4 руки18+Дэвид Ван
Глава 1
Я вырос в тихом городке с обычными уютными домиками и уличными фонарями, которые зажигались всегда вовремя. Мне нравилась эта никуда не девающаяся постоянность. Это угождало моему зарождающемуся чувству перфекционизма. Часто из окна своей комнаты или на прогулке с родителями по вечерам я любил заглядываться на них, представляя, что внутри фонарей живут маленькие человечки в крохотных соломенных шляпах.
Я вырос в одном из уютных домиков, обшитых смугло-коричневыми досками, с обычными голубыми ставнями, напоминающими на фоне этих досок маленькие кусочки осеннего неба, которые нагло оторвали и прибили к стенам дома. Осенью местами дырявый водосток был, как обычно, забит приятно пахнущей грязной листвой. Ею хотелось закрыть лицо и пустить залежалый, сладкий запах в легкие, вдохнув полной грудью. Пожалуй, из-за этого я любил осень больше всех остальных времен года.
Я рос в обычной любящей семье. Мои родители вместе работали в одной юридической конторе и имели средний по тем временам заработок, но я не могу сказать, что я в чем-то сильно нуждался. У меня были интересные книжки, игрушки и мячи, которые, благодаря мальчишкам постарше, нередко попадали в соседские окна, машины и, самое страшное, в головы случайных прохожих, оказавшихся не в том месте и не в то время.
В связи с отнимающей почти все свободное время работой родителей большую часть времени я был предоставлен самому себе и старался их не разочаровать и не подорвать доверие к себе. Получалось, к несчастью, не всегда, ведь я, как и все обычные мальчишки, не любил сидеть на месте. Но несмотря ни на что, мои родители любили своего единственного сына и, как, наверное, все родители, иногда баловали меня, хотя порой даже мне казалось, что они перегибали палку.
Ты мой подарочек от мистера Аиста, говорила моя мама и начинала сжимать меня в своих стальных объятиях. А мне, само собой, это не нравилось, и я старался как можно скорее убежать обратно на улицу, где мальчишки уже строили домик на дереве из досок, которые они украли со стройки.
Став немного старше, я как-то узнал от отца, что больше завести детей они не могли. Вернее, мама не могла. Что-то с маткой или какими-то узлами. Я не очень хорошо помню, в чем была загвоздка и конкретная причина, но узнав это, я больше не старался убежать от мамы и обнимал ее, когда она вспоминала про мистера Аиста. Даже перед друзьями, после подкалывавшими меня этими «телячьими нежностями», и перед первой девушкой, которую я привел в наш дом. Тогда мне было около семнадцати лет.
Получив положенное мне образование наравне со всеми, я уехал от родителей в другой город и выбрал не совсем обычный способ зарабатывать себе на хлеб. С детства я любил читать про удивительные приключения Шерлока Холмса и Доктора Ватсона.
И если тупые мрази еще не догадались, каким именно трудом я зарабатываю на жалкие крошки, которые даже блохастые коты в ссаных снах отказываются жрать, то мне жаль.
Этот город был не таким тихим, как мой, и вообще не таким, каким я его представлял. Как говорится, не такой, как написано в буклете.
Если сравнивать город с человеком, то это был пожилой, но еще с искоркой в глазах мужчина в майке, потертых джинсах, домашних тапочках, с дешевой сигаретой в зубах и свернутой газетой в левой руке. Такой мужчина, который летом решил сходить в магазин, располагающийся недалеко от дома. У него щетина, потому что ему некогда было бриться, ведь он пил, и от этого у него выросло пусть небольшое, но явно заметное пивное пузо. Может, я и не совсем удачно описал, но мне почему-то кажется, что это именно тот образ, который подошел бы этому городу.
Спустя несколько лет моих родителей не стало. Я постарался отнестись к этому спокойно, ведь все мы когда-нибудь окажемся в том самом деревянном ящике, который будет нам по размеру. Хотя, конечно, я был расстроен. Не очень хочу об этом много вспоминать и давить на жалость, но дело в том, что когда их не стало, я продал наш уютный домик с прогнившими голубыми ставнями и купил себе квартиру в этом желчном, старом, грязном городе. Мог бы не продавать, мог бы вернуться, но тогда потерял бы отличную работу, а это не входило в мои планы.
Итак, мои цели и задачи заключались обычно в том, чтобы найти и поймать плохих парней, которые свернули когда-то не в тот переулок, заговорили не с теми людьми, пожали не ту руку и от которых отказался сам Господь Бог. Я детектив Марк Миткинс. «Миткинс-Шмиткинс».
Так меня частенько называет шеф департамента полиции нашего округа, когда получает вести о том, что чье-то грязное вонючее тельце вспороли ржавым ножом и чья-то соленая кровь забрызгала обои в детской, весьма разочаровав чьего-то несносного маленького спиногрыза, который помогал клеить этих чертовых розовых слонов на эти чертовы стены.
Шеф лишь иногда улыбался, но за двадцать восемь лет службы в департаменте на должности детектива я никогда не видел его таким хмурым, как в тот день.
Ну что ж, Миткинс. Нашлась наконец-то стоящая работенка для такого скверного старого разгильдяя, как ты, угрюмо сказал шеф.
Слушаю вас.
Глава 2
На дворе стоял промозглый туманный ноябрь с его типичным изменчивым настроением. Не помню, когда это произошло, но я успел разлюбить осень. Запах сладкой листвы, тени уходящих дней, наполненных теплыми лучиками солнца, скользящими по окнам и лицам прохожих, торопливое и неуместное предвкушение Нового года Все это стало даже не второстепенным, а десятистепенным. Так или иначе, этот ноябрь выдался не столько дождливым и зонтливым, сколько суетливым и омерзительно зябким.
Плащи, плохо выполнявшие свое основное предназначение, мало спасали от хитрого холодного осеннего ветерка, который прокрадывался сквозь маленькие щелки в одежде и неприятно морозил теплую плоть. Плащи подводили и сводили на нет авторитет своих производителей.
Хотя какое дело до этого маленькому узкоглазому ублюдку, работающему на старой швейной машинке вместе со своими осиротевшими братьями и сестрами за протухший кусок сэндвича, обглоданного жадными крысами?
Обветшалый пятиэтажный дом, в котором я жил, день ото дня больше напоминал маленькую кирпичную коробку. Где-то в глубинах этой коробки меня ждали кровать с прохладными постиранными простынями и ужин на скорую руку.
Поднимаясь по скрипучей и недовольной, как пожилая дама, лестнице, я в который раз слышал ругань молодой парочки на первом этаже, плач ребенка на втором и громко включенный телевизор на третьем этаже. Как обычно, сосед с третьего этажа Бутч смотрел футбольный матч. Его команда бело-зеленых редко выигрывала, поэтому после игры Бутч частенько наведывался в местный паб, надирался там до радужных чертей и по возвращению ругался с женой. Пару раз пришлось даже разбираться с ним, пригрозив пушкой. Последний срыв Бутча был около полугода назад. Думаю, он все понял.
Фанаты, признаться, очень странный народец. Нет, я понимаю, это обидно, когда те, в кого ты веришь, проигрывают десятый раз подряд, но разве это не наталкивает на определенные мысли? Может, нужно перестать давать шансы этой команде и присмотреться к другим ребятам, не истязая каждый раз свою бедную жену?
Эти же мысли, кстати, могли бы посетить и жену Бутча, которого она прощала каждый раз. Но увы
Моя квартира находилась на четвертом этаже. В соседней квартире жила пара, переехавшая в наш дом год назад. Пара, которая вела себя на удивление скромно. Поначалу это даже казалось немного подозрительным, но мои подозрения развеялись после того, как я узнал, что они врачи и настолько уставали на работе, что у них не то что не оставалось сил на ругань или прочее привлечение моего внимания они не ели толком и просто-напросто с ног валились. Иногда на выходных они угощали меня своей домашней выпечкой. На прошлой неделе это был небольшой черничный пирог.
Все-таки мы трудимся на благо общества, Марк. Пусть и в разных сферах, с улыбкой сказала Маргарет, протягивая мне пирог, тепло пахнувший тестом и чуть кислой черникой.
Чем-то они напоминали мне моих покойных родителей.
Соседи на пятом этаже меня тоже не беспокоили, я плохо был с ними знаком, но не сомневаюсь, что это было к лучшему.
Я только знал, что один парень сверху постоянно был в разъездах по другим городам и странам, отчего мне было немного завидно.
Ведь этот кусок дерьма ни хера не заслуживал поездок за счет своей жалкой малюсенькой конторки, которая вцепилась в его глотку и высасывала из него жизнь капля за каплей. Он путешествовал по миру, торгуя слащавым лицом, рекламируя услуги, от которых всех тянуло блевать в ближайшее помятое ведро или любую другую емкость. Они все скудно давили улыбки из своих полумертвых лиц, зная, что никто из них уже не выберется из этого колодца смрада.
Я подошел к входной двери и позвонил дважды.
Невыносимо было стоять у собственной квартиры, не имея возможности попасть внутрь, потому что молоденькая проститутка, которая жила у меня, потеряла свой комплект ключей.
Ненавижу ходить в гости и звонить в двери. Такое чувство, что сейчас из двери, словно черт из коробки, выпрыгнет ведущий глупого телешоу для ожиревших любителей провести вечер на диване и, сверкая своими белоснежными жемчужными зубками, поставит меня в центр студии на табуретку, а затем заставит здороваться со всеми и читать речь, которую я забыл. Есть что-то паническое в звонках. Некая тревога. Не люблю это дерьмо. Гостей тоже терпеть не могу. Они, как шумные блохи, прыгают, гогочут и балагурят, а потом уходят, оставляя тебя одного. Одиночество. Все об этом знают, но никто не чувствовал его так, как чувствовал я, будучи окруженным тысячью людей. Многоликая пустота.
Я почувствовал, как Вэлма подошла к двери и, встав на мысочки, посмотрела в дверной глазок. Я очень ценил ее осторожность. Секунду помедлив, она, заскрежетав замками, открыла дверь и сразу же, отвернувшись, ушла обратно вглубь квартиры.
Чего интересненького? спросила она, плюхнувшись на диван охрового цвета.
Вэлма постоянно говорила про вещи в уменьшительно-ласкательной форме. Даже на кладбище гробик, могилка, трупик. Это всегда казалось мне весьма забавным и умилительным в какой-то степени.
Ее голос помогал мне расслабиться и понять, что все хорошо, что я в безопасности. Вэлма была хорошей актрисой, однако я все же чувствовал напряженные нотки в ее голосе.
Я снял плащ и повесил его вместе с шарфом и шляпой. Сменив остроносые кожаные черные ботинки на бежевые ортопедические тапочки, я прошел немного вперед к столешнице. Мне нравилась моя просторная квартира без коридоров, в которых некоторые вынуждены существовать, словно усатые тараканы в тоннелях, которые прогрызают они своими маленькими-маленькими жвалами.
Подойдя к столешнице, я взял чайник, наполнил его чуть мутной водой из-под крана, поставил на электрическую плиту и повернулся к Вэлме, скрестив руки на груди.
Ничего особенного, ответил я. Просто будь осторожнее, хорошо? немного строго спросил я.
Ты каждый раз это говоришь, старичок, протяжно сказала Вэлма, уткнувшись в модный журнал и жуя фруктовую жвачку.
И каждый раз ты вынуждена слушать меня, иначе попадешь в неприятную ситуацию, как уже однажды получилось. Я прав? спросил я.
Так точно, красавчик, ответила она, перелистнув страницу.
Я любил ее отцовской любовью и заботился о ней, как о дочери, которой у меня никогда не было.
Все потому что Она не хотела детей. Я до сих пор помню наш разговор. Вернее, их было много.
Я повернулся обратно к столешнице и положил на нее свои уставшие морщинистые руки, несильно сжав ладони в кулак. Тонкий черный галстук повис, словно поводок. Я ненавидел галстуки. В этом было что-то подчинительное. Будто я чья-то собачка или вроде того. Старая столешница слегка треснула под напором, но по-прежнему верно продолжала стоять.
Какие у тебя новости? спросил я.
Сегодня утром была пара заказиков, но я быстро справилась. Затем пробежалась по магазинчикам, купила себе новые трусики и твои любимые
Что у тебя с лицом? я терпеть не мог, когда кто-либо перебивал меня, но сам охотно перебивал собеседника, кем бы он ни был. К тому же я уже знал, что она купила мои любимые острые крылышки из китайского ресторана напротив нашего дома. Их запах стоял на всю квартиру.
Мой доктор запрещал мне есть острое из-за проблем с печенью, но да пошел он на хер. Никто больше не отнимет у меня то, что я люблю.
Что же касается Вэлмы, то она не просто так отвернулась от меня, когда я вошел, и, посмотрев на ее лицо, я убедился в этом. На ее бархатной щеке красовался еле заметный синячок.
Ничего, ответила она, закрыв журнал, и уставившись на меня.
Не ври мне, сказал я, подойдя ближе к Вэлме и усевшись на стул напротив нее. Это один из тех утренних парней постарался?
Грязные ублюдки. Неужели эти мразотные свиньи разучились вести себя галантно с прекрасными женщинами, которые сосут их вялые пенисы за деньги, причмокивая при этом! Ни капли уважения! Хотел бы я двинуть по ебальнику этому мудаку или его мамаше, которая не научила своего задроченного сынка общаться с поистине прекрасной половиной человечества.
Все хорошо. Правда. Не беспокойся об этом, она встала и медленно пошла в мою сторону.
Ты знаешь, как сильно я люблю тебя, Вэлма, она встала позади меня. Ты единственное, что осталось у меня, и я
Я почувствовал запах ее духов совсем близко. Жгучая вонь острых крылышек улетучилась куда-то, и остался только ее запах. Казалось, в квартире не было ничего больше. В городе не было ничего больше. В мире не было ничего больше. Были я и она, положившая свою руку ко мне на грудь, обнимая меня сзади.
Она пахла кокосом. Эти духи остались у меня после Нее, и на одно прекрасное Рождество я решился подарить их Вэлме. Я помню, как она взяла пузырек своими тонкими аккуратными пальчиками и сразу брызнула ими два раза на шею и один раз на запястье, потерев запястья друг о друга. Ей тогда было всего 12 лет.
Неудивительно, что духи прослужили так долго, ведь обычно проститутки ими не пользуются. Для проституток придумали дезодоранты, чтобы они не так сильно воняли пóтом и не тратили слишком много денег. Прижавшись ко мне сзади и сомкнув обе руки на моей груди, она прошептала:
Я знаю, Марк. Все хорошо.
Тем вечером мы рано легли спать.
Глава 3
Утром я проснулся со слегка отекшей шеей.
Так как я спал на специальном жестком ортопедическом матрасе и без подушки, я не сильно этому удивился. В легкой полудреме я перевернулся на спину, на несколько секунд остановив свой взгляд на маленькой трещинке на потолке, подвинулся ближе к изголовью и сел. Протерев глаза указательным и большим пальцами левой руки, я окинул взглядом комнату.
Что за вид я лицезрел! Окна были маленькими и годились только грязным засранцам, сидящим в тюрьме с протухшими мозгами в их маленьких серых черепных коробках! Засранцы, я уверен, надеялись на что-то хорошее! Наркоманы и жулики, мошенники и их бляди, накаченные дешевым героином, лежали на скрипучих нарах и выглядывали в такие же маленькие окна, какие были у меня в комнате, надеясь на то, что когда-нибудь они выйдут оттуда, замолив свои чертовы грешки! Хер вам всем! Я посадил вас всех! Я насадил ваши души на этот мраморный массивный кол правосудия! Я пожираю ваши души со сладкой овсянкой, но не запоминаю ваши никчемные лица с вонючими ртами, широко раскрытыми в мольбе о прощении! О нет! Я вершу правосудие!
Вэлма спала на соседней кровати и сладко сопела во сне.
У меня была еще одна комната, но, несмотря на это, мы спали вместе в одной. Вэлма не хотела, чтобы я оставлял ее одну, когда она ночевала тут. Так она чувствовала себя в еще большей безопасности, я полагаю.
В соседней комнате лежали большие, неподъемные картонные коробки со старой фарфоровой посудой, отцовские инструменты, раскиданные по специальным чемоданам, семейные фотоальбомы и прочее ненужное никому прошлое.
Я любил смотреть на Вэлму спящую. Не знаю, что на меня находило в такие моменты. Видимо, это все не удовлетворенный в свое время родительский инстинкт. Странно было его чувствовать, зная, чем она занимается.
Странно было вообще то, что я позволял ей этим заниматься. Одно слово самостоятельность. Она всегда хотела быть независимой, поэтому зарабатывала тем, что умела делать лучше всего. Я, конечно, ее не поддерживал, однако запрещать не было смысла. Тогда мне бы пришлось посадить ее, и я навсегда лишился бы моей маленькой бунтарки. При первой нашей встрече ей было всего-навсего десять лет, и я не думал, что уже в этом возрасте девочки могут прикидываться шестнадцатилетними и делать то, что делала она. О ее заработке я узнал, когда ей было пятнадцать. Я застукал ее в объятиях прыщавого парня из местного технологического колледжа, который любил совать свои пальцы куда не надо.