Раз пришлось и немцу Штадену, несмотря на все расположение к иноземцам со стороны царя, встать из-за стола и показать разодранные на заду злыми дворовыми псами портки. Царь, угощая его утешительным кубком фряжского, заливался смехом и утирал слезы.
Отбившихся от царских слуг строптивцев иногда оставляли в покое, на время. Но чаще сразу после пирушки вскакивали на коней люди из самого лихого отрядаВаськи Грязногои мчались ночной дорогой к посмевшим дать отпор. Не слезами, а кровью умывали всех до единого.
С недавнего же времени приметил немец нечто любопытное. Как только царь Иван возглавил войско и по первому снегу отправился в поход на северо-запад, Генрих поразился безропотной покорности его подданных. Казалось, присутствие царя парализует всех до единого, наполняет страхом невиданной силы, и каждый стремится подставить шею, лишь бы скорее избавиться от леденящего ужаса.
Русский царь был полон секретов и загадок. Один его приказ чего стоитрыскать повсюду, искать «подозрительное серебро». Что за серебро? Чем подозрительно?
Впрочем, все раздумьяпотом. А сейчасналететь и взять свое!
Из церковных ворот показалась долговязая фигура в стеганом сером подрясникевышел на собачий лай местный поп. Увидав скачущих прямиком на него опричников, суетливо перекрестился. Совладав с собой, с угодливым лицом засеменил навстречу всадникам. Тешата, не останавливаясь, проскакал мимо, на полном ходу хватив его по голове древком факела. Длиннополо взмахнув одеянием, поп отлетел к воротам, глухо ударился спиной о деревянную створу, сполз на снег и замер недвижно. Один валенок соскочил с его ноги, узкая желтая стопа напоминала раздавленную свечу.
Вдруг воздух прорезал злой окрик:
Сто-ой!
Штаден молниеносно схватил пищаль, вскинул к плечу. Многие проблемы разрешимы, если взять их на прицел.
Но всадники, показавшиеся в начале улицы, пищали не испугались. Заорали:
Хто такие?
Откуд?
Чево тут рыщете?
Генрих на глаз прикинул число невесть откуда появившихся всадников. Десятка два, а то и больше. Совершенно разбойничьего вида, ни дать ни взятьбеглые мужики, в тати подавшиеся.
Верный Тешата крутанул коня. Бросил факел в сторону, схватился за рукоять сабли. Глянул вопросительно на хозяина.
Генрих качнул головой: опасно! Опустил пищаль, тронул коня шагом, выехал на середину улицы.
Люди государевы!крикнул он как можно строже.А вы что за псы такие?
Со стороны всадников раздался смех.
А вот какие!
В сторону отряда Штадена полетела собачья голова. Только что отрубленнаясочилась кровью, пока катилась по снегу. Из полураскрытой пасти свисал багровый язык.
Штаден усмехнулся. Поветрие, возникшее с легкой руки одного из ближайших царских приспешников, Василия, набирало силу. Немец обернулся к слуге.
Кинь-ка им свою!
Тешата перерезал пеньку возле луки, сцапал заиндевелую псиную башку за уши. Размахнулся и швырнул к брошенной незнакомцами.
Те разом загомонили:
Эге, да это свои!
Опричные тож!
Да вы откуд взялися тут?
От их отряда отделился важно восседавший на коне предводительплотный скуластый малый с широким носом. Подъехав поближе, он внимательно пригляделся, сощурив и без того узкие глаза. Рассмеялся и крикнул, обернувшись к своим:
Эге! Это ж Генка Жаден, из немчуры который!
Генрих вновь усмехнулся. Он знал, что иноземцев простолюдины из Московии особо не жалуют. Таковы уж здешние нравы. Раскосый татарин им будет понятней и ближе, чем европеец.
«Варвары, как есть дикие варвары»,привычно подумал Штаден, меняя усмешку на деловитое выражение лица.
Меня Кирибеем звать,важно представился подъехавший к Штадену опричник.
Быстро выяснили, что отряд Штадена вошел с южной стороны, перемахнув через поле, а отряд Кирибея, запалив деревню в пяти верстах на востоке, примчался оттуда.
Предстояло делить село.
Решили без ссоры, быстро и в согласии.
Кирибеевским отдали дома по правую руку от церкви, людям Штадена досталась левая сторона. Церковь решили тряхнуть сообща.
Пара человек спешились, схватили попа за руки и ноги, оттащили от ворот. Тот все еще был без чувств, только постанывал, не открывая глаз. Из пробитой головы текла темная кровь, мочила пряди волос. Один из опричников с жалостью взглянул на раненого священника. Вздохнул. Вытянул саблю, склонился над лежавшим и несколько раз, будто сорняки пропалывая, рубанул его по телу. Поп выгнулся дугой и обмяк. Голая стопа мелко дрогнула, затихла.
Десяток человек вломились в ворота. Хохоча, кинулись внутрь церкви. Их голоса, усиленные эхом, метались внутри постройки, словно туда залетели вороны.
Штаден въехал на небольшой церковный двор, мазнул скучающим глазом по припорошенным снегом бревнам в дальнем углуявно затевался ремонт, да так и не случился. «Впрочем, так почти все у московитов»,усмехнулся Генрих. Не желая тратить время на всякие глупости, немец остался на коне, предоставив копаться в церковном хламе диковатым местным.
Генрих, воспитанный отцом и матерью по заветам великого Лютера, искренне недоумевал, наблюдая, как в русской земле почитается церковная чепуха в виде икон, кадильниц на цепочках и других предметов, названий которых он не знал и на родном языке.
«Московиты вообще очень привязаны к вещам,размышлял Штаден, прислушиваясь к треску и грохоту, раздававшимся из церкви.Вместо практичной стоимости придают им некую ценность, совершенно смехотворную с точки зрения разумного европейца».
Себя Генрих относил к людям несомненно просвещенным и связывать судьбу навечно с варварской Московией не собирался. Пока есть удачаотчего бы не воспользоваться, ну а потом главноевовремя слинять. Последнее слегка беспокоило Генриха. Получить милость великого князя и всевозможные льготы легко. Отказаться от нихсмертельно опасно. За самовольное оставление службы казнь полагалась неотвратимая и лютая.
На церковном крыльце показался Тешата. Вид у слуги был колоритный: в одной руке топор, в другойоткуда-то выломанная икона, свежий скол виднелся на одной ее грани. Тешата с радостью всматривался на дневном свету в изображение на доске. Лицо его приняло умильно-глупое выражение.
«Сейчас поцелует»насмешливо подумал Генрих.
Тешата неловко сунул топорище за пояс, взялся за икону обеими руками и поднес к лицу, словно испивая что-то с блюдца. Спрятал добычу за пазуху, возвел глаза к утреннему небу и с достоинством перекрестился. Будто вспомнив о чем-то весьма важном, охнул, схватился за рукоять топора и снова нырнул внутрь церкви.
«Вот они все такие. Даже их великий князь. Как там у них говорится: каков поп, таков и приход».
Во время службы при дворе Штаден с любопытством присматривался к царю московитов и отмечал в нем немало странностей. Натура Ивана казалась Генриху весьма необычной. Даже шведскому Эрику, слухи о буйствах которого будоражили Европу, было далеко до хозяина русской земли. И если метания княжьей души немца не удивляли, то изменения внешности князя иногда озадачивали. Русский царь был явно болен, по мнению Штадена, не только душевно. Если припадки гнева с Иваном случались лишь временами и сменялись длительными смиренными затишьями, когда великий князь становился необычайно религиозен, ласков с окружающими, часами мог предаваться сочинительству песен и музыки, то физические недуги неумолимо подтачивали его здоровье, день за днем, не давая передышки. Глядя на него, тридцатилетний Генрих поверить не мог, что Иван старше лишь на десяток лет. Стариквсе еще сильный, но уже несомненный старик представал перед ним. Глубокие морщины, редкие волосы, желтая кожа. Сгорбленная спина, тяжелая поступь. Посох в рукахбудто не символ власти, а обычная опора для занемогшего. Хотя страшную ошибку совершит тот, кто вздумает посчитать князя слабосильным старцем. Один взгляд повелителя московитов чего стоит! В минуты особого волнения в душе великого князя плещется такой яростный огонь, что даже глаза меняют цвет! Хитрость, коварство, сила, дикость, медвежья непредсказуемостьвсе в этом взоре. Только что под каменными сводами ковылял согбенный старик, хватаясь обеими руками за посох, а глядьэтим же посохом и пришибет, да с одного удара! Ох уж эти его посохи
Вот характерный пример русской привязанности к вещам. Великий князь, по наблюдению Генриха, определенно питал к посохам слабость. Собирал их в коллекцию, каждому придавал особоескорее всего, нелепое и дурацкое, как часто у московитов,значение. А то и просто использовал как личное оружие.
Был у него одно время посох из индийского дерева, с окованным железом заостренным концом! Штаден хорошо помнил тот день, когда к великому князю привели гонца с письмом от его бывшего друга, а ныне заклятого врага князя Андрея Курбского. Иван слугу Курбского во дворец не пустил и письма в руки не взял. Объявил, наливаясь гневом, что от изменников дерьмищем разит, а Кремльместо святое. Вышел на крыльцо, куда уже привели слугу, и велел дьяку зачитать послание. Сам же так ударил посохом в ногу гонца, что проткнул ее вместе с сапогом. Пока читали полное сарказма и гнева письмо перебежчика, царь стоял, слушал, навалившись на посох. Туда-сюда крутил его, покачивал. Слуга же, совсем юный парень по фамилии Шибанов, стоял и терпел. Штаден, наблюдая за импровизированной пыткой, поразился стойкости юноши. Чуть позже слугу пытали уже совсем зверски, в подземелье Тайницкой башни, и через пару дней выволокли на площадь, казнить. Шибанов, едва живой, и на эшафоте не отрекся от своего господина. Ему отсекли руки и ноги, прежде чем отмахнуть непокорную голову. Штаден, делясь подробностями казни в кабаке Немецкой слободы с подвыпившими мастеровыми, высказался так: хорошо, если этот Шибанов не успел оставить потомства. Удивленным слушателям Штаден охотно пояснил: чем больше русские сами у себя таких крепких людей истребят, тем легче немцам с ними иметь дело. А если, не приведи Господь, ветвь Шибановых не прервалась, то неизвестно, чем это может обернуться для Германии, случись между ней и Московией война.
Так чтода здравствуют посохи великого князя! Впрочем, не все пусть здравствуют. От некоторых и вред бывает.
За одним, слышал Генрих, великий князь специально в ростовский монастырь ездил. Московиты уверяли, что в том посохе была заложена частица креста, на котором Христа распяли. Очередные русские враки, конечно. Но царь верил всей душой в силу того посоха, брал его с собой на особо важные встречи, чаще всегос иноземцами-церковниками. И как ни толмачил Генрих в пользу прибывших однажды во дворец к Ивану миссионеров-лютеран из Саксонии, как ни старался половчее их слова поднести великому князю, а все зря. Царь Иван в полемике всегда задорен, а уж в обнимку с монастырским даром и камня на камне не оставил от разумных выкладок саксонцев. Все перевернул с ног на голову и высмеял, постукивая о мраморный пол «святым» посохом.
От наблюдательного немца не укрылось и то, что в последнее время великий князь свой ростовский талисман оставил и теперь не расстается с другой азиатской реликвиейподарком горского князька. Богато украшенный, но совершенно, по мнению Генриха, безвкусный и диковатый посох, на вершине которого вместо христианского символа или, на худой конец, драгоценного камняволчья фигурка. Даже сегодня, когда Иван уселся верхом на конячего не делал уже давно,посох был приторочен к седлу, на манер оружия. После кончины Марии Темрюковны, дочки того самого князька, царь вообще с «волчьим» посохом не расстается. Пожалуй, и спит вместе с ним, вместо жены.
Штаден негромко рассмеялся, представив такую картину.
Тронув коня шагом, немец подъехал к крыльцу церкви, примеряясь, сможет ли, не слезая с седла, забраться внутрь. Ступеньки показались крутыми и не слишком надежными. Эх, не успел поп с ремонтом
Из церкви слышались смех и брань, сквозь которые доносился металлический звон, словно на пол бросали посуду. К этому шуму прибавились глухие ударыколотили по стенам в поисках тайников.
Тешата!сложив руки у рта, крикнул Штаден.Выдь-ка сюды!
Голоса на миг смолкли, потом один, незнакомый, пробасил:
Слышь-нет, тебя вроде кличет
Появился слуга с бессмысленно радостной улыбкой на круглой роже. Преданно выкатил глаза на господина.
Делом пора заниматься, делом!хмуро сказал ему Штаден.
Верно!кивнул Тешата и, придав голосу многозначительности, добавил:Докончить надогосударево повеление исполняем!
Снова перекрестился, торжественно глядя ввысь. Скрылся во мраке церкви.
Торчать без дела немцу наскучило. А копаться в непонятной и бестолковой утвари не хотелосьэто казалось занятием много скучнее, чем ожидание.
«Вообще странно, с чего это принялись так настойчиво грабить монастыри и церкви»задумался Штаден. Великий князь хоть и пропойца, и развратник, и охоч до всяких забав, христианину не подобающих, но раньше смиренно ездил по монастырям на богомолье, царские пожертвования выделял. Грешен, да, ну так кто же без греха А тут вдруг что ни монастырь на пути, то погром, пытки, казни и пепелище. Неспроста это все. И утром речь держал Иван совсем странную, Писание пересказывал. О заклятых вещах говорил. Какие это вещи? И что такого важного монастырские бородачи у великого князя забрали?
Разузнать бы Есть шанс не просто разжиться, а сделаться баснословно богатым. Большие тайны всегда дорого стоят. Только вот опасно все это. Рядом с царем бытьлегко обжечься и сгореть можно, а далеко если находишьсязамерзнешь. Уже скольких приближенных отправил он прямиком на плаху, а других навечно в монастырь Да и тососланные им люди не жили долго. Кто якобы утонул, кто будто от угарного газа помер, иные словно от болезни скончались. Сам Иван объяснял это простогнев царя равен Божьему гневу, а кто Богу не мил, тому прямая дорога в ад.
Воспоминания и думы Штадена прервали пищальный выстрел и громкие крики, что неслись со стороны двухэтажных теремов справа от церкви. Грохнул еще один выстрел, за ним третий. Генрих перехватил свою пищаль поудобнее, подал коня к невысокой ограде церковного двора и осторожно, прячась за кирпичную кладку, выглянул на улицу.
Ничего особенного, облегченно выдохнул Штаден. Обычная суматоха и бестолковщина. Люди Кирибея штурмовали один из домов. Ворота им выломать не удалось, и они пытались одолеть высокий забор из заостренных сосновых бревен. Боярская челядь отбивалась умело, даже пищальная пальба ее не испугала. Из-за острых верхушек в нападавших летели увесистые камни. Один из опричников катался по снегу, вопя истошно. Одежды его были мокрые, от них валил парочевидно, угодил под кипяток. Еще двое, с залитыми кровью лицами, держались за головы и пошатывались.
Штаден вскинул брови.
Вот опятьстоило отправиться на дело без самого князя Ивана, и снова его холопы от рук отбились. Одни долг исполняют спустя рукавасуетятся, будто не боярские хоромы разорять пришли, а крепость приступом берут и взять не могут. Другие бьют их почем зря, будто не царские люди к ним пожаловали, а разбойники.
Внезапная догадка заставила Штадена вздрогнуть.
Страх.
Вот оно что! Страха нет в царских холопах. Есть в них обычная боязнь за жизнь свою, а вот «царского страха» нет. Той особой жути, пробирающего до замирания сердца, до ледяной тяжести в ребрах и желтого морока в глазах. Оттого и не идут покорно на заклание, потому что нет перед ними того, кто наводит ужас,нахмуренного, крючконосого, с безумными разноцветными глазами тирана с диковатым посохом в мосластых руках.
Среди безуспешно бравших приступом боярский дом Штаден увидел самого Кирибея. Обозленный неудачей, тот на коне крутился возле забора и хлестал нагайкой нерадивых подчиненных.
Утомившийся ожиданием Штаден, чья душа авантюриста требовала действия, громко крикнул:
Подмога нужна?
Кирибей повернул злое лицо.
Справимся!
В тот же миг брошенный из-за забора увесистый камень угодил его коню по скуле. Конь пошатнулся, мотнул головой, пронзительно заржал и встал на дыбы. Киребей не удержался в седле, полетел прямиком на ошпаренного, который уже не кувыркался и не кричал, а сидел в снегу и протяжно выл тонким голосом. Поднявшись и от души пнув раненого страдальца, Кирибей подбежал было к коню и попытался схватить поводья, но испуганное животное шарахнулось в сторону. Нервно заржав, жеребец едва не зашиб хозяина задними копытами. Покусав ус, предводитель отряда глянул в сторону церковной ограды, из-за которой наблюдал за ним Штаден.
У нас фитили снегом трачены!наконец, усмирив гордость, крикнул он.Твоя ручница нам бы сгодилась. Смотри, что творят, сукины дети, без государя-то!
Вот и полудикий азиат подтвердил догадку Штадена. Каким-то образом великому князю удается подчинять себе всех, на кого только стоит ему кинуть взгляд. Не просто подчинять, а заставлять ползать и выть, трястись и покорно ждать смерти.
«Ну, у нас тоже кое-что найдется, чем душу в пятки загнать, да и вышибить вон!»Штаден воинственно потряс пищалью и в нетерпении оглянулся на церковь.
Наконец с крыльца начали скатываться опричники, груженные всякой церковной чепухой: какими-то чашами, цепями, скомканной парчой. Тешата в дополнение к спрятанной под одеждой иконой тащил здоровенный складень из трех частей.
Генрих поморщился.
Тешата! Оставь эти доски, кинь вон туда!немец указал на заснеженные бревна возле церковной стены.Что там с них золота наковырять можно? Пойдем пощупаем бояр! Недаром, видать, защищают домишко свой. Добра много скопили, не иначе! Даже Кирибей, смотри, никак не решится запалить его разом.
Тешата повиновался. Прислонил складень к ограде, перекрестился. Вытянул из ножен саблю, покрутил, разминая руку. Глянув на него, еще несколько опричников решили выбросить награбленное и попытать лучшей доли в боярском доме. Трое из киребеевских вытянули из сложенных бревен одно небольшое, но увесистое. Сообща подхватили, закинули на плечи. Оскальзываясь, поспешили с церковного двора.
Гойда!выкрикнул Штаден.
Гойда! Гойда!
Отчаянная ватага бросилась к осажденному дому.
Штаден предпочел спешиться и неторопливо шел позади всех с пищалью на изготовку. Тем временем подмога уже добежала до ворот, и штурм разгорелся с удвоенной силой. Притащенным бревном размеренно били в преграду. Камни у оборонявшихся, очевидно, закончились. Теперь за забором слышны был лишь возгласы челяди да хриплый, на срыве, собачий лай.
И-эх! И-эх!раскачивали на руках бревно штурмующие и азартно долбили.
Удар. Еще удар.
Раздался трескне устояли запоры боярские. На миг в проеме показался рослый детина в распахнутом коротком полушубке, с железным прутом в руках. Но защитить брешь он не успелподоспевший Штаден выстрелил из пищали. Детина, получив пулю точно в грудь, отлетел в глубь двора. Дымное облако обволокло нападавших. Толпа страшно кричащих опричников ринулась к проему, тесня друг друга. Кирибей сумел проскользнуть первым, отмахнулся саблей от разъяренных псин и распахнул ворота.
Двор мигом заполнился черными фигурами. Растерянных боярских слуг принялись рубить на куски вместе с собаками. Схватили и самого бояринакряжистого, русоволосого, в одном лишь зипуне да исподнем выбежавшего на двор защищать свое добро. Без лишних разговоров выпустили ему кишки и отмахнули лобастую башку с кучерявой бородой. Оставшиеся слуги сбились в кучу, спина к спине, и яростно отбивались топорами и цепами.
Штаден, не тратя времени на перезарядку оружия, закинул пищаль за плечо, вытянул из-за пояса топор и понесся к дому, в обход дерущихся во дворе. Азарт и веселье наполняли душу немца. Преданный Тешата вынырнул из толпы, подскочил, побежал рядом.
Добротное крыльцо они преодолели в несколько прыжков. Генрих ударил ногой в дверь, она не поддалась. Тогда со слугой вместе они налегли плечом. Дверь распахнулась, гулко стукнулась о бревенчатую стену. Широкие сени, крепкая лестница. Немец бросился вверх по лестнице, потрясая топором. На втором этаже посреди просторной горницы Штаден увидел перепуганную женщину в синей расшитой рубахе. Волосы ее были растрепаны, взглядбезумным. БоярыняШтаден не сомневался, что это была именно она,кинулась ему в ноги. Схватила за сапоги, подняла голову. Глаза Штадена, насмешливые, льдисто-голубые, встретились с карими, полными слез глазами хозяйки дома. Женщина поняла, что пощады просить смысла нет. Вскочив, она кинулась к лестнице, ведущей в светелку. Штаден нагнал ее уже у ступеней, замахнулся и с силой вонзил топор между лопаток. Вскрикнув, боярыня упала ничком. Непослушными руками она пыталась уцепиться за ступеньку, подтянуться, перекрыть пришельцу путь.
Штаден наступил на нее, выдернул топор и опустил его еще пару раз, целя в затылок. Обтер оружие о рубаху убитой, перешагнул через тело.
Хоромы погибшего боярина заполонялись ликующими опричниками. Слышались радостные вопли, грохот, стук, звон, треск, крики, смех и брань
Тешата склонился над телом боярыни. Повернул ее разбитую голову, откинул липкие от крови волосы. Деловито сопя, срезал мочки ушей с крупными золотыми серьгами. Зажал их в кулаке, разогнулся и глянул на хозяина.
Штаден приложил палец сначала к губам, потом к уху. Сквозь погромный шум опричники стали прислушиваться к плачу, доносившемуся сверху, из девичьей. Штаден радостно хмыкнул. По меньшей мере три голоса различил его тонкий слух. Генрих ухмыльнулся, сдерживая волнение. Поигрывая топором, зашагал по узким скрипучим ступеням наверх. Тешата, торопливо пряча в шапку добытые серьги, поспешил за ним.
Глава пятаяТверь
С тверских колоколен летел в морозную высь набатный звон. Крестясь и шепча молитвы, вглядывались люди в синеющий ельник на другом берегу, откуда длинно выползала черная змея, через заснеженный луг стекала по отлогому берегу и тянула голову к скованной льдом Волге.
Едва переправились на городской берег, царь повернул к Скуратову осунувшееся и бледное, в желтизну, лицо.
Худо мне, Григорийразлепил губы Иван.Сильно худо.
Воинственный пыл покидал государя. Глаза его слезились, сжатый рот подрагивал.
Малюта тревожно засопел, завозился в седле, принялся крутить башкой в мохнатой шапке.
Так надо лекаря тебе, государь! Сейчас кликну
Царь поморщился и покачал головой:
Погоди ты, пень дикий. Не о теле говорюдуша болит. Для нее бы мне лекаря сыскать.
Где же?живо спросил Малюта.Ты только скажи, мигом кинемся! Хоть из-под земли, а достанем!
Иван надломил губы в желчной усмешке:
Не там ищешь, Скуратов. Что может быть спасительного для души в подземном царстве Поедем, Гришка, в монастырь к чернецу Филиппу. Коль отказался он на царский зов явиться, стало быть, знак это мнеунять гнев и гордыню, самому пожаловать.
Малюта на миг замешкался, взглянул на Ивана в растерянностиуж не запамятовал ли чего государь Но быстро взял себя в руки и с готовностью кивнул.
Вскоре от опричного войска отделилась скуратовская сотня, неспешной рысью пошла вдоль Волги в сторону монастыря.
Старший Басманов повернулся к сыну:
Федор, передай по всем сотнямв городе ничего сегодня не жечь. Ночлег будет. Овес и сено забирайте в первую очередь. Всех литовских сыскать и отделать без остаткагосударев приказ. И русаков из тех, что снюхались или породнились с врагами отечества, посечь и в реку скинуть.
Федька, радостно гыкнув, послал коня вдоль рядов.
Тимофей Багаев, скучая, подмигнул товарищам, подъехал к восседавшему на здоровенном коне Омельяну. Тот о чем-то размышлял, отчего мясистое лицо его страдальчески кривилось. Увидев рядом опричника, которого он, похоже, искренне считал своим другом, великан радостно мотнул головой и загудел:
И-ишь Бещал! Бещал Меле пянички!
Тимоха подкрутил ус и важно кивнул:
Раз обещал, так и будет. Багаев слово держит!
Обернулся, нашел взглядом Федка Воейкова и, подражая густому голосу Басманова, забасил:
Федор, передай по сотнямлавки у прянишников сегодня не жечь. Омельянушка жрать хочет. Мятные и лимоновые забирайте в первую очередь! Мешками в сани грузите!
На прихваченных вчерашней непогодой лицах, красных и обветренных, расплылись улыбки. Засмеялись, украдкой поглядывая на воеводу. Басманов крепился, стараясь сохранить серьезность, но не выдержал и добродушно ухмыльнулсядо того ловко изобразил его голос Тимоха. Тут уж начали веселиться кто как умеет. Свистели, изображали животныхкто хрюкал, кто блеял, кто ревел, словно бык.
С гоготом и похабными песнями ворвались в город. Будто явились не смерть и разруху сеять, а поиграть да потешиться.
Гойда!
Гойда! Гойда!
Широкогрудые черные кони дико всхрапывали, скалились и месили копытами слежавшийся снег. Тускло блестели в воздухе сабельные клинки. Первые сотни помчались вдоль заборов, выставив пики и поддевая любого встречного.
Распахивались под ударами ног церковные ограды. Волчьими стаями шныряли опричники по храмам, сгребая в мешки все ценное.
Самые азартные полезли на колокольниоттуда безостановочно несся набатный звон. Вскоре оттуда полетели вниз головами несчастные тверичане. Замолкли колокола, да и больше не было нужды предупреждать о бедеона пришла и поглотила город.
Расползаясь по улицам и проулкам, опричное воинство кинулось по дворам. Спрыгивали с коней, колотили в ворота. Врывались в дома и крушили все, что под руку попадало. Рубили на куски утварь, вспарывали перины, ломали столы, лавки, разбивали бочки, не щадили икон в красных углах.
Федко и Суббота, озорничая в купеческом доме, схватили за косы пронзительно завизжавшую девку, потащили в сени. Кинувшегося было за ними хозяина, круглолицего бородача с расчесанными на пробор волосами, Федко, оторвавшись от девки, саданул ножом под ребра и оттолкнул. Глянул рысьими глазами на обомлевшую хозяйку. Шагнул к ней, схватил за волосы, потянул, запрокидывая ей голову. Дернул острым лезвием по горлу и швырнул на хрипевшего на полу хозяина.
Громили тверских торговых людей.
Тимоха сдержал словопривел Омельяна в хлебный ряд, широким жестом показал на запертые деревянными ставнями лавки.
Выбирай, Омельянушка, что душа пожелает! На любой вкус найдется!
Великан-опричник подошел к ближайшей, ухмыльнулся. Играючи вырвал из петель ставни. Пригнувшись, заглянул в темень нутра, повозился и вытащил наружу огромный, в семь пудов весом, мешок с мукой. Потянул за края, разорвал рогожу и, радостно ухая, принялся трясти, подняв облако белой пыли.
Ну-у, завьюжил!рассмеялись опричники.
В некоторых лавках прятались людишкиих толкали, пинали, вышвыривали на улицу.
Омельян, весь седой от муки, сидел на снегу, уложив на колени большой куль, запускал в него руку, доставал фигурный пряник, разглядывал его с умилением и отправлял в пасть.
Ишь! Кусные!довольно улыбался опричник, позабыв обо всем остальном.И-ишь!
***
На другом конце города, возле крепости, повсюду валялись литовские головы, иные даже в шапках. Тела же огромными кучами сложили у стен, закидали порушенным добром из окрестных домов.
Везде полыхали костры. Опричники жгли шкуры, меха, отрезы тканей, кидали в огонь восковые круги, сало и хлебвсе, что могло сгореть. Остальное везли на Волгу и топили в прорубях.
На второй день Иван, неотлучно пребывавший все это время в монастыре возле гроба с телом опального митрополита, вызвал старшего Басманова и приказал озорство по городу прекратить.
Под каменными сводами воздух был стыл и тяжел.
Трясущейся рукой оглаживая ледяной костлявый лоб Филиппа, царь, не глядя на опричного воеводу, пожаловался:
Чернецы донесли: стон по городу идет от молодчиков твоих, Алексей Данилыч. Людишек обижают, товар грабят, колокола снимают. Правда ли?
Басманов охотно подтвердил:
Как есть правда, государь.
Иван укоризненно покачал головой:
Негоже колокольням пустовать. Малюте скажипусть самых рьяных жалобщиков выявит и вместо меди на тех балках подвесит.
Воевода кивнул.
Что с литовцами?спросил царь, скорбно глядя на белое лицо монаха.
Отделали, кого из вольных сыскали, вчера управились. И тех, кто снюхался с ними. Общим числом полторы сотни вышло. Еще остались те, что в крепости сидят, пленные.
Сокрушенно вздохнув, Иван махнул рукой.
Обещал я чернецам не рубить голов людских в Твери больше. Ты уж проследи, чтобы царское слово держалось крепко.
Государь, так ежели кочаны не сшибать, как быть тогда? Вешать-то всех хлопотно, больно много их,озадачился Басманов.Не скоро управимся.
Иван пожал плечами.
А ты их, Алешка, отпусти восвояси.
Воевода оторопело взглянул на царя.
Воля твоя, государь. Но как же так Выпустить пленной литвы стольковсе равно что себе вшей за ворот насыпать. Расползутся повсюду, безобразничать начнут.
А ты им не позволь.
Лицо Басманова озарилось догадкой. Склонившись, воевода задом направился к выходу из кельи, оставляя скорбящего государя.