять и броситься на землю, когда из здания банка донесся взрыв, а из разбитых окон вырвались языки пламени. Осколки стекла и дерева со свистом разлетелись вокруг. Вскочив, они ринулись вовнутрь, вслед за двумя своими сообщниками. Внутри здания в воздухе стояла пыль, и кружились обрывки бумаги, медленно оседая вниз. Пол под сапогами хрустел от осколков стекла и мусора. Странно, но внутри никого не оказалось, хотя они видели, как директор банка отпирает дверь, а его помощник почтительно ждет внизу ступеней.
Не успел Мартин подумать, что это странно, как он опять услышал звуки взрывов и хлопки выстрелов со стороны участка, а в разбитое окно залетела, и с грохотом ударившись об пол, зашипела граната. Последовавший за этим взрыв швырнул неудавшихся террористов на пол. Последнее, что молодой человек увидел перед тем, как потерял сознание, это синие мундиры жандармов, заслонивших дверной проем.
Вечером, в башне 'Большая Маргарита', которая служила тюрьмой, капитал Слуцкий сидел в своем кабинете, коим являлась небольшая, душная комната, освещаемая двумя керосиновыми лампами. Напротив него сидел следователь Пронин, только что вернувшийся в допроса.
- Все подписали, говоришь? - переспросил капитан.
- Все, господин капитан. Даже удивительно, что так быстро раскололись. Наверное, шок после нашей засады.
- Тем лучше. Надобно послать солдат гарнизона, арестовать остальных сообщников по горячим следам.
- Я уже подготовил список. Требуется ваша подпись, прежде чем я пошлю вестового в казарму. С этими словами Пронин протянул два листа своему начальнику. Тот, быстро просмотрев листы, с удивление присвистнул:
- Ишь ты, эти хутора мы уже несколько раз шерстили, и никаких подозрений. Вот шельмы! Тут надобно драгун высылать, ежели сопротивляться надумают. Так что ты давай поторопись, пока их свои не предупредили, - Капитан чиркнул несколько строк на листке бумаги и отдал его следователю, - Вот держи. Ну, с богом.
Пронин взял листок, козырнул начальнику и вышел из кабинета, скрипнув тяжелой дубовой дверью.
Через год после описываемых событий, Пульхерия Николаевна, полковничья вдова, раскладывала пасьянс в небольшой, обклеенной зелеными обоями гостиной. В углу, в глубоком плюшевом кресле сидела старинная приятельница - Наталья Егоровна Ильина. Приятельница, занятая вязанием, ловко орудовала спицами. Это вовсе не мешало двум престарелым дамам вести неспешный разговор, изредка наполняя чашки душистым чаем из потертого самовара. За окном шел первый ноябрьский снег, медленно оседая хлопьями на карниз соседнего дома.
- Думаешь теперь это безумие закончится? - спросила Пульхерия Ивановна, продолжая раскладывать карты.
- Не знаю, - ответила подруга, - но в газетах пишут, что повстанцы сложили оружие.
- Мало ли что в газетах пишут, отозвалась хозяйка, - они уже год как пишут и пишет, а в городе как было неспокойно, так и осталось.
- И все же Тальберг являлся их символом. Теперь, когда его, наконец, убили, некому возглавить это восстание.
- Дай-то бог, перекрестилась Пульхерия Николаевна. - Я все жду, когда станет тихо. Мне ведь еще имение восстанавливать.
- Ничего, пусть денежки в банке полежат.
- Так ведь стара я, Наташенька. Все жизнь в Горчакове провела, а теперь все в руинах. А ведь я Феденьке хотела его завещать.
- Успеешь еще. Да и Феденька твой на Дальний Восток уехал. Думаю, он деньгам более чем имению обрадуется.
- Эх, Наталья Егоровна, тебе-то повезло. Хотя одних дочек бог дал, зато двое до сих пор при тебе. А мои все разъехались. Все тяперича спешат карьеру делать. И куда спешить то. Вот Игнатий Палыч мой, светлая ему память, все воевал, да воевал, а как только в Горчаково то вернулся, так и помер. Видно не по нему покой был.
- Ничего, пока молодые - пусть бегают. Вот увидишь, повзрослеет и вернется твой Федька. Никуда он от тебя не денется. Главное, что имение у тебя застраховано оказалось, иначе и восстанавливать не на что было бы.
- И то правда, ответила хозяйка, и зажурчала самоваром.
А снег за окном все падал, укутывая землю величавым покоем, и казалось, что никакого восстания не произошло, и все это лишь выдумка газетчиков. Взрывы, поджоги и налеты оставались позади, а земля возвращалась в свое естественное состояние покоя.
Глава 11.
Восстание в Прибалтийской губернии и в Финляндии не стало для меня неожиданностью. В некотором роде это стало неизбежно, а потому ожидаемо. Переселение русских в западные окраины империи оказалось делом нелегким. Во-первых, большинство пахотных земель оказались занято местными. А ведь переселялись в основном крестьяне. Насильно выселять мы никого не собирались. Стараясь создать из России правовое государство, с охраной частной собственности, мы не могли позволить себе подобную безнаказанность. Даже на Кавказе переселение туземных племен вглубь империи являлось мерой чрезвычайной, дабы прекратить кровопролитную войну.
Во-вторых, большинство ведущих позиций в этих краях принадлежали остзейским баронам, а они очень ревниво следили за соблюдением своих особых привилегий, предоставленных им еще Петром I. Финляндия, тоже, была автономией, и местные старожилы не менее внимательно, чем их соседи, следили за соблюдением своих прав. Граф Киселев всячески поддерживал переселение русских в этот регион, но целенаправленной политики мы не проводили вплоть до окончания Кавказской войны. Именно эта война показала, насколько уязвимыми являются окраины империи в случае всплеска национализма.
В 1844 году мы начали проводить политику русификации, а именно все делопроизводство в двухгодичный срок должно было перейти на русский язык, а во всех школах русский язык стал обязательным. Естественно, что эти меры вызвали неприятие и озлобление, хотя и не у всех. За столетие в составе империи многие остзейские немцы обрусели и смогли высоко продвинуться в государственной иерархии. Так, многие среди моего окружения носили немецкие фамилии. Чего только стоят фамилии Бенкендорф, Гофман, Рикорд и другие. А сколько ученых, генералов и управленцев, даже не пересчитать. Для всех них Россия являлась родиной. Но существовали и другие, которые заправляли на местах и для которых главными оказались их права и привилегии. Эти остзейские бароны имели деньги и власть, и вовсе не намеривались ими поступится. Имелась и третья сила, а именно коренные народности: литовцы, латыши и эстонцы. Они, в основном, находились в подчиненном положении, и довольно пассивно отнеслись к русификации. Четверть из них и так переехала за Урал или в казахские степи, где существовала возможность получить участок побольше. Те, кто остались, в основном батрачили на местных баронов. Дело в том, что в Прибалтике крестьян освободили еще при брате моем Александре, а посему Крестьянская реформа обошла их стороной.
Именно поэтому мы использовали политику 'разделяй и властвуй', заявив, что пора исправить несправедливость по отношению к местным народам и дать им достаточно земли для достойного существования. Так как земли на месте не хватало, часть крестьян подлежали отселению. Это очень взбудоражило местную элиту, потому как лишало ее дешевой рабочей силы. Это недовольство, в итоге, вылилось в восстание под руководством Фридриха Тальберга, крупного помещика из-под Риги. Он оказался талантливым организатором и сумел создать настоящее подполье. Что удивительно, он умудрился использовать немецкий национализм, который находился в зачаточном состоянии, что привело под его знамена не только богатых помещиков, которых было немного, но и мелких крестьян и городских жителей из немцев.
Мы ожидали это восстание и планировали им воспользоваться для экспроприации земель и передела собственности, без которого невозможно осуществить переселение. Поэтому волнения в городах были быстро подавленны, и на миг показалось, что мы отделаемся малой кровью. Но тут полыхнуло в деревнях, населенных немцами, а потом всколыхнулась Финляндия.
Небольшие отряды инсургентов вели настоящую партизанскую войну, нападая на небольшие гарнизоны и русские поселения, используя леса для скрытного передвижения. В итоге пришлось предпринимать карательные меры, выселяя целые мятежные деревни, как это делалось на Кавказе. Эти шаги вызвали бурю негодования в европейской прессе. И дня не проходило, чтобы не писали о зверствах русских солдат. Англичане не преминули возможностью нам нагадить и поставляли повстанцам оружие. Не напрямую конечно, а через шведов. Те, хотя и оставили мысль о реванше, все же не преминули насолить, давая приют инсургентам у себя на территории и продавая оружие всем желающим. Были и шведские добровольцы, правда немного. Пришлось даже пригрозить, что мы будем преследовать повстанцев на шведской территории. Впрочем, за Швецией стояла Британия, и дальше слов мы идти не собирались. Даже с Пруссией, нашей давней союзницей наметился холодок в отношениях. Фридрих Вильгельм, мой шурин, в своем письме интересовался, почему мы так жестоко относимся к немцам.
Восстание удалось подавить лишь через полтора года, ценой немалой крови. Сам Тальберга застрели в Гельсингфорсе в результате облавы. За год нашей разведке удалось внедрить своих людей в местное подполье и в итоге мы разузнали, где скрывается глава инсургентов. Партизанская война и так затихала, но устранение символа этого восстания стало его логическим завершением. Живым он был нам не нужен. Не имело смысла создавать из него мученика, казнив его или заперев в Петропавловской крепости.
После подавления восстания треть местного населения Прибалтики и Финляндии отселили вглубь империи, а не их место прибыли переселенцы из России. Учитывая бурный промышленный рост западных окраин, привлекавший рабочие руки из внутренних районов страны, которые оседали в городах, к середине столетия большинство населения этих краев составляли русские.
Подавление восстания к середине 1847 года пришлось как нельзя кстати. Была одна дата, которую я помнил очень хорошо, а именно я помнил, что в 1848 году по всей Европе полыхнет 'Весна народов'. Странно, но всем власть имущим казалось, что существующий порядок незыблем и здесь мое послезнание давало ощутимую фору. Эта оказалась одна из немногих развилок истории позволяющая изменить ее русло. Если до сих пор большинство изменений происходило внутри империи, здесь появлялся шанс повлиять на Европейский расклад. Конечно, существовало опасность того, что с этими изменениями мое послезнание потеряет свою релевантность, но иначе какая польза в послезнании. Для успеха требовалось налаживать контакты с нужными людьми, чтобы в нужный час эти планы сработали. Некоторые шаги мы уже предприняли, но теперь пришло время выходить на финишную прямую.
Глава 12.
В громадном кирпичном цеху было жарко. Даже приоткрытые окна под потолком не помогали, и воздух в помещении казалось, замер и вобрал в себя запахи каучука, серы и пота. Вот уже год, как Иван руководил целой артелью работников, которых тщательно отбирали. Как-никак, а производство новое и опасное. Соответственно требовались люди аккуратные и непьющие. За семь лет, проведенных им в Минске, многое изменилось. Прежде всего, изменился сам Иван, из двадцатилетнего юноши превратившись в широкоплечего и возмужавшего молодого человека. Да и Минск за это время вырос, превратившись из заштатного городишки в крупный, по местным меркам, город в семьдесят тысяч жителей. Быстрому росту губернского центра способствовала прокладка железной дороги Москва-Варшава, через Минск. В город потянулись предприниматели. Близость к западной границе и к внутреннему российскому рынку способствовали возникновению текстильных и сахарных мануфактур. За ними появились механический и вагоностроительный заводы.
Именно с механического завода и началась Иванова карьера. Устроившись, с помощью друга, помощником литейщика, он параллельно посещал вечерние курсы в Минском техучилище, освоив профессию фрезеровщика. Через пять лет он уже стал начальником смены одного из участков. Механический завод расширялся, а сметливых и опытных рабочих не хватало. С купцами, братьями Сытниковыми, Иван познакомился случайно. Был на Сытниковской мануфактуре английский станок, который никому не удавалось настроить. То ли станок оказался с хитрецой, то ли настройщики неумехами, но иноземное чудо никак не хотело работать. Тогда купцы обратились с просьбой о помощи на механический завод. И именно Ивану удалось запустить строптивый агрегат. Братья оценили его смекалку и умение и пригласили молодого человека на обед. Оказалось, что купцы хотят создать производство резины и изделий из нее на паях с инженером Куропаткиным - дело новое, но сулящее большую прибыль. Вот и предложили молодому человеку стать главой артели, а заодно и присмотреть рабочих из знакомых, кто не пьет и аккуратен. Зарплату положили аж сто рублев в месяц, циферу очень значительную.
Инженер, побывавший в США, ознакомился там с недавним изобретением господина Гудьира - вулканизацией, позволявшим изготавливать резину нужного качества. Сытниковы, уже имевшие несколько мануфактур, хотели начать производство прорезиненных плащей и сапог для деревенских, но Куропаткин метил выше. По достоинству оценив новый материал, он планировал начать первое в мире поточное производство пневматических шин. Поначалу купцы заартачились, но уступив напору молодого энтузиаста, согласились. Конечно, быть первым это рискованно, но зато нет конкурентов и барыши могут быть просто фантастическими.
Прошедший год для Ивана оказался очень тяжелым. Производство резины оказалось делом опасным. Несколько рабочих отравились, надышавшись паров серы. После чего ввели механическую мешалку, а котлы закрыли сферическими крышками. Но наибольшие трудности оказались с доставкой сырья. Каучук завозили из Южной Америки и Батавии, доставляя его в Ригу. Но, увы, растущее производство требовало все больше сырья, а его катастрофически не хватало. Но все-таки за год удалось наладить производство самой резины, а также прорезиненных плащей, сапог и шлангов. Куропаткин, тем временем, довел до ума свои пневматические шины, и первые образцы уже вовсю колесили по булыжным мостовым Минска. Помимо самих шин, отдельный цех производил оси для всех транспортных средств. Оси делали стандартными, нескольких размеров, заранее надевая на них шины. Так как на нынешнее разнообразие колес, подходящих шин не наберешься.
Сытниковы оказались на редкость предприимчивыми и повезли новомодные пневматические шины на Нижегородскую ярмарку. К слову сказать, ярмарку посещал сам император, интересуясь новыми изобретениями и придавая сему действу соответственный статус. Детище инженера Куропаткина получило второе место и пять тысяч рублей в качестве приза. Этот успех привел к потоку новых клиентов, по достоинству оценивших удобство и доступную цену новинки. Поэтому у предприятия оказались радужные перспективы, а у Ивана заказов на год вперед.
За тысячи километров от Минска, в Новосибирске, профессор Николай Николаевич Зинин трудился в заводской лаборатории над производством нитроглицерина. Завод, производил синтетические красители, используя анилин, промышленное производство которого изобрел Николай Николаевич. Новый завод на порядок удешевил производство красителей и позволял избавиться от экспорта индиго, завозимого из Британских колоний. Совсем недавно итальянский химик Асканьо Собреро опубликовал статью о синтезе пироглицерина. Это открытие чрезвычайно заинтересовало Зинина, который оценил потенциал нового вещества, обладающего огромной разрушительной силой. Поэтому химик буквально ночевал в своей лаборатории, пытаясь синтезировать новое вещество и сделать его стабильным. Для безопасности, его лаборатория помещалась в небольшом кирпичном строении на значительном расстоянии от заводского корпуса. Жаль, что не существовало удобного полигона для испытаний, такого, как в Академгородке. Но пока завод не выйдет на предполагаемый объем производства, Николай Николаевич должен был оставаться в Новосибирске, потому как требовалось обучить персонал, консультировать инженеров и наблюдать за качеством продукции. К следующей весне профессор надеялся вернуться в свою родную лабораторию в Академгородке и испытать нитроглицерин в минах и гранатах.