Пошли Миша спать. Кстати, ты поешь, я сыт. Завтра к рассвету иди домой, только аккуратно, не напорись на засаду. Хотя немцев не должно быть. Оружие не бери. Без него легче выпутаться, если вдруг что.
Хорошо, так и поступлю. Еще раз извини
Рано, рано утром, когда еще стоял белесый туман Миша легонько постучал в окно своей хаты, пробравшись со двора.
Кто там?
Это я мама, Миша.
Мишенька! обрадовалась Акулина. Сейчас открою, сынок иди к дверям, у нас тихо. По сдержанному приветствию Михаила, по его колкому взгляду и по той решительности с какой он вошел в дом мать все поняла. Это связано с Верой. Быть беде.
Миша без улыбки поздоровался с проснувшимися сестренками и бегло оглядел весь дом. По незначительным приметам его внимательные глаза определили, что здесь были не прошеные гости. Толи были слишком чисто вымыты полы, толи занавески на окнах висели не так, как прежде, толи, а это что? На столе рядом с учебниками Веры лежала пластинка от патефона. Он взял ее и присвистнул:- 'Венский вальс' Штрауса. Недурно. Мама! голос Миши задрожал от гнева, а где Вера?
Так она у бабки Хадоры ночует. Как ты убежал, она туда перебралась. Может, пойдем снедать Мишенька, печку растопим, воды согреем. Умоешься.
Это все потом мама, отрывисто пробасил сын. Катька иди сюда. К брату быстро подскочила сестра. Сбегай сестрица за Верой. Скажи, я ее жду. Приходите только вдвоем. Поняла?
Поняла, и Катюша птичкой выскользнула за порог. Миша нервно ходил по дому, ожидая Веру. Его шаги словно метроном, тревожно отбивали время, приближая час 'Х'. Мать вначале суетилась, пыталась разговаривать с сыном и хотела сгладить напряженную обстановку, а затем притихла сев на скамейку с одной мыслью:- Миша кормилец и он вправе решать самостоятельно любой семейный вопрос как считает нужным. Вот послышались шлепки босых ног, Вера и Катя, шумно разговаривая, вошли в дом.
Здравствуй Миша! Вера хотела обнять брата, но тот как от чумы отскочил назад.
Постой целоваться Вера. Это правда? злые решительные глаза были устремлены на нее сверху вниз.
Что, правда? Я тебя не понимаю.
Это правда, что ты спуталась с немцами?
Ах, вот ты о чем, Вера напряглась, и смело с вызовом посмотрела брату в глаза. Да, я полюбила немецкого офицера, и он меня любит, и мы скоро поженимся.
Если бы сейчас провалился пол под ногами Миши, он был бы меньше поражен этим событием, чем услышанной фразой, произнесенной устами его любимой сестры. На какое-то мгновение он оцепенел, лишился дара речи, но через секунду, кровь прильнула к голове, глаза выкатились из орбит, руки непроизвольно сжались в кулаки и он удивленноутвердительно закричал:
Полюбила?! Немца?! Фашиста?! Ах, ты 'шлюха'! Ах, ты 'мразь'! Миша, не помня себя от злобы, наскочил на Веру и, размахнувшись рукой, хлестко ударил ладонью по щеке. А, сейчас, разлюбила?
Вера удержалась на ногах, только прикусила губу от боли и обиды и сквозь слезы прокричала:- Нет!
Нет? А, сейчас! А, сейчас! А, сейчас! Миша хлестал как плеткой сестру по щекам справа налево, пытаясь ударить больней. Вера ревела навзрыд. Ее прекрасные глаза покрылись мокрой пеленой из солоновато-горьких слез, которые при каждом ударе, перемешиваясь с кровью, брызгами разносились то вправо, то влево.
Нет! Нет! Нет! ее слова тонули в слезах. А в ушах раздавался колокольный набат:А, сейчас! А, сейчас! А, сейчас!
Последний удар был настолько сильный, что Вера, не удержавшись на ногах, отлетела на несколько метров и рухнула возле обеденного стола. Из разбитых губ и носа текла кровь.
Маленькая Клава от увиденного избиения старшей сестры испугалась и сильно заплакала. Затем закрыв ручками лицо, вздрагивая, уткнулась в угол лежанки. Катя и Шура, не понимая, что происходит, за что их старший, любимый и единственный брат бьет их сестру, вначале онемели от испуга, затем стали кричать:- Братик не бей, Веру! Ей больно.
Акулина вначале не вмешивалась в потасовку детей, и сидела, склонив голову на скамейке с выражением глубокого сожаления происходящим, но когда удары пошли один за другим, материнское сердце не выдержало разыгравшейся вакханалии в ее доме и, подскочив к сыну, схватила его за руку. Вера уже лежала на полу.
Убей лучше меня, чем ее, если ты не можешь остановиться!
Миша дернулся и, вырвав руку, замахнулся на мать. В этот момент его рот был перекошен неистовой злобой, а затуманенный взор выражал крайнюю степень негодования.
Ну, бей сынок! Бей! Если ты на это способен, уже не крича, а с надрывным шепотом запекшими, обветренными губами, простонала мать, застыв перед Михаилом, безвольно опуская свои натруженные руки. По ее сухонькому, рано состарившемуся лицу текли слезы, оставляя на нем белесые соленые следы. Наполовину седые волосы, выбившись из гребешка, растрепались во все стороны и особенно подчеркивали ее душевные состояние. Сердце матери колотилось с перебоями и готово было выпрыгнуть из груди, чтобы навечно остановится и не чувствовать больше навалившегося на него горя. Еще доля секунды и тяжелая рука брата опустилась бы на голову Веры, завершая расправу.
Но вмешательство матери, ее потрясенный вид, говоривший о невероятных страданиях и, общий крик детей вдруг отрезвили Михаила. До него дошло, что он становится убийцей самых дорогих ему людей. Он медленно и тяжело сполз на пол и, закрыв лицо руками, впал в состояние душевной депрессии.
Когда Миша полностью пришел в себя, он осознал, что сидит на полу на кухне. Он осмотрелся, никого рядом не было. Было утро. Солнечные лучи назойливо лезли в окна и светили в глаза. В большой комнате слышался тихий разговор матери с кемто, видимо Верой. Младших сестер в доме не было.
Миша вдруг вспомнил, что же произошло здесь недавно. Ему стало страшно стыдно за себя, за свои действия. Вместо того чтобы по душам поговорить с Верой он ее избил. Миша поднялся с пола, опершись о край обеденной скамейки и, подошел к маленькому зеркальцу, висевшему в углу. На него глянуло заросшее с недельной щетиной, худое, с большими впавшими глазами и заостренным с горбинкой носом, уставшее, раздраженное лицо.
Ну и вид у тебя Михаил? Дошел до ручки. Миша вдруг стал разговаривать со своим внутренним 'Я'. Вместо того чтобы врага бить, ты решил счет открыть, начав с собственной родной сестры.
А что надо было по головке погладить за это? Или может согласие дать на свадьбу? Нас же НКВД всех расстреляет за связь с немцами, а детей сошлют в Сибирь в детский дом.
По головке, не по головке, но так жестоко бить зачем? Она же девушка, она же твоя сестра. У нее впервые вспыхнули настоящие чувства, первые чувства любви. А ты за это по лицу хлестать. Стыдно. Очень стыдно Михаил.
Что делать тогда?
Первое, попроси прощение у Веры. Ты очень обидел свою сестру. Второе, просто поговори с ней в хорошем тоне. Если самому тяжело, пусть мать поговорит. Раскройтесь по душам, глядишь, и придете к согласию.
И вдруг Мише в голову пришла новая мысль о том, что Веру надо спрятать и не показывать этому фрицу. Приедет, а ее нет. Может и мать с сестрами удастся на время вывести к родственникам.
Это новая идея моментально заполонила его сознание, и он повеселел. Он с Верой на эту тему говорить больше не будет, а вот мать должна узнать, когда приедет немец и накануне Веру нужно спрятать в лесу. Довольный своим решением он поправил на себе одежду и зашел в большую комнату
Ближе к ночи Михаил вернулся в лагерь, где первое время он и его три товарищи прятались от нашествия немецких солдат. Вообще-то лагерем это место трудно было назвать, но хлопцы так решили. На самом деле это был их схрон от оккупантов, в глуби леса, защищавших их с двух сторон малопроходимым болотом и состоящий из землянки и навесакухни с очагом, выложенным из камней. Ребята еще не спали, а сидели на бревне и тихо разговаривая, пекли в углях бульбу. А вот и Миша появился, не запылился, приветливо отозвался на шорох Михаила Лявон, поддев палкой подгоревший корнеплод. Смотри чистенький, побритый и усы решил как у Чапая отращивать. Не партизан, а герой.
Здорова, хлопцы, поздоровался Михаил, крепко пожав Степану и Лявону руку, не обращая внимания на шутки Лявона. Вот продукты от мамы.
За 'харчишки' спасибо, оживился и Степан. Что вкусненького принес Миша? Покажи.
О-о-о, заохал Михаил, есть такое слово деликатес. Завтра попробуете, чем кормится Европа.
А где раздобыл Михаил, расскажи? проявил интерес Лявон. Присаживайся, у нас и бульба уже испеклась.
Потом хлопцы, потом, устал. А где Трофим?
Атаман думу думает. Он в землянке.
Ну, добра, я еще подойду к вам. Попьем чаю. Миша прошел немного вперед и, выставив перед собой жилистую, длинную руку, было довольно темно, спустился по ступенькам в землянку. Лампа здесь была потушена, берегли керосин.
Осторожно Миша, темно, подал голос с противоположной стороны Трофим.
Не спишь? Миша на ощупь нашел колоду, служившую стулом, и присел на нее.
Не сплю, как слышишь. Ну как сходил Миша? Как там Вера?
Много распространяться не буду. Нет желания, извини Трофим.
Не хочешь, не говори. Завтра расскажешь.
Не в этом дело. Хвастаться нечем. Вера все признала. Ты представляешь, Миша нервно вскочил с колоды, возбудившись от воспоминаний, она мне с вызовом так и ответила, мол, люблю немецкого офицера, он меня тоже любит, и мы скоро поженимся.
Да ты что? Трофим поднялся с лежанки и зажег лампу. Разгоравшийся фитиль, осветил вначале напряженную долговязую фигуру Михаила, а затем и выстраданное горем молодое худощавое, с пробившимися усиками лицо.
Да Трофим, да! Миша смотрел на друга, ища сочувствия.
Садись ты, не стой и так тесно. Что ты решил делать Миша?
Что делать? Михаил повторил вопрос, как бы подбадривая себя. Оставить все как есть и допустить, чтобы немец увез Веру, ты сам понимаешь, я не могу. Иначе органы покоя не дадут ни мне, ни матери, ни остальным детям, не говоря уж о самой Вере.
Да, Миша ты прав. За связь с фашистами благодарность не выпишут. Любовь не в счет. Враг. Идет война не на жизнь, а на смерть.
Вот то и оно. Есть у меня одна мысль. Но нужна ваша помощь.
Что надумал, поясни, Трофим, слушая Мишу, присел на березовую кровать и стал делать самокрутку.
Этот немец приедет за Верой четвертого августа.
Откуда известно?
Вера матери сама говорила, что он обещал быть в поселке через две недели, а уезжал он 21 июля. Мне мама и передала. Так вот я хочу накануне увести Веру из дома и спрятать в лесу. Долго немец в поселке не задержится, покрутится и уедет. Война все же. И сделать это должны вы, мои боевые друзья. Мне Трофим, сам понимаешь, из этических соображений делать это нельзя. Я и так виноват перед сестрой. Лоб Михаила покрылся легкой испариной. Лицо его было бледным.
Что-то случилось дома?
Да случилось. Узнав от Веры об этом, я не сдержался и избил ее.
Ты избил Веру? воскликнул с удивлением друг. Миша! Что с тобой происходит? Меня за грудки, Вере пощечины. Откуда это. Твой батька был спокойным, уравновешенным человеком. Ну, ты даешь?
Миша молчал, видно было, что он сильно переживает. В общем, хочу вот так поступить друг мой Трофим, после небольшой паузы подытожил он. Поддержишь меня?
Вера, конечно, не знает об этом, зацокал тот и покачал головой. Ну, и работенку ты нам удружил. А немец тот не озвереет? Деревню не сожжет?
Думаю, что не сожжет, он из интеллигенции, как мама говорила. Другого выхода я Трофим просто не вижу. Вера плачет и держится на своем решении. Но поплачет и перестанет. Любовь скоротечна, пройдет время и забудет. А мне думать надо о семье. Мне три сестры маленьких подымать, да мать больная. Веру отпустишь, мне расхлебывать одному. Миша с надеждой посмотрел на друга умными, уставшими глазами, ожидая ответа.
А ты Миша кого-нибудь любил? чуть подумав, в лоб задал Трофим вопрос Михаилу.
Еще успею, время не подошло, без промедлений ответил тот. А если серьезно, то какая может быть любовь, когда война. От пули любовь не спасает, а горе и страдания сделать может. Вот война закончится, тогда и семьей можно обзаводиться.
Так оно так. Но когда любить, сердцу не прикажешь, с потаенной грустью вздохнул Трофим. Правда, случай с Верой исключительный. И оставлять его на самотек нельзя. Ладно, я подумаю обо всем, что ты мне рассказал. Решение примем позже. Время немного есть. Тогда же Лявону и Степану расскажем. Все у тебя или еще, какие новости?
Пока все. Миша поднялся с колоды. Пойдем Трофим на воздух, душно мне. И колотит что-то всего. Думаешь, я за Веру не переживаю? Еще как! Сестра все же она мне, считай единственная. Почти одногодки, вместе росли. Маленьких не в счет.
Да, не завидное твое положение. Хотя у кого оно сейчас завидное?
Кстати, вдруг вспомнил Михаил. Я же самогонки пол-литра принес, есть консервы, тушенка. Может, обмоем командир разговор? Хлопцы слюной исходят.
Вот с этого и начинать надо было. Конечно, идем! воодушевился Трофим. А то раскис партизан.
И друзья, повеселев, вышли из землянки
Глава 17
4 августа 1941 года. Поселок Заболотное. Журавичский район, Гомельская область. Беларусь
'Дорогой наш Франц, здравствуй! С большой радостью получили вчера из рук почтальона твое письмо с фронта. По этому случаю по просьбе Дитриха, твоего брата, я испекла любимый всеми пирог с яблоками. Тесто подошло очень хорошо, и пирог вышел не хуже Рождественского. Ты нас обрадовал и огорчил.
Мы полны самых высоких патриотических чувств и с гордостью за тебя и наших доблестных солдат узнаем о победах нашей армии против большевизма. Этой красной чумы.
Мы смотрели на карте, где расположен русский город Смоленск. Оказывается, от него до Москвы, как папа говорит, хватит одного, двух танковых переходов. И вы водрузите наши знамена над большевистским Кремлем. Мы все молимся за тебя мой мальчик и за наших солдат. И ждем решающих побед и окончания войны. Она приносит всем много испытаний и даже страданий. У тети Эльзы погиб племянник Курт, где-то на Украине, погиб как герой от пули красных варваров. Я была у них и выразила свое сочувствие и соболезнование.
На пути солдата много опасностей, поэтому будь храбрым, но при этом оставайся внимательным и осторожным. Тебя окружают наши молитвы. Бог сохранит тебя, как сохранял до сих пор.
Теперь о главном вопросе, который касается всех нас. Твое увлечение славянской девушкой нас огорчило. Особенно недоволен был отец. Но ты уже взрослый, нам трудно тебе указывать, тем более в условиях войны и таких суровых испытаниях в этой России.
Но я верю твоему сердцу мой любимый сын. Ты был немного романтиком в детстве, это и стало причиной твоей любви. Я думаю, что это так. Мое материнское сердце подсказывает, что ты не обманулся, но от этого мне не легче. Мы слишком разные. Немцы и русские. Но если богу этот союз будет угоден, все будет так, как ты решил. Мы примем фрейлейн Веру в наш дом и окажем достойное уважение. Это твой выбор. Хотелось, чтобы он был правильный и на всю жизнь. Слишком большая приходит расплата за неправильный выбор, за неправильно сделанный шаг. Расплата ценою в жизнь.
Сегодня утром я плакала за тебя, даже папа прослезился. Ведь ты у нас такой хороший и отзывчивый мальчик. У тебя и девочек, то не было. Все книги, да техника в голове. И вот время подошло. Ты вырос и просишь наше благословение. Приедете, конечно, мы его вам дадим. Но на сердце у меня тяжело по-прежнему.
А у нас подросла соседская дочь аптекаря. Ее зовут Марта. Я дышала воздухом в нашем сквере дома на Клингельхёферштрассе и ко мне вдруг подошла девушка и спросила о тебе. Когда мы разговорились, она мне сказала, что она дочь аптекаря Рамке. Их аптека на углу. Она тебя знала по школе. Вот видишь, о тебе помнят не только твои родители. Она очень хорошенькая. И хотела бы с тобой встретиться. О тебе она рассказывала с восхищением. До этого она боялась даже подойти к тебе.
Но видно не суждено.
Береги себя наш любимый мальчик. Будь осторожен. Всего тебе самого лучшего и храни тебя Бог'.
Франц Ольбрихт, в который раз прочел письмо матери и, аккуратно положив его в карман, прикрыл глаза.
Двигатель легковой машины, деловито урча, легко гнал автомобиль на запад. Дорога была укатанной. 'Опель-капитан' быстро оставлял за собой километры многострадальной смоленской, а затем могилевской земли.
Везде были следы страшного варварского нашествия. Опустошенность, заброшенность и людское горе явственно бросались в глаза молодого человека. Однако его душа стремительно неслась в Журавичский район, в поселок Заболотное к ненаглядной Верошке и, находясь под впечатлением воспоминаний о встречах с ней, непроизвольно отторгала и не воспринимала картины страшного августа 41 года. Единственной досадной помехой в пути, были строгие колонны свежих воинских формирований Вермахта, спешащих закрыть смоленский котел, да многокилометровые колоны ободранной и заросшей людской массы русских военнопленных. Но, и то, это были временные помехи, после которых машина Франца и сопровождавший его небольшой эскорт двигались еще стремительнее на запад.
'Милая мама, ты не знаешь какой это ангел? Ты не представляешь, какой это чистый нежный светлый цветок. Я сам порой удивляюсь, как он мог вырасти среди бурьяна невежества и большевистского фанатизма? Мое сердце переполнено одним желанием поскорее прикоснуться до него и увезти к нам в Отечество. Твои тревоги напрасны. Скоро я и фрейлейн Вера приедем к вам. Это будет большой семейный праздник. Мы обязательно обвенчаемся. Под твоим чутким вниманием у нас вырастут красивые, благопристойные дети.
Как я люблю тебя Верошка. Как ты мне нужна твоя поддержка, твоя любовь в это суровое время. Милая, как ты там без меня? Я везу тебе подарки, шелковое платье, туфли, белье. Ты будешь выглядеть настоящей сказочной феей. Мама и твои младшие сестры тоже не будут в обиде. Я везу им одежду и обувь, которой у вас очень мало. Какой же у вас нищий соломенный край. Первое впечатление, как будто в средние века попал. Натуральное ведение хозяйства. Во всем виноваты Советы. Скоро у вас будет передел колхозной земли. Ваша семья получит несколько гектаров земли, и вы займетесь фермерством. Я не видел только твоего брата. Думаю, встреча с ним будет яркой'.
Франц, находясь под впечатлением своих раздумий и мечтаний, мало следил за дорогой и полностью возложил ответственность за движение на своего товарища офицера связи оберлёйтнанта Фрица Каспера.
Франц мы почти приехали, скоро населенный пункт Поляниновичи. Франц, ты меня слышишь? Каспер повернул свою рыжую голову назад и засмеялся, поймав немного чудаковатый взгляд Ольбрихта, Франц ты свихнулся на почве эротических фантазий. Видимо в детстве тебе читали не те книги.
Ты опять за свое Фриц? Когда ты увидишь эту девушку, у тебя откинется челюсть и потекут слюни, уже засмеялся Ольбрихт, довольный спонтанно произнесенной шуткой.
Не злись мой товарищ. Просто то, что ты задумал, и твой отпуск не вяжется с моими представлениями о чести офицера Великой Германии. Сотни берлинских девушек, я уж не говорю о десятках приличных домохозяек, по первому зову прибегут и лягут к тебе в постель, чтобы заполучить тебя в законные супруги. И это будет правильно. Нам нужны солдаты, нам нужно поддерживать арийский генофонд. Нам не нужно кровосмешение со славянским, тем более русским народом. И наконец, ты прозеваешь самый интересный эпизод войны. Это первым пройти по Красной площади. Еще немного и русская столица будет в наших руках.
Не обманывайся Фриц, Ольбрихт окончательно прервался от своих притягательных воспоминаний и посмотрел на друга внимательными серыми глазами. Думаю, еще хватит русских Иванов и на мою задницу. Ты видел, сколько, мы взяли в плен русских, а они как тараканы все лезут и лезут из Сибири.
О! Какое верное сравнение! оживился Фриц. Прямо в яблочко. Я не могу понять этот народ Ольбрихт. Во Франции было по-другому. Хотя с французами мы веками враждовали. Но мы пришли и показали им нашу силу и они лапки кверху и войне конец.
Здесь же очень сильно варварское свободолюбие, причем замешанное на большевистском фанатизме. Одни сдаются в плен без боя, убивая своих красных комиссаров, или разбегаются, увидев наши танки. Таких тысячи, особенно кто попал в окружение, я это видел под Рославлем, но не большинство. Остальная масса стоит насмерть, ни шагу назад, фатально умирая. Их безрассудное, тупое противоборство меня тяготит. От этого иногда мне становится грустно. Фриц затих, уловив в своих словах нотки упадничества. Молчал и Франц, не желая развивать начатую тему о войне. В этот момент она его не интересовала. Он подъезжал к своей любимой девушке.
Но со свадьбой, Франц, я еще раз порекомендую тебе, не спешить, вдруг произнес Фриц нравоучительным тоном, вновь обернувшись к нему. Я как друг уважаю твои чувства, но. Война это не место для подобных шагов.
Гефрайтер! резко окликнул Ольбрихт водителя автомобиля. Через мостик едешь прямо! Остановишься у большого дома с липами. Перед ним еще свежая воронка от снаряда, если ее только не засыпали.
Слушаюсь господин оберлёйтнант.
Извини Фриц, мы уже приехали и я не сомневаюсь в правильности принятого решения. Сейчас ты увидишь мою принцессу Хэдвиг.
Машина, скрипя тормозами, подкатила к большой деревенской хате. Тут же недалеко пристроился и открытый бронетранспортер, с личным составом сопровождения. Франц вышел из машины, поправил на себе форму и немного с волнением обратился к другу. Фриц в это время разминал затекшие ноги.
Ты меня подожди здесь Фриц. Я тебя позову. Хорошо?
Как скажешь мой товарищ. Может пусть фельдвебель дом проверит, что-то подозрительно тихо. Ты же говорил здесь много детей.
Нет, нет, я один, и Ольбрихт решительно открыв калитку, скрылся за входными воротами дома.
В это время из хаты показалась Акулина. Она выглядела растерянной. Ее глаза бегали и не смотрели на гостя, руки дрожали, выдавая сильное волнение.
Добрый день фрау Акулина, радостно приветствовал ее Франц.
Добры.
А, где Верошка? Но видя, что Акулина избегает его взгляда и трясется от страха, у него интуитивно сжалось сердце, в предчувствии какой-то большой неприятности. Где Вера? вновь повторил Франц, но уже беспокойным голосом.
Ее нет господин офицер, всхлипнула та.
Как нет? Франц грубо отодвинул Акулину в сторону и решительно вошел в дом.
Вера! Верошка! Где ты? Это я твой Франц приехал, он прислушался.
Но в ответ тишина. Лишь настенные ходики тактично отбивали время: тик-та, тик-так, тик-так. Всполошено жужжал шмель, случайно залетев в форточку, требуя свободы и стуча головой о стекло, да назойливо летали мухи.
Верошка! Ты дома! Франц нервно обошел все помещение. Никого. Где же она? его взгляд упал на занавеску, закрывавшую родительскую кровать. Он осторожно подошел к ней и замер. Тело сжалось в напряжении. Рука медленно потянулась вперед. И в этот момент раздался хлопок. Занавеска с треском оборвалась, и на него рыча, запрыгнула длинная, гибкая тень. Жилистые, холодные пальцы, намертво вцепились ему в горло и, давя на кадык, стали душить.
Франц захрипел от боли. Его глаза выкатились из орбит, моментально налившись кровью. Он сделал усилие освободиться от клещей, перехватив их в запястьях. Но те не разжимались, держали намертво свой захват.
Помещение наполнилось страшными хрипами, ожесточенным пыхтением и воем, словно два молодых барса сцепились в смертельной схватке в борьбе за жизнь. Сполохами вырывались и разносились как хлесткие выстрелы бича по всему дому гортанные слова русско-немецкой брани. Франц терял сознание.
В последний момент его тренированное тело, не желая умирать, подсознательно нанесло противнику удары, будто ножницами ребрами ладоней по пояснице и печени, а правой ноги с размаха по голени. Это его спасло.
Тень взвыла от страшной боли, клещи разжались и она, отпрянула к кровати. Франц также отскочил назад. Его дыхание было прерывистым хрипящим. Он разорвал на себе крючок кителя, сжимавшей шею и стал глубоко хватать воздух. Через мгновение, чуть отдышавшись, шатаясь, он выхватил из кобуры Вальтер и, направил на кровать:
Halt! Hend de Hoh!
Стреляй, гад! Стреляй! В ответ злобно с фальцетом прокричала тень и выдвинулась вперед.
На Франца устремились большие выпученные глаза, излучавшие ненависть, доведенную до предела. Перед ним стоял худой рослый молодой человек готовый вновь броситься на него.
'Это Михаил, брат Веры', - вдруг осенила мысль Франца, и он немного опустил пистолет. Где твоя сестра? Где Вера?
Ее нет, и больше не будет! злобно выкрикнул Михаил.
Что? Что ты сказал паршивый мерзавец! Франц передернул затвор. Где моя Вера? Она должна была меня ждать. Отвечай?
Где? переспросил вдруг посмелевший Михаил. Да вот же она! Вон! и, Миша показал рукой вперед, за спину немца.
Ольбрихт повелся, и на секунду повернул голову назад, где должна была быть Вера, и тут же получил сильный удар ногой по кисти правой руки. Ох! вскрикнул он от боли и от злости на себя. Вальтер с шумом приземлился на пол, и как броненосец, скользя по нему, врезался в стенку хаты. Одновременно Миша по-деревенски с размаху врезал рукой в ухо Францу. Тот не удержавшись на ногах, завалился на пол. Но тут, же стал подниматься и в этот момент Миша прыгнул на него пытаясь придавить телом и закрутить руки. Но это у него не получилось. Франц вывернулся от прыжка и нанес резкий, короткий, бойцовский удар кулаком в лицо Михаилу. Раздался хруст и одновременно вой Михаила. Брызнула кровь. Следующий удар пришелся в область паха. Миша, корчась от боли, уткнулся поверженный на пол.
Послышалось громыхание сапог, и в дверях показался Фриц с автоматом и за ним готовые к бою два гренадера роты управления. Они прибежали на шум в доме.
Франц ты цел? с разбегу задал риторический вопрос Каспер. Помощь нужна?
Спасибо Фриц, тяжело дыша, выдавил Ольбрихт, облокотившись о стену. Волосы его были разметаны. Лицо красное и потное от боя. С родственниками я справлюсь сам. Хотя этому, он головой показал на отходившего от ударов окровавленного Михаила, свяжите руки и выведите во двор, пусть проветрится.
С родственниками говоришь? саркастически усмехнулся Каспер, бегло глянув на Михаила, смотри не прогадай. Уж больно они дикие.
Не прогадаю, не замечая сарказма, приходя в себя, ответил тот. А где фрау Акулина?
Она во дворе под охраной.
Хорошо. Франц глубоко вздохнул, подобрал свой пистолет, фуражку и, держа их в руках, пошатываясь, направился на выход. Я еще один дом проверю, бросил он на пороге Касперу. Без меня ничего не предпринимайте. Ни один волос не должен упасть с этих людей. Ты меня понял Фриц?
Понял, дружище. Можно только восхищаться и удивляться твоему гуманизму к этим людям и твоей любви к этой фрейлейн.
Прибереги этот тост на свадьбу Фриц.
А она будет?
Не сомневаюсь.
Возьми хоть с собой солдат для охраны.
Спасибо за совет. Ольбрихт скрылся за дверями.
Через десять минут он был уже у бабки Хадоры. Лично сам в сопровождении двух солдат проверил все углы, но Веры нигде не было. Когда Франц заглянул на сеновал, то он чуть не упал с лестницы, у него закружилась голова от сладостных воспоминаний о встрече с любимой девушкой. Ее ласковые, проникновенные глаза стояли перед ним как наяву. Ее волнующие, нежные губы целовали его
Бабушка Хадора, обратился он к старухе сидя у нее в хате, что случилось с Верой? Где она?
Сынок! Вижу, ты маешься и сердце у тебя доброе, несмотря, что ты германец. Хадора добрыми старческими глазами смотрела на него. Увели вчера Верочку. Кто не знаю. Пришло двое парней ночью незнакомые мне. Не здешние. Попросили ее выйти из хаты поговорить, мол, и больше Верочку, кровиночку я не видела. Пропала она. Но Вера тебя ждала, ох как ждала. Глаза ее сияли от счастья, от скорой встречи. Вот так пан офицер и было.
Почему ее увели баба Хадора? Франц постепенно наливался бешенством. Его руки сжимались в кулаки.
Кто его знает сынок. Может Акулина знает или Миша. Он тоже крутился раньше здесь.
Ну, варвары! Франц с гневом стукнул кулаком по столу, да так, что разошелся шов на лайковой перчатке. Ну, каналья! Спасибо бабушка.
Следовать за мной! приказал он гренадерам, и водителю машины и стремительно направился к хате Акулины.
Мишу он обнаружил у сарая. Он сидел на земле с понурой головой и молчал. Кровь уже не текла. Его охранял один солдат с карабином. Оберлейтнант Каспер, расположившись у машины, сидя за походным столиком пил кофе. Акулина находилась в хате. Там тоже была выставлена охрана.
Ну, что Франц, как дела? Нашлась невеста? засмеялся Фриц, увидев, подошедшего, озлобленного товарища. Тот не останавливаясь, прошел мимо, но вдруг до него дошла последняя фраза Каспера, он дернулся и застыл. И бросил на Фрица такой убийственный взгляд, что тот поперхнулся и облил на себя кофе. О, черт! Молчу! Молчу! Извини.
Мама! Как же так! Почему вы спрятали от меня Веру? Франц присел рядом с Акулиной, войдя в дом и, положил свою руку на ее натруженные мозолистые неухоженные руки. Солдат! Вы свободны, отпустил он конвоира, который стоял, вытянувшись у двери. Как тот ушел, он продолжил разговор.