Четвертый выстрел. Все, дело сделано.
Берем только деньги, сказал Богдан Сереге.
Через пять минут они уже мчались по следам угнанного коня.
Погоня
Судя по следам, наездник был неопытный.
Конечно, Богдан и сам не родился в седле, в отличие от новопреставленного Алпамыски, однако за те полгода, что пришлось разбойничать, кое-чему научился. Неизвестный же вор точно никогда не ездил верхом. Хотя, откуда он взялся, Богдан уже понял: кто-то из казачьего отряда.
Казак, который не умеет ездить верхом, это какая-то ерунда, но еще большей ерундой было, что он скачет в сторону красных. Пытается нагнать своих? Вот так, по большой дороге? Что-то не сходилось. Скорее всего, казачок был предателем или вообще никогда казачком не был. По следу видноконь то плетется, то вскачь пускается и вряд ли он успел за ночь преодолеть даже полпути. Вотвидно, что жеребец едва копытами перебирает; тут вообще стоял, видимо, ездок заснул.
Мысль о том, что из-за увальня, который болтается в седле, как мешок с навозом, пришлось убить несколько человек, злила неимоверно. Прежде чем убить этого жалкого воришку, Богдан непременно расскажет ему, чем обернулось похищение коня для Машки и для остальных. Чем светлее становилось, тем больше Богдан верил, что должен отомстить за смерть пяти безвинных душ.
Еще беспокоил Ясный, которому вчера не удалось отправить весточку. Что ж, если вор скачет в Лбищенск, у Богдана будет возможность лично все рассказать своему покровителю.
Эй, Богдан, смотри! воскликнул Серега и осадил коня.
След на дороге был хорошим знаком. Не то ездок слишком сильно потянул за поводья, не то шенкелей наподдал, но Серегин жеребец взбрыкнул и сбросил седока. Ездок упал на спину, встал, побежал догонять коня. Догнал, взял под узду и дальше пошагал пешком.
Я не понял, что за дурак на моем Мальчике едет? искренне удивился Серега.
Сам дурак. Радоваться надоскоро мы его догоним!
Бандиты пустились в галоп, однако очень скоро Богдан велел остановиться. По птичьему лету, по дуновению ветра с запада, по запаху пыли и едва заметной примеси ружейного масла он догадался, что где-то рядом конный разъезд. Встречаться с вооруженным патрулема это наверняка был чeпаевский дозорне хотелось, преимущество явно было не на стороне бандитов.
Исчезаем, велел Богдан напарнику. Они снова спешились, надели коням на копыта войлочные мешки и осторожно сошли с дороги, чтобы залечь в какой-то канаве.
Красные промчались стороной: пятеро верховых, Серегин жеребец и тачанка. В следы на дороге они не вглядывались, куда-то спешили. Серега проводил их взглядом, а потом толкнул в плечо Богданамол, смотри.
Стало понятно, куда торопятся красноармейцы. Над горизонтом стоял густой черный дым от пожара. Это догорал хутор.
Как думаешь, они нашего казачка встретили? спросил Серега, с тоской провожая красных.
Не знаю. Но чувствую, обождать пока надо.
Лёнька
В это время Лёнька брел пешком вдоль дороги, стараясь идти по траве, чтобы не оставлять следов. Он не знал почему, но, как только увидел впереди клубы пыли, бросил бесполезного жеребца, а сам кинулся прочь.
Издалека сквозь ковыль он видел, как красноармейский патруль остановился посреди дороги, не понимая, куда делся всадник, потом коня привязали к тачанке и укатили в ту сторону, откуда приехал Лёнька. Только теперь, когда небо посветлело, он увидел, что вдали что-то горело.
Он скакал весь день и всю ночь. Хотя нельзя было сказать, что скакал. Зад он отбил в первые десять минут езды, потом началась непрерывная борьба с норовистым конем, который никак не желал признавать в Лёньке главного. Не помогали ни ласковые уговоры, ни грязная ругань. Конь то нес, то замирал на месте и не хотел двигаться. Половину ночи Лёнька вообще проспал в седле, отчего проснулся с чудовищной болью в ногах, и когда попытался пришпорить коня, повторилась вчерашняя историяконь встал на дыбы, и Лёнька грохнулся наземь.
Конь, однако, сам притомился и далеко не ушел. Лёнька доковылял до него, хотел влезть, а потом махнул рукой и просто повел за уздечку. Таким манером жеребец пошел легко, и к утру они далеко продвинулись по дороге.
Лежа в ковыле, Лёнька ругал себя. Вот ведь они, красные, рукой подать! Крикнул бы, замахал рукамии все, здравствуйте, товарищи! Ну, может, заподозрили бы в нем шпиона или дезертира, но ведь люди же, должны разобраться, что к чему. Свои же, пролетарии!
Но непонятный страх и нерешительность охватили его, когда он увидел небритые, бандитские на вид физиономии красноармейцев. Они матерились, сплевывали, подозрительно оглядывались по сторонам и не выпускали из рук оружия. А ну как выстрелят случайно? Нет, нельзя сейчас, в чистом поле, показываться. Если даже такой желторотик, как Лёнька, с опаской относится ко всему, что видит, как должен отнестись к незнакомцу в степи опытный красноармеец? Стрелять на месте и только потом разбираться.
Лёнька был своим среди чужих, а сейчас он стал чужим среди своих.
Дождавшись, пока красные ускачут, он снова пошел вперед. Пора уже разобраться, кто свои, а кто чужие.
С каждым шагом сомнения становились все тяжелее.
Чeпаев
Петька ворвался без стука, заорал с порога «Пожар!» и распахнул дверь пошире, чтобы Чeпаю было удобнее выскочить из дома.
Первым с диким воплем вылетел кот, затемв одних кальсонахЧепай, но дальнейшее развитие событий радикально отличалось от того, что предполагал Петька.
Ночь была студеная, дул резкий ветер, не мудрено, что огонь с горящей избы мог перекинуться на хату Чепая.
Начдив не стал разбираться, что произошло и кто виноват. Он коротко бросил Петьке «за мной» и сиганул через забор в соседский двор.
Там уже голосили бабысоседка и хозяйка чепаевской квартиры.
Чего орете? прикрикнул на них Чепай.
Дети! захлебывалась в реве соседка. Ой, де-ети!
Чeпай оглянулся на Петькуне отстает ли, а потом ринулся прямиком в пылающую избу.
Петька боялся огня пуще пули или штыка, но отставать от командира было стыдно, да и кто поможет Чепаю, если рядом больше нет никого из мужиков? Обжигая руки и сбивая пламя с начинающих тлеть волос, он ворвался в избу. Детский плач доносился из-под печки.
Чепай отодвинул заслонку и крикнул в печь:
Вылезайте быстрей, окаянные!
Первым вытолкали совсем маленького карапуза, не больше года. Потом выкарабкался малец постарше, его Чeпай часто видел скачущим без порток на венике по двору. Последними вылезли две девки-погодки.
Ты с девками вперед, я с мальцами следом, распорядился Василий Иванович.
Дети, завывая от ужаса, прижимались к мужикам, мешая двигаться. Василий Иванович каждому отвесил оплеуху и рявкнул, что бросит всех, если не заткнутся. У Петьки сердце разрывалось от жалостине то к себе, не то к этим несмышленышам, но тут леща получил он сам.
Девки схватили ординарца за руки и по команде Чепая дружно выскочили сквозь огненный коридор, в который превратились дверь и сени. Чепай поудобнее ухватил мальчишек.
Дядь, ты меня на лошади прокатишь? спросил тот, что постарше.
А то, весело подмигнул Чепай, затем и пришел.
На пороге Чепай споткнулся обо что-то горячее и пушистое и вылетел на улицу едва не кувырком. Кот дико мяукнул и выпустил из зубов котенка. Оба животных были без усов и бровей, как, впрочем, и Чeпай.
Ишь ты, герой выискался, удивился Чепаев. Как там тебя? Шпунтик?
Он Васька, дядя, сказала девка, подбирая опаленного кота.
Василий Иванович посмотрел на Петьку:
Ты же сказал, что это Шпунтик или как там?
Ну не мог же я кота именем командира называть!
А что за Шпунтик?
Не знаю. Читал где-то.
Дурацкое имя для кота.
Спустя минуту дом рухнул, провалился сам в себя, и столб искр взметнулся в сентябрьскую ночь.
Подоспели бойцы с ведрами, баграми, топорами и песком. Огонь больше никуда не перекинулся, все надворные постройки тоже уцелели. Бабы целовали и обнимали детей, а заодно и Петьку с Чепаевым. Петька млел, а Василий Иванович сдержанно отмахивался.
Откуда огонь-то взялся, любись он конем? спросил начдив.
Да я, дура, пошла корову утром доить, карасинку от свечи запалила, да и оставила, видать, на краю стола, повинилась соседка. Может, кот свечу опрокинул
Твой кот у меня спал, разиня. Сама, поди, опрокинула. Ладно, не реви, не звери же мы. Поживем в одной избе, не боись, не обижу.
Пока бабы обустраивали избу под себя, Чепай с Петькой стояли во дворе и никак не могли остыть от перенесенного жара.
Страшно было? спросил Чепай.
Ужасть, как страшно, Василий Иванович, кивнул Петька. По мне, лучше под пули, чем вот так, в самое пекло Чего-то ваш Лев не помог
В том-то и закавыка. В бою действует безотказно, а если чего другоеникак. Как утюг: гладить удобно, а кашу варитьне получается.
Чeпай раскрыл ладонь, и на ней засветился, отражая тлеющие угли пожарища, Лев.
Хотя лично мне он смелости придает, будто извиняясь, признался Василий Иванович. Или просто мне кажется?
Мужчины долго стояли на улице, уже остыли и даже начали замерзать, но уходить не спешили: надо было поговорить.
Петька долго чесал в затылке, то открывал, то закрывал рот, не решаясь задать вопрос, но в конце концов вздохнул и спросил:
Так что ж получается: мы без Льва этого и копейки не стоим как вояки? Пока эта зверюга у тебямы на коне, а если потеряется? Обидно как-то
Пойдем в конюшню, там тепло, сказал начдив. Нечего тут
В конюшне было немногим теплее, Чепай укрылся попоной и уселся на чурбак у входа.
Я по молодости плотничал, знаешь ведь? Так вотналадили меня с артелью крест на церкву ставить, на самую верхотуру. Я тогда ничего не боялся, влез за мужиками наверх, а веревкой не обвязался. И, конечно, ухнул вниз. Уцелел, правда, ни царапинки не получил, мне говорилибог спас. Насчет бога не знаю, но с тех пор я высоты бояться стал, как ты огня. Каждому свой страх даден, чтобы не забывать: мы, люди, не всесильны. Как только страх пропадает, кажется, что все можно. Тут уж держись, такого наворотить можно Ты курице голову рубил когда-нибудь?
Ну
Баранки гну. И как?
Петька пожал плечами:
Нормально.
А людей рубить?
Так они ж враги!
Дурак!
А че сразу дурак-то?!
Чeпай заметил, что все еще держит Льва в руках, положил талисман в плошку, стоящую на полке, и начал сначала:
Ты вспомни: вот мать, или отец, не знаю, кто, велели тебе курице башку оттяпать. Взял ты топор, взял курицу. Страшно тебе было?
Петька вспомнил, как дрожали руки, как неловко ударил по куриной шее и не сумел перерубить до конца, как курица вырвалась и начала плясать по двору, хлеща кровью в разные стороны, распугивая своих живых товарок и петуха.
Страшно, признался он.
Всем страшно. И я на войне когда в первый раз убил, сильно боялся. Убил-то не человека, лошадь, а всю ночь кошмары снились. Так вот эта штуковина, Чепай кивнул на плошку, она весь страх из тебя высасывает. И кажется тебе, что можно все, и никто тебе не помешает. Ты как ангел господень становишься. Или бес. Ты силу за мной чувствуешь и идешь, а я, может быть, самый что ни на есть антихрист! Что, проняло? Вот всех так пронимает, это страх перед зверем. Мы не потому побеждаем, что нас боятся, а потому что сами не боимся. Ну, чего осклабился?
Я?
Любись конем, хватит лыбиться!
Я молчу.
Вот и молчи. Нашелся тут, улыбается он. Зубы лишние? Пойду лучше посплю, чем тебя тут, обормота, просвещать
Чепай встал, сбросил попону и гордо пошел в избу. Петька понадеялся, что начдив забудет фигурку, но тот на полпути спохватился, вернулся в конюшню и забрал из плошки Льва, пригрозив порученцу кулаком.
Петька вздохнул и махнул рукой. Как говорил его отец: не жили богато, нечего и привыкать. Надо тоже пойти и доспать хоть немного.
Но не спалось. Перед глазами вспыхивали и разлетались мелкими брызгами видения, одно другого краше.
Вот, например: Чепай возглавляет армию и мчится на своем «форде» во главе тьмы-тьмущей народу, занимая с ходу и Пермь, и Екатеринбург, и Тюмень, и катится эта волна дальше, все более разрастаясь, накрывая собой всю Сибирь. Вот уже идут к нему на поклон со всем уважением и Фрунзе, и Троцкий, и даже, чем черт не шутит, сам Ленин! И вскоре Чепаев несет мировую революцию всем народам, ведь его армия ничего не боится и потому непобедима.
Или еще лучше: дать жару сначала белым, а потом красным. Слишком уж большевики зазнались. Еще не выиграли войну, а ведут себя будто победителиважничают и указывают остальным, что делать. А вот если бы
Петька!
Петька открыл глаза. Уже рассвело. На улице орал Чeпай.
Мир
Утром Чeпай пошел умыться и увидел в бочке с водой свою страшную обгоревшую физиономию. С опаленными усами и шевелюрой вид был такой срамной, что Чeпай решил постричься и побриться.
Петька, проспавший все на свете, забегал в поисках приборов, велел хозяйке нагреть воды и уже через полчаса защелкал ножницами.
А что, Василий Иванович, может, с такой силой сам возьмешься порядок наводить? спросил Петька, ровняя виски. Смотри, как коммунисты нашего брата гнобят, хуже белых.
С какой силой?
Ну, со Львом своим
Василий Иванович поиграл желваками, но сдержался и начал издалека:
У вас тараканы дома были?
Были.
Выводили их?
Сколько раз. Ничего их, проклятых, не берет.
Вот смотри. Приходит к вам в деревню человек и говорит: знаю, мол, верное средство, тараканничаю с малолетства, опосля меня ни клопов, ни тараканов не останется. Если выведу, возьмете меня старостой?
Если выведет, отчего бы и не взять.
И вот вывел он всю эту нечисть, но при этом все хаты подпалил, стекла повыбивал, скотину заморил и взял втридорога. Возьмете его в старосты?
Да я за это ему по шее дам и деньги заберу, возмутился Петька и едва не отхватил Чепаю пол-уха.
Ох, любись ты конем, осторожнее! То-то и оно, что плох тот работник, который одно дело делает, а другое портит. Ты посмотримы уже полтора года воюем с тобой вместе. Что мы за это время делали? Убивали, взрывали, жгли. Ничего не строили.
Так ведь война
Что с того, что война? Война закончится, надо будет все сначала начинать. А мы ничего не умеем, только убивать, взрывать и жечь. Никому мы не будем нужны.
Слова командира показались Петьке обидными. Как этоникому не нужны?
Неправда твоя, Василий Иванович. Я вот цирюльником могу заделаться или, к примеру, корову доить, или на машинке швейной вышивать.
Это, Петька, тебе сейчас так кажется. О чем мы думаем? Жрачку добывать не надоне закупит командование, значит, сами у гражданских отберем. Жилье? Расквартируемся как-нибудь, потесним хозяев. Бабы? Сейчас самое оно, можно не жениться, только пару слов сказал про «ваши трехдюймовые глазки»и любая твоя, выбирать же ей не приходится. Чем тебе не коммунизм? А как закончится война, вернешься домой, а у тебя спиногрызов полная изба, хозяйство развалилось, работу искать надо. Тут и подумаешья же за вас кровь проливал, кормите да поите меня за это. Ну, проливал ведь?
Проливал.
И немало пролил. И своей, и чужой. Только ведь в мирное время послушают тебя, послушают, а потом скажут: хватит подвигами своими хвалиться, сейчас не война, некогда нам подвиги твои вспоминать. И будут правы!
Почему этоправы?
Да потому что на войне тыгерой, а в мирное времяобуза, особенно если без ноги, без руки или еще без чего, сам понимаешь.
Ерунда выходит. Получается, мы революцию делаем, а пользоваться другие будут?
Во, наконец-то до тебя доперло! Никому ветераны не нужны, это я еще в пятнадцатом году понял, когда с фронта вернулся. Ты видел у меня медали? ЯГеоргиевский кавалер. Герой войны! А что я после той войны увидел? Бедность и несправедливость. Сегодня ты воюешь за государство, а завтра об тебя ноги вытирают. Кто-то, конечно, извернулся, наплевал на воинскую славу и снова в лямку впрягся. Но ведь памятьее никуда не деть, только пропить можно. И поймешь однажды, что воевал ради этой мирной жизни, а удовольствия от нее получить не можешь, потому что так просто, как на войневрага убей, с товарищем поделись махоркой, не будет. Вот победим мы в войненас коммунисты первыми и сгноят, когда все наладится.
Что же сейчас делать?
Не знаю, Петька, не знаю. Для началапобрить меня как следует, а то страшон я, как смертный грех.
Мысль о мирной жизни крепко засела в головах начдива и ординарца, и оба сосредоточенно молчали. Петька побрил Василия Ивановича, отчего лицо Чепаева сделалось совсем худым и изможденным. Стало заметно, что улыбчивое выражение ему придавали подкрученные вверх усы. Сейчас уголки губ стали опущенными, и собственное отражение лица Чепаю очень не понравилось.