Неважно. Она вспомнит. Потом.
Журчание неведомого ручья становится громче. Тропинка делает крутой поворот, и девчонка оказывается в большом ущелье, по краям которого стекают тонкие струйки, где-то внизу сливающиеся в подземный поток. Что-то привлекает Илту в этих потокахслишком густые для воды, слишком темные. Машинально она подставляет руку под ручеек и ее ладонь заполняется алой жидкостью.
Кровь.
В ночную тишину, до сих пор нарушаемую лишь журчанием ручья, вдруг врывает новый звук. И тут же за нимчуть слышный ехидный смешок. Сама не отдавая себе отчет в своих действиях, Илта начинает подниматься. Ее лохмотья намокают от крови и грязи, но она упорно карабкается вверх, цепляясь за ветви папоротников и скользкие камни.
Сверху снова раздается стон, потом еще и ещесо всех сторон в ее уши вползает вкрадчивый шепот, стоны, всхлипы. Илта ощущала легкие, почти невесомые касания по лицу и телу, словно ее окружали незримые призраки.
А в лицо нестерпимо ярко бьет свет шести звезд, напоминающих сейчас скорей небольшие луны. И, заглушая стоны и всхлипы, все громче слышится ехидный смех.
Вот Илта поднялась. Перед ней небольшая площадка, со всех сторону окруженная каменными стенами, покрытыми широкими трещинами. Из них растут ветви кустарников, на которых колышется что-то большое и белое, вроде множество простыней.
А в меж огромных камней ворочается безобразное существо, покрытое черной шерстью. Что-то белое мелькает меж расставленных кривых ногили все же лапи все тот же стон доносится оттуда и одновременно со всех сторон.
Илта невольно делает шаг вперед и чудовище поворачиваетсямедленно, как и положено в кошмарном сне. Это все та же черная обезьяна, скалящая огромные клыки. В неуклюжих лапах колышется что-то напоминающее сверток бело-красной тканитолько что необычайно плотной. Тягучие капли падают на камень.
Оторопелая Илта вдруг понимает, что в руках у твари. Это человеческая кожа и содрана она с женщиныдевушка видит длинные черные волосы, волокущиеся по камню. Чудище держит человеческую кожу за «ноги», а за его спиной возвышается куча освежеванных тел, все еще слабо шевелящихся меж камней. И от этой груды изувеченной плоти стекают ручейки крови, чтобы слиться внизу в один поток.
Толстые губы раздвигаются, обнажая крепкие зубы и вновь разносится идиотское хихиканье. И словно вторя ему, вновь разносится приглушенный стон. Илта затравленно осматривается по сторонамтеперь она видит, что за «простыни» развешаны на кустах. Все те же, содранные заживо кожиженские кожи, вот и не замеченные ею сразу волосы шевелит ветер. И приглушенный жалобный стон идет именно из черных дыр-«ртов». И от развешенной в лапах чудовища кожи слышится такой же стон.
А сверху все сильнее светят шесть неведомых звездуже почти так светло как днем.
Чудовище чем-то взволнованноего лапы сильнее теребят окровавленный сверток, глаза налиты кровью. Вот обезьяна отшвыривает кожу в сторону и, вскинув голову к звездам, издает оглушительный рык. Эхом ему слышится со всех сторон приглушенный стон. Чем сильнее вопит чудовище, мотая безобразной башкой и молотя себя в грудь, тем сильнее от колышущихся на ветру кож разносится беззвучный шепот.
Чудовище уже не смотрит на Илтуоно молотит себя в грудь огромными кулачищами, будто хочет пробить грудную клетку. Из пасти вылетают кровавые брызги, толстые пальцы впиваются в волосатую шкуру, отрывая от нее куски.
Стоны убитых и рык чудовища сливаются в один мерзкий звук и словно в ответ ему то ли с гор, то ли с неба доносятся размеренные удары шаманского бубна. Под его воздействием чудовище успокаивается, в его движениях появляется некий ритм. Вскоре уже обезьяна неуклюже танцует меж скал, продолжая сдирать с себя куски кожикак человек, скидывал бы одежду.
Красная Обезьяна пляшет в свете звезд.
Последний лоскут кожи отлетает в сторону и чудовище опускается на четвереньки. Налитые кровью глазные яблоки поворачиваются в сторону Илты, слышится идиотское хихиканьеи чудище, загребая лапами идет к девушке. Вслед ему несутся женские стоны.
Надо бежать, но ноги Илты словно приросли к камню. Какая-то неведомая сила тянет ее вперед, принуждая опуститься на четвереньки. Кожа на лице стягивается и колется жестким волосом, губы сами собой раздвигаются, язык нащупывает неожиданно прорезавшиеся острые клыки. Илта падает навстречу жуткой твари, опускаясь на мягкие лапы, поросшие черной шерстью.
И просыпается, с трудом сдержав крик. Сердце бешено колотится, кажется, еще немного и оно разорвет грудную клетку.
Что такое, сонно пробормотала Наташа, проснувшаяся от резкого движения куноити, что случилось, Илта?
Тшшш, Илта нежно поцеловала девушку в губы, все нормально. Спи, давай.
Успокоенная Наташа заснула. А Илта до утра так и не сомкнула глаз.
Вот уже три месяца, как столица Монголии была освобождена от советских войск, однако в окрестностях города по-прежнему было неспокойно. Хотя после взятия Урги советско-японский фронт откатился к Монгольскому Алтаю, вряд ли кто мог четко определить линию противостояния. Тем более, что с обеих сторон действовали не только регулярные армии, но и гвардии монгольских нойонов, возвращавшихся в прежние владения, казачьи отряды, китайские, советские и монгольские «красные» партизаны, наконец, просто банды, не причисляющие себя ни к одной из воюющих сторон. То казаки с «белыми» монголами прорывались чуть ли не к границе с советским Казахстаном, то красные партизаны доходили до пределов Маньчжоу-Го. Все они убивали, грабили, проводили диверсии по заданию советского или японского правительств и вообще всячески старались, чтобы монголы не решили, что война в здешних краях закончилась.
Михаил Поляков, Асылбек Садвакасов и Жамбын Очирбат бандитами себя не считали, хотя у населения Урги, скорей всего, было иное мнение на этот счет. Эти трое были единственными уцелевшими из диверсионной группы посланной советским командованием для покушения на тринадцатилетнего Богдо-гэгэна, месяц назад вступившего на престол в Урге. Вместе с ним планировалось ликвдировать и утвержденного японским командованием регентаатамана Забайкальского казачьего войска Георгия Семенова. Двойное убийство планировалось совершить у статуи Черного Махакалы, два года назад изготовленного в Маньчжоу-го специально для торжественного возведения в Урге. Неделю назад статую Четырехрукого торжественно водрузили на пьедестал на холме Зайсан-Толгой, чему накануне был посвящен торжественный молебен. Вот во время его лютого классового врага и представителя реакционного феодального духовенства должна была постигнуть кара трудового народа.
Однако революционная месть не состояласьдиверсию раскрыли еще на подготовительном этапе, после прибытия диверсантов в Ургу. Как это получилоськапитан Поляков не знал, подозревая предательство одного из осведомителей. Большая часть группы была арестована, бежать удалось только троим советским агентам, укрывшимся на вершине горы Богд-Хан-Уул, примыкавшей к Урге с юга. По местным преданиям некогда здесь провел зиму сам Чингис-хан, набираясь сил перед походом на тангутов, посему гора считалась священной. Поляков плевать хотел на монгольские суевериякуда больше ему нравилось то, что тут их никто не собирался преследовать. Очирбат, бывший лейтенант армии МНР не хотел подниматься на гору и Полякову пришлось провести небольшую лекцию о вреде религиозных пережитков, неуместных у настоящего коммуниста. Казах Асылбек поддержал командира, после чего пристыженный Очирбат больше не спорил.
Склоны горы покрывали обширные леса, перемежаемые безлесными прогалинами. В свое время Чингис-хан запретил любую охоту в здешних местах, но запреты монгольского феодала были не в авторитет бойцам РККА. Впрочем, стрелять они все же не решались, опасаясь быть услышанными. Поэтому их ужин составила только пригоршня ягод брусники да вода из ближайшего родника. Голодные и угрюмые красные партизаны сидели на опушке леса, не решаясь выходить на открытое пространство. Говорить не хотелосьв голову лезли мрачные мысли о судьбе схваченных товарищей, которых, без сомнения, прихвостни японского милитаризма обрекли на лютую смерть. Михаил Поляков тоже скорбел, однако, как старший группы он еще ломал голову, как выбраться к своим. Дельных мыслей не появлялось и от этого командир чувствовал себя даже более подавленным, чем остальные.
Товарищ Поляков, голос Очирбата отвлек его от тягостных раздумий, сюда кто-то идет.
Что?! командир рывком вскинул голову, почуяв как по спине пробежал неприятный холодок. Из чащи на другой стороне прогалины выходил некто, явно направляющийся в их сторону. За собой на привязи путник вел какое-то животное.
Уходим? встревожено спросил Асылбек.
Погоди, отмахнулся Поляков, внимательно вглядываясь в неожиданного гостя. Тот беззаботно приближался, не подозревая, что за ним напряженно наблюдают три пары глаз. Уже было видно, что он невысок, довольно субтильного телосложения, что не мог скрыть потрепанный пастушеский дээл, перехваченный черным кушаком. Через плечо идущего свисал большой мешок. Но особенно привлек взгляды оголодавших красноармейцев шедший за пастухом на привязи черный барашек.
Похоже, что он один, пробормотал Поляков, странно, что он тут делает на ночь глядя?
И почему он идет пешком и на кой черт ему баран? добавил казах.
Я же говорил вам, повторил Очирбат, это священная гора, гора духов. Парень, наверное, хочет принести им жертву.
Ну что же, нехорошо ухмыльнулся Поляков, мы, я думаю, ничем не хуже духов. Пусть идет сюда, а мы подождем. Помнитене стрелять.
Слушаюсь, товарищ капитан, улыбнулся Очирбат, доставая из-за пояса большой нож. В руке Асылбека также появилась финкаотмотавший перед войной небольшой срок за хулиганку, казах и по сей день не оставил уголовных замашек.
Пастушок, тем временем, входил в лес. Был он молод и, как с удивлением заметил Поляков, с довольно тонкими, для монгола, чертами лица. Что-то в его глазах показалось Полякову странным, однако почти сразу же его внимание отвлек баранбольшой, жирный, с лоснящейся черной шерстью. Сглотнув слюну, красный командир шагнул навстречу застывшему пастушку.
Стой, парень, сказал Поляков по-монгольски, поможешь голодным?
Что вам нужно? голос был высокий и тонкий, даже для мальчишки.
Жрать хотим, того и нужно.
Это вас сегодня ловили в городе?
Ловили, ловили, да всех не выловили, мрачно усмехнулся Поляков, хорош болтать. Оставляй барана, оставляй мешок и проваливай.
Видно вид у него был достаточно свирепый, поскольку парень безропотно положил мешок на землю, кинул привязь с животным Полякову и шагнул назад. Тут же он натолкнулся спиной на вышедшего из-за деревьев Асылбека.
Здорово, малецосклабился тот. Широченная ладонь ухватила пастушонка за подбородок, задирая голову вверх, блеснуло лезвие.
То, что происходило далее, напоминало дурной сон или замедленную съемку. Садвакасов полоснул финкой по горлу незадачливого пастушка, но лезвие встретилопустоту. Гибкий, словно угорь, парень словно нырнул вниз, выскользнув из рук казаха. Словно змеиная кожанет, не угорь, гадюка! слетели пастушеские лохмотья, что позволило красноармейцам сделать сразу два открытия.
Это девка! воскликнул Асылбек.
Из-за спины у затянутой в черный костюм девушки, торчала рукоять меча. Увернувшись от метнувшегося к ней Очирбата, девушка кувыркнулась через голову и вскочила на ноги, выхватывая меч. «Катананеожиданно вспомнил Поляков, японцы называют ее катаной». Меч свистнул, и голова не успевшего выпрямится Очирбата, покатилась по земле. Поляков, опомнившись, выхватил пистолет, но нажать на курок не успелдевушка прыгнула в воздух, сжавшись в комок и уходя с линии огня. Приземлившись на ноги, она махнула рукойот бедра и впереди командир красноармейцев, выпучив глаза, осел на землю, держась руками за горло. Из него торчал, наполовину утонув в кадыке, четырехконечный сюрикен.
Перепуганный Асылбек кинулся бежать, но тут же почувствовал как у него подкосились ноги и он повалился ничком в жухлую листвукатана рассекла ему сухожилия под коленями. Сжав зубы от невыносимой боли, казах перекатился на спину и выхватил пистолет, разряжая в обидчицу всю обойму. Илта спаслась только резко откинувшись на спину, почти коснувшись головой земли. Согнувшись в коленях, она резко крутанулась на пятках вокруг своей оси. Выставленный меч лишь на миг задержался на неосторожно поднятой кистии она, вместе с пистолетом отлетает в ближайшие кусты.
Илта гибко выпрямиласькак выпрямляется согнутое молодое деревцене спеша вытерла меч пучком листьев и подошла к зажимавшему окровавленный обрубок Асылбеку. Присела на корточки, с любопытством рассматривая свою жертву.
Может оставить тебя так, глаза Илты напоминали лед на зимних озерах, так ты может и проживешь до середины ночипока тебя не найдут волки. Что думаешь?
Умоляющий взгляд, полный смертельного ужаса, был ей ответом. Куноити презрительно хмыкнула и поднялась на ноги. Меч поднялся и опустился и еще одна голова покатилась по земле. Илта огляделась по сторонам и выругалась.
Ищи теперь эту глупую скотину, раздосадовано произнесла она.
«Глупая скотина» оказалась недалекоубежавший во время схватки черный баран, зацепился веревкой за колючий куст и теперь стоял там, весь дрожа. Успокаивающе погладив его, Илта привязала его к дереву и вернулась к месту схватки. Подобрав мешок, она собрала с поля брошенное красноармейцами оружие, тщательно обыскала трупы, но не нашла ничего интересного. Подойдя к Полякову, она распорола на нем гимнастерку, обнажая голое тело. Новый взмах катаной рассек поверженного врага от левого плеча до правого бока. Илта, присев рядом, запустила руки в разрез, вытаскивая оттуда еще теплую печень. После блужданий по тайге, ей было легко перенять самурайский обычай «кимо-тори» и веру в то, что, съев сырую печень поверженного противника, получаешь новый заряд смелости.
Прожевывая кровоточащие, дымящиеся парком куски и облизывая окровавленные пальцы, Илта вдруг почувствовала, что она тут не одна. Чьи-то внимательные, недобрые глаза смотрят ей в спину, чьи-то губы жадно причмокивают. Чуть слышно хрустнула подсухая ветка, послышались шаги. Очень явственно цокнули копыта.
Илта подхватила последний кусок и, не оглядываясь, бросила через плечо.
Кто бы не был ты, спокойно произнесла она, возьми и ступай. Мертвое к мертвым, живое к живым.
Позади послышалось жадное чавканье. Илта не торопясь облизала окровавленные пальцы, поправила на спине катану и не спеша двинулась прочь. Краем глаза она успела заметить, как позади нее к мертвым телам метнулись черные уродливые тени.
Уже позже, Илта вышла из леса на очередную поляну, почти у самой вершины Богд-Хан-Уула. Здесь стояла небольшая желтая юрта, возле которой горел костер. Перед ним сидел, побрасывая хворост в огонь, пожилой человек в черном халате.
А я-то думал, произнес он, не подымая глаз, кто придет раньшеты или эти трое?
Им стоит благодарить богов, что я встретила их раньше, усмехнулась Илта, привязывая барана рядом с юртой и присаживаясь у костра, здравствуй, Бэлигтэ Хар-боо.
Пей чай, Унэгэнстарик в черном халате протянул закопченную пиалу Илте. Сам сел напротив нее, прихлебывая из своей посуды зеленый чай. Илта тоже пригубила и слегка поморщиласьона уже успела отвыкнуть от монгольского чая, больше напоминающего суп: с молоком, солью, бараньим жиром и протертым вяленым мясом.
Давно ты не гостила у меня, усмехнулся старик, уже чай мой тебе не по вкусу.
Твой чай хорош Бэлигтэ-боо, Илта отхлебнула большой глоток, просто я отвыкла от степной пищи. А то, что не была у тебя столь давнокак-то времени не выдавалось. Два месяца назад уже собиралась в Мэнцзян, но не удалосьпришел приказ за подписью самого тэнно и мне пришлось отправиться в Гуандун. Прости, Илта покаянно склонила голову.
Я не обижаюсь, махнул рукой старик, ты молодая и красивая девушка, отважный боец, вхожий в Белую юрту потомка Балдан-Лхамо, владыки восточных островов. Зачем тебе дряхлый шаман, которого Эрлэн-хан заждался во дворце из черного железа?
Ты так говорил и когда мы впервые встретились, Хар-боо, подмигнула ему Илта, но я, помню, что ты и тогда говорил неправду. Может ты и старый, но совсем не дряхлый. Пусть поразит меня Номун-хан, если в одном твоем мизинце не было тогда больше мужества, чем в жирных телах ублюдков из НКВД.