Собственно говоря, именно этим я в тот день и занимался, тем более что мы отмечали знаменательную дату. Ведь с момента нашего с Катей знакомства прошло ровно три месяцамы впервые узнали о существовании друг друга на студенческой вечеринке, затеянной по случаю 8 Марта (к счастью, Международный Женский День отмечают и здесь тоже).
Впрочем, никаких особых торжеств по поводу скромного юбилея нашего романа предусмотрено не было. Просто мы неплохо прокатились на старом пароходике, после чего отправились к Кате домой. Средством передвижения нам служила новенькая Катина «Тойота»своей машиной я пока что так и не обзавелся, а позаимствовать родительскую не вышло (мама с папой как раз собрались пойти в кино). Хотя вообще-то такая ситуация меня вполне устраивалапризнаться, я не очень-то люблю водить машину, и всегда предпочту водительскому месту пассажирское сиденье.
Следует, пожалуй, заметить, что у Кати в гостях я пока не был ни разукак-то уж так получилось. Так что мне предстояло впервые увидеть ее дом, а заодно и познакомиться с Катиным дедом.
Считается, что перед знакомством с родителями (хотя в данном случае речь шла скорее о прародителе) любимой девушки любой мужчина волнуется, трясется и нервничает. Однако лично я был совершенно спокоен. Мысленный вопрос «а что, если я ему не понравлюсь?» меня нисколько не заботилуже хотя бы потому, что на него было легко и просто ответить, причем возможных ответов было сразу два. Во-первых, «а почему это я должен ему не понравиться?» Во-вторых, «ну и что?» В конце концов, за кем я ухаживаюза Катей или за ее дедом?
Кто волновалсятак это Катя.
Слушай, Саша, вдруг спросила она меня, остановив машину на очередном перекрестке, а ты не мог бы выполнить одну мою просьбу?
Мог бы, пожал я плечами, хотя внутренне немного насторожился.
Не говори дедушке, откуда ты приехал.
А что такое? удивился я. Твой дед что-то имеет против Гомеля? Или Белоруссии?
Нет-нет, дело не в Гомеле и не в Белоруссии, покачала головой Катя, поворачивая налево с улицы Блюхера на Приморский проспект. Просто мой дедушка очень не любит большевиков.
Ну, их мало кто любит, пожал я плечами, но при чем же здесь я?
Но ведь ты оттуда сказала Катя таким тоном, словно я прилетел на Землю с Марса или Юпитера.
Да, я приехал из СССР, кивнул я головой, но разве это означает, что я большевик? По-моему, тот факт, что наша семья решилась оставить родные пенаты и отправиться сюда за тридевять земель, как раз означает, что мы не сторонники большевизма, а совсем наоборот.
Но ведь ты был комсомольцем, возразила Катя. А до этого пионером. Пионером-ленинцем.
Ну да, хмыкнул я, а до этого октябренком. И что же? Я ведь тебе не раз объяснял, что в Союзе практически любой школьник был октябренком, потом пионером, потом комсомольцеми это абсолютно ничего не значило. Не веришь мнеспроси у местных старожилов, здесь до войны так же было.
Саша, милый, я понимаю, что у вас в Совдепии было именно так. Но дедушка все равно так непримиримо настроен, ему уже ничего не объяснишь. Ну неужели тебе жалко сказать, что ты жил в ДВР не с 85-го года, а всю жизнь?
Не то чтобы жалко, ответил я, но как-то нехорошо отрекаться от страны, где ты родился. Какая ни есть, а Родина.
Ну Сашенька, ну пожалуйста, в голосе Кати послышались как жалобные, так и ласковые нотки. Ну ради меня
Ну если ради тебя, улыбнулся я, то отказать не получится. Хотя все равно неприятно. Ну что за шайзе, в самом деле
Во-первых, Саша, притворно строгим тоном сказала Катя, не надо ругаться. Дедушка этого не любит. А во-вторых, если уж ругаешься, то изволь говорить не «шайзе», а «шит». Немецкие слова, даже неприличные, могут тебя выдать.
Катя была права. Это в Союзе иностранный язык номер одиннемецкий (по понятным причинам), а потому в речи советского человека то и дело попадаются германизмы. Здесь же «понятные причины» другие, а потому во всех школах изучают английский, и роль засорителей языка играют именно англицизмы.
Меня может выдать и другое, заметил я. Я здесь живу только три года. Если я притворюсь уроженцем Владика, то наверняка погорю на какой-нибудь детали.
А ты не говори, что местный уроженец. Скажи, что ты приехал три года назад ну, скажем, из Хабаровска. Там дедушка давно уже не был, так что на лжи тебя не поймает. А будет расспрашивать подробнотогда что-нибудь придумай.
Хорошо, любимая, пусть будет по-твоему, улыбнулся я Кате. Раз уж приходится врать, буду врать творчески.
* * *
Я, конечно, знал, что дед Катичеловек отнюдь не бедный. Но дом его меня просто ошеломил. Это был не дом, а какой-то домище, особняк, дворец. Наверное, в таких домах жили самые богатые плантаторы американского Юга и помещики царской России. Недоставало только барской усадьбы, необъятных полей и услужливых крепостных.
Впрочем, слугипусть и не крепостныев доме были. Дверь нам открыл дюжий бородатый швейцар, в комнатах убирала миловидная горничная, на кухне вовсю старался повар (насколько я могу судить, ему помогали поварята), а за столом прислуживал самый настоящий официант. У меня невольно промелькнула мысль: «откуда ж у него такие деньги?» Ну да, Катя говорила, что ее дедвладелец небольшой сети рыбных магазинов но разве этого достаточно для подобной роскоши? Тем более, что в последнее время работники то и дело грозят забастовкой
С другой стороны, меня все же интересовал не дом и не слугив конце концов, знакомиться я пришел не со швейцаром и не с поварятами, а с Катиным дедом. Который оказался пожилым человеком (назвать «стариком» его было невозможно) весьма элегантного и благородного вида, выглядящим куда моложе своих восьмидесяти пяти лет. Представьте себе ну, хотя бы Шона Коннери, но немного постарше.
Очень рад, встал он со стула и протянул мне руку. Граф Ягужинский, Борис Глебович.
Александр, скромно ответил я, пожимая руку Бориса Глебовича.
Александр, повторил он за мной, снова усаживаясь за обеденный стол. Очень хорошее греческое имя.
Означает «защитник людей», продемонстрировал я свою небогатую эрудицию, на всякий случай оставаясь в стоячем положении.
Верно, приветливо усмехнулся граф Ягужинский. Да вы садитесь, Александр. В ногах, как говорится, правды нет. А как, позвольте полюбопытствовать, ваша фамилия?
Морозов, ответил я, усаживаясь на очень удобный стул старинной работы прямо напротив Бориса Глебовича. Чуть левее графа села Катя. Больше никого за столом не было.
Хорошая фамилия, улыбнулся Катин дед. Морозов. Добротная русская фамилия.
Я мысленно усмехнулся. Ну да, эта фамилиякак, впрочем, и славянская внешностьдосталась мне от русского деда. Что же касается другого деда, а также обеих бабушек их фамилии, равно как и лица, на русские не тянули никак. Впрочем, какая разница?
А чем вы изволите заниматься, Александр? с интересом спросил Борис Глебович.
Учусь в «двуш» в ДВУ, ответил я.
Там же, где и Екатерина? кивнул граф.
Да, только я закончил не первый курс, а третий. И учусь не на филологическом факультете, а на компьютерном.
Так вы, стало быть, будущий программист?
Оказалось, что Борис Глебович в программировании кое-что понимаетдва года назад все делопроизводство в его рыботорговом хозяйстве было компьютеризовано, и сам он принял в этом процессе непосредственное участие. Правда, система у них оказалась на базе «Юникса», который я терпеть не могу, да и софт был написан в основном на «Си», который я знаю куда хуже, чем «Кобол» с «Паскалем». И все же тема для первого разговора получилась весьма интересной для обоих его участниковто есть как нельзя лучшей. Жаль только, немного скучала Катяно зато ей наверняка был приятен тот факт, что знакомство бойфренда с дедом так хорошо начиналось.
А время шло, и разговор на компьютерную тему продолжался, и официант приносил все новые блюда (кстати, приготовленные отменноспасибо поварятам), и все складывалось как нельзя лучше
И тут пришел швейцар Пахом.
Ваше сиятельство, пробурчал он, там адвокат Бронштейн принять просят.
А что ему надо? недовольно спросил Борис Глебович.
Да говорят, у них проект нового договора с профсоюзом
Черт знает что! раздраженно произнес граф. Гони его прочь, Пахом. Скажи, у меня гость. Пусть явится завтра с утра.
В ответ Пахом кивнул и молча ушел, а Борис Глебович вздохнул и развел руками:
Ну что за нахальство, в самом деле? Вечер уже на дворе, ужинают люди, а тут, извольте видеть, приходят в неурочный час и беспокоят Какая наглость Терпеть не могу эту публику.
Кого, Борис Глебович? спросил я. Адвокатов?
По правде говоря, я адвокатов тоже недолюбливаю.
Да нет, не адвокатов, отрицательно покачал головой граф. Жидов.
* * *
Я просто оцепенел. Обомлел. Офигел.
Нет, я не какой-нибудь национально озабоченный сионист. Я самый обыкновенный интернационалист советского разлива. Как и мои родители. Потому-то мы и не остались тогда в Израиле, а сразу же поехали оттуда в ДВР. И поселились не в Еврейской АО, а в дальневосточной русской столице.
И все же антисемитизма я не терплю. Я предпочту услышать слово «дурак», «козел», «негодяй», «мерзавец», «швайнхунд» или «шитхед», нежели слово «жид», пусть даже сказанное и не в мой лично адрес.
Вот почему в тот момент, последовавший за словами Бориса Глебовича, мне ужасно хотелось взять бокал с вином и выплеснуть ему в лицо. Или дать ему пощечину. Или послать его на три известные буквы. Или по крайней мере встать и молча уйти.
Но тут я увидел взгляд Кати. В этом взгляде были ужас и мольба. Одновременно Катя едва заметно качала головой, явно умоляя меня не реагировать на услышанное. Не хвататься за бокал, не бить графа по щеке, не посылать его по неприличному адресу, не вставать из-за стола.
Что мне оставалось делать? Пришлось взять себя в руки и стиснуть зубы.
Ну да Бог с ним, с пархатым, махнул рукой Катин дед, так ничего и не заметив. О чем это мы бишь с вами говорили? Об особенностях оператора «IF» в разных версиях Кобола, не так ли?
Дальнейшие пять минут были для меня неизъяснимо тягостны. Я по-прежнему поддерживал разговор о любимом деле, но уже без прежнего энтузиазма. К счастью, Катя очень быстро это уловила.
Дедушка, сказала она немного обеспокоенным голосом, а ведь уже поздний час. А мне еще нужно отвезти Сашу домой.
Да, верно, вздохнул Борис Глебович, бросив взгляд на настенные часы. Ну что ж, Александр Я был очень рад с вами познакомиться, равно как и побеседовать.
Взаимно, Борис Глебович, выдавил я из себя, пожимая протянутую руку. До свидания.
Признаться, я бы сказал «прощайте» с гораздо большим удовольствием.
* * *
Так вот в чем дело! хмыкнул я, хотя мне было совсем не до веселья.
Как и несколько часов назад, мы с Катей находились в ее новенькой «Тойоте», однако на сей раз машина никуда не ехала. Поскольку разговор предстоял серьезный, мы запарковались на пустынной стоянке напротив драмтеатра имени братьев Меркуловых.
Так вот в чем дело! повторил я. Вот почему ты выдумала всю это нелюбовь своего деда к большевикамчтобы я не сболтнул о том, что приехал сюда из Союза не как-нибудь, а через Израиль!
Ну да, грустно ответила Катя, потупив глаза. Прости меня, Сашенька.
А зачем? Почему нельзя было сказать правду? Зачем понадобилось скрывать?
Я побоялась, тихо сказала Катя.
Побоялась чего?
Что ты больше не захочешь со мной встречаться.
Это еще почему? удивился я. Еще товарищ Сталин в сороковые годы сказал, что сын за отца не отвечает. А уж внучка за дедаи подавно. Если ты, конечно, не разделяешь его взглядов.
Нет, нет, что ты! испуганно ответила Катя. Я совсем не такая! Мне совершенно все равно, еврей ты, русский или японец!
Тогда еще ладно, махнул я рукой. И все же я не могу понять Ну чем твоему деду так евреи не угодили?
Саша, ну я не знаю, умоляющим тоном сказала Катя. Он мне никогда причин своего антисемитизма не объяснял. Наверное, некоторые фобии объяснить просто невозможно. Вот как ты, например, не любишь изюм. А я не люблю чернослив.
Разница в том, вздохнул я, что изюму и черносливу от наших фобий ни жарко ни холодно, а вот еврею антисемитизм весьма неприятен. А уж как неприятно будет твоему деду узнать, что бойфренд ее внучкиеврей
А зачем? быстро спросила Катя.
Чтозачем?
Зачем ему об этом узнавать?
Затем, что так оно и есть. Затем, что это правда. Или ты предлагаешь мне и дальше делать вид, что все зер гут?
Саша, прошу тебя, покачала головой Катя, не надо ничего ему говорить. Если он узнает, то страшно разозлится.
Ну, разозлится, пожал я плечами. Ничего не поделаешь, се ля ви.
Но ведь он тогда запретит мне с тобой видеться! с ужасом сказала Катя.
И ты его послушаешься? возмущенно ответил я.
Саша, милый, любимый, быстро заговорила Катя, ну пойми же меня. Ведь я тебе рассказывала, что мои родители погибли в автокатастрофе, когда мне еще и года не было. Мой дедушка был для меня всеми мамой, и папой, и дедушкой, и бабушкой. Он души во мне не чаял, он дал мне прекрасное воспитание, он нанимал для меня лучших гувернанток, и при этом всегда был моим добрым другом, с которым я обо всем могла посоветоваться. Он сделал меня такой, какая я есть, он сформировал мою личностьа ведь ты, Сашенька, всегда говорил, что любишь меня именно за ум и личные качества, а не только за красоту. Я очень люблю дедушку, очень!
Да уж, конечно, не удержался я от сарказма, куда мне тягаться с таким соперником
Саша, сказала Катя умоляющим тоном, ну зачем же ты говоришь глупости? Я люблю дедушку, но я и тебя люблю, и какое же тут соперничество? Это же совсем разные вещи. Саша! Не заставляй меня выбирать между вами! Прошу, умоляю, заклинаю тебяне заставляй меня выбирать!
Последние слова она произнесла уже сквозь слезы, после чего заревела во весь голос и судорожно затряслась.
Разумеется, я поступил как настоящий мужчина при виде слез любимой женщины. Я обнял Катю, покрыл ее лицо поцелуями, вытер ей слезы и постепенно успокоил.
Больше в этот вечер об антисемитизме Бориса Глебовича не было сказано ни слова. В таких случаях у нас в Союзе обычно говорят «замнем для ясности».
* * *
Ну что, старик? спросил меня на следующее утро папа. Познакомился ты вчера с ее дедом?
Познакомился, ответил я односложно, не желая вдаваться в подробности.
Что за тип? Действительно граф?
Граф, граф, кивнул я. И вид у него действительно такой графский.
Может, пригласим его к нам? Или побрезгует?
Конечно же, папа шутилно мне было совсем не до смеха.
Подумаю, придал я своему голосу беспечный тон, с некоторым ужасом представляя себе реакцию Бориса Глебовича на семитскую внешность моих родителей.
Ну вот подумай-подумай, ответил папа, открывая входную дверь. Ладно, я пошел на работу. Пока!
Пока, сказал и я, после чего нацепил на вилку новый кусок трески.
Но донести до рта мне его не удалось, ибо зазвонил телефон.
Саша, привет! раздался в трубке голос Кати. Что ты делаешь в субботу вечером?
Послезавтра? Да вроде ничего Собственно, я думал тебя куда-нибудь пригласить.
А я сама тебя хочу пригласить. Вернее, даже не я сама, а дедушка. Он снова хочет с тобой отужинать. В субботу вечером.
Ага протянул я без малейшего энтузиазма. Возникло напряженное молчание.
Саша, ну я прошу тебя, нарушила молчание Катя. Ради меня
Опять!
Ну ладно, так и быть, вздохнул я. Только давай тогда сегодня пойдем в кино.
Лучше в театр, предложила Катя. В шесть в Экспериментальном будет оперетта по «МосквеПетушкам».
На это предложение я согласился немедленно.
* * *
Если в первый раз граф Ягужинский расспрашивал меня об учебе и будущей работе, то в субботу вечером разговор зашел совсем о другом. На сей раз Катин дед пожелал узнать о моих увлеченияххобби, как говорят на Дальнем Востоке.
Поначалу я отвечал односложно, но потом постепенно увлекся. Все же говорить о любимых книгах, фильмах и телесериалахзанятие интересное. Так что беседа мне даже начала нравитьсяесли не считать необходимости соблюдать конспирацию и одновременно подавлять в себе ненависть.